— Сперва нужно собрать кое-какой материал.
Урсуле хотелось, чтобы дочери хоть иногда называли ее мамой, мамочкой или по имени, против этого она не возражала. Сара порой окликала ее «Ма!», но Хоуп, после того как Джеральд объявил «мамулечку» слишком детским словом и посоветовал придумать другое обращение, вообще никак не называла мать. Другое обращение так и не нашлось, хотя Сара придумала вариант, не слишком, впрочем, во вкусе Урсулы. И все же она радовалась — несоразмерно, унизительно радовалась этому «Ма!», слыша его примерно один раз за визит.
— Нужно разобраться с происхождением отца, его родственниками, установить, по возможности, предков. Я почти ничего не знаю про его родителей, наших бабушку с дедушкой. Его звали Джордж, а ее Кэтлин, они жили в Ипсвиче. Он был типографом, а она медсестрой. Об этом упомянуто в некрологе, напечатанном в «Таймс».
— И в его свидетельстве о рождении, — подсказала Урсула.
— Верно. Надо взглянуть на него. Бабушка с дедушкой умерли задолго до нашего рождения, так?
— Еще до того, как мы поженились, — ответила Урсула.
— Он рассказывал нам о своем детстве, когда мы были маленькими. Ты знала об этом? Фантастические истории про то, каким он был мальчиком, сплошные выдумки, мы даже тогда это понимали: мальчик умел летать, проплывал несколько миль под водой, а в одной сказке его матерью была русалка.
— Я помню про трубочиста, — кивнула Урсула.
— Ну конечно. Наша любимая, — вздохнула Сара. — Он был единственным сыном, ни племянников, ни племянниц мы не найдем, но, может, остались двоюродные? Скорее всего, да. У Джорджа и Кэтлин были же братья и сестры. Кэндлесс — редкое имя. Если мы разыщем людей с такой фамилией в справочнике Ипсвича, это, скорее всего, родственники. Не знаю только… Он когда-нибудь упоминал о дядях или тетях?
— Не припомню.
Сара попросила настойчивее:
— Постарайся вспомнить, ладно? Подумай хорошенько. Мне все пригодится. И как вы с папой познакомились — кажется, он выступал с лекцией в каком-то клубе, куда ты ходила? Мне нужно поговорить с тобой. Ты постараешься побольше вспомнить к моему следующему приезду, ма?
Как будто она не думала об этом постоянно, не вспоминала чаще, чем самой бы хотелось, упрекая, винясь, сожалея.
— У вас было счастливое детство? — спросила она Дафну Бетти и сама удивилась тому, как невзначай вырвался у нее этот вопрос.
— Конечно. Детство — лучшие годы жизни. — И Дафна запела: — «Там в Теннесси, у мамочки на коленях…» — Но тут же оборвала песню, завздыхала: — Правду говорят эти старые песни. Хоть и не в Теннесси, конечно, в Вестон-супер-Мар.
— Полагаю, Вестон звучит вполне экзотично для тех, кто родился в Мемфисе, — утешила ее Урсула, — или, скажем, в Пурли.
Пурли. Симпатичный пригород, чистый, безопасный, уютный, с видом на зеленые холмы. И почему люди смеются над пригородами? Почему Джеральд смеялся? Там она родилась, младшая дочь, последыш, брату Яну к тому времени уже сравнялось двенадцать, сестре Хелен — десять. Хотя Урсула была «прибавочной», а возможно, и случайностью, родители любили ее, ласкали, баловали и старались беречь. Герберт Вик был строителем, он сделал деньги на послевоенном строительном буме, и хоть не стал чересчур богат, к тому времени, как Урсуле исполнилось пятнадцать, нажил вполне приличное состояние. Тогда-то Герберт и его супруга переехали из коттеджа на Кройдон-энд в большую усадьбу — или «ранчо» — на Кулсдон-энд.
Урсула училась в муниципальной школе Пурли, сдала восемь промежуточных экзаменов, а спустя два года — три выпускных, получив две четверки и тройку. Директор советовал ей поступать в университет, но Урсуле не хотелось покидать родной дом, к тому же, как напоминал отец, много ли пользы принесли Хелен два курса Лондонского университета, если сразу по окончании колледжа она выскочила замуж? Вот курсы стенографии и машинописи — другое дело, ремесло всегда пригодится, а выучившись, она получит место в «Г.П. Вик и Ко.», в симпатичном маленьком офисе-коттедже на Хай-стрит в центре Пурли.
Курсы машинописи пришлись Урсуле не по вкусу, но учеба длилась недолго, а работа в фирме отца оказалась, по ее понятиям, вполне приятной. Отец отвозил ее утром в офис, привозил домой на ланч, а дважды в неделю разрешал не возвращаться на работу во второй половине дня, потому что на целую неделю дел для нее не хватало. Тогда они с матерью отправлялись на долгие прогулки.
Вокруг Пурли еще оставались красивые незастроенные места, хотя Герберт Вик лез из кожи вон. Порой они доходили до Фейрдин Даунс или Кенли Коммон. Раз в две недели Бетти Вик ездила за покупками «в город», то есть в Вест-энд, и Герберт неизменно предоставлял дочери отгул, чтобы она могла поехать вместе с матерью. Они садились на поезд в Пурли и ехали до Лондонского моста или до Ватерлоо.
И мать, и дочь часто посещали публичную библиотеку, Бетти состояла секретарем Ассоциации читателей Пурли. Урсула всегда любила читать и в ту пору проглатывала по пять-шесть книжек в неделю. Только романы. Теперь, без малого сорок лет спустя, она понимала, что никакой другой литературы тогда не знала. Разумеется, существовали учебники и научные книги, она видела в библиотеке полки мемуаров, поэзии и драмы, но, словно слепая, проходила мимо них.
Девушка читала детективы, дамские романы, приключенческие и исторические книги. Вот почему Бетти и Урсула решили пригласить Колина Райтсона выступить на ежегодном собрании Ассоциации — обе они обожали его романы о королеве Виктории, викторианском Лондоне, императрице Евгении, о дамах и джентльменах, изящно влюблявшихся в английских усадьбах.
Тихая, налаженная, без приключений, жизнь. Через субботу Герберт, Бетти и Урсула ездили в Сайденхем выпить чаю с Яном и его женой Джин в уютном новом домике (который построил Герберт, и он же гарантировал ссуду, а Ян выплачивал проценты банку, где работал). После чая всей семьей ходили в кино. Кроме этого Бетти и Урсула ходили в кино каждую неделю без Герберта, на ранний сеанс, и возвращались домой засветло, чтобы приготовить ужин. Изредка Урсула ездила в Уимблдон к Хелен, иногда оставалась на ночь. У Хелен родился сын Джереми, и она снова была беременна. Урсула вела столь размеренную жизнь, что даже эта поездка с ночевкой, самостоятельное путешествие с чемоданчиком — а еще надо пройти пешком от станции и в урочный час позвонить в дверь Хелен, — все это казалось опаснейшим взрослым приключением, требовавшим отваги.
Раз в году родители и Урсула отправлялись в отпуск. Почти всегда они выбирали остров Уайт, но не обязательно одно и то же место. Однажды съездили во Францию, на юг, но там им не понравилось, так что на следующий год они вернулись в Вентнор. На Рождество собирались все вместе: Ян с Джин, Хелен с Питером и Джереми, а потом и с крошкой Полин. Хелен попросила Урсулу стать крестной матерью Полин, и Урсула, обрадованная, польщенная, тут же согласилась.
Мало кто настолько меняется, пусть и за сорок лет, размышляла теперь Урсула. Да, конечно, люди меняются внешне. Хелен, например (хотя Урсула никогда бы ей об этом не сказала), в шестьдесят семь лет столь разительно отличается от себя тридцатилетней, что эти два лица, старое и молодое, вполне могли бы принадлежать двум разным, даже не состоящим в родстве женщинам. Двум женщинам разных рас могли бы принадлежать эти тела, столь несхожие объемами, ростом, цветом кожи и чертами лица — ничего общего. Разумеется, то же самое (за исключением роста и веса) можно сказать и о ней. Но Урсулу удивляли не физические перемены.
Она была тихой, совершенно невинной и невежественной, довольной собой, уступчивой, привязчивой, всему радующейся, застенчивой, но веселой девушкой. Страусом, спрятавшим голову в песок. Никаких амбиций. Никакого представления о жизни. Ее не следовало выпускать на улицу одну. Теперь она избавилась от неведения, с ее невинностью жестоко расправились, об уступчивости можно и не вспоминать, привязанности загублены, умение радоваться померкло, веселое расположение духа сменилось настороженной и ироничной сдержанностью. Да, она изменилась так, что и не узнать.
Она была хорошенькой девушкой. Именно хорошенькой, не красавицей. Кошачье лицо с мелкими чертами, серо-голубые глаза, светлые волосы — коротко постриженные, с перманентом. Хорошая фигура и, по словам матери, недурной бюст. Отец платил ей щедро — до смешного щедро, как она поняла спустя годы, — и благодаря регулярным походам по магазинам недостатка в нарядах она не испытывала. Ничего супермодного, дерзкого, из ряда вон выходящего — юбки в складку пастельных, розовых и желтых оттенков с водолазками в тон, несколько твидовых костюмов, приталенные вечерние платья с длинной юбкой для отпуска на острове Уайт и невероятное количество обуви. У нее никогда не было парня.
Несколько раз ее приглашали на свидания. Мужчина, с которым она познакомилась на танцах в Вентноре. На следующий день он сводил ее в кино, однако по возвращении домой она не стала переписываться с ним. Хелен пригласила одного из коллег Питера к обеду специально, чтобы познакомить его с сестрой, и тому она явно приглянулась. Они опять-таки сходили в кино, потом покатались в его машине, но Урсула рассердилась, когда кавалер попытался ее поцеловать, и в следующий раз попросила маму ответить за нее по телефону и сказать, что она уехала. У нее почти не было знакомых мужчин, а те, что имелись, не дотягивали до ее тайного романтического идеала.
В школе, готовясь к промежуточным экзаменам по английской литературе, Урсула прочла «Шерли» Шарлотты Бронте и надолго разлюбила викторианские романы. «Джейн Эйр» она прочла только потому, что книга оказалась под рукой, а она слегла с простудой, и больше читать было нечего. До тех пор ее героиней, женщиной, на которую она хотела походить, с чьим мужем хотела обвенчаться, являлась рассказчица в «Ребекке» Дафны Дюморье. Но отныне Урсула предпочла ей «Джейн Эйр». Едва закончив книгу, она поняла, что будет искать собственного мистера Рочестера.
За два дня до того, как Колин Райтсон должен был приехать и выступить с лекцией, его жена позвонила Бетти Вик и сообщила, что он сломал лодыжку. Стоял исключительно холодный январь, Колин поскользнулся на обледеневшей дорожке в саду, когда шел подсыпать орехов в кормушку для птиц. Миссис Райтсон принялась подробно объяснять, что обычно ее муж этого не делает, птиц кормит она, но именно в этот раз, бог знает почему, он взял пакетик с орехами, вышел в сад, поскользнулся и сломал кость в двух местах.
Годы спустя, оглядываясь на прожитую жизнь, Урсула часто размышляла над загадкой обледеневшей тропинки в саду и желанием покормить птиц, внезапно возникшим у человека, который обычно птиц не кормил. Что, если бы он поразмыслил и решил дождаться возвращения жены, занялся чем-нибудь другим и забыл про кормушку? Предположим, как раз в тот момент, когда он выходил, зазвонил бы телефон. Или Колин шагал бы осторожнее, обходя снег и лед, ступал бы по траве. Вся ее жизнь сложилась бы иначе. Вся жизнь Урсулы определялась тем, что незнакомый ей человек вышел в сад и поскользнулся на льду. Если бы он не поскользнулся, она бы вышла замуж совсем за другого человека, жила бы в другом месте, родила бы других детей. Может, даже была бы счастлива. Страшно подумать.
Миссис Райтсон — тогда Урсула еще не знала, что ее зовут Салли, — рассыпалась в извинениях. Она искренне сожалела, Колин чувствовал себя виноватым перед членами Ассоциации читателей, он вовсе не хотел их подвести, и попросил своего друга, тоже писателя, заменить его. Джеральд Кэндлесс — несомненно, миссис Вик знакома с его книгами не хуже, чем с работами самого Колина. Нет, миссис Вик не была с ними знакома. Но, оглянувшись на дочь, которая усердно кивала головой, сказала: «Да, конечно, замечательно, огромное спасибо, и будем надеяться, мистер Райтсон скоро поправится».
— Ты что-нибудь читала из его книг? — спросила Бетти Вик, положив трубку. — Я — точно нет. Разве что слышала о нем.
Урсула не понимала, что заставило ее кивнуть, с какой стати она этим кивком побудила мать согласиться на замену.
— Я читала «Центр притяжения», — сказала она.
Книга ее шокировала, но в этом Урсула признаваться не стала. Она чувствовала себя неловко, осталась неудовлетворенной. Не в сексе дело, хотя отчасти, конечно, в нем, поскольку автор, по-видимому, полагал, будто люди имеют право заниматься любовью с кем хотят, хоть всю ночь напролет не ложиться спать и вести удивительную, полную приключений жизнь. Молодые моряки у него терзались животными страстями, а семейный очаг превращался в источник страданий. Несколько раз во время чтения Урсуле приходилось напоминать себе, что настоящая жизнь не такова, настоящая жизнь — та, которой живет она. Настоящие люди не делают сексуальных намеков, не ругаются, не рассуждают о страсти и смерти. И все же роман смутил ее, поэтому больше книги Джеральда Кэндлесса она из библиотеки не брала.
А теперь пришлось. Урсула взяла две книги (всего нашлось три) и допоздна засиделась над ними. Они произвели то же впечатление, что и «Центр притяжения» — смутили, оставили неудовлетворенной, однако к этим чувствам примешивалось что-то новое. Неужели она неверно строит свою жизнь, неужели растрачивает зря? Неужели этот вымысел — правда? Он был пугающе реалистичен, более убедителен, чем триллеры и дамские романы. Книги Кэндлесса словно открывали перед ней дверь, и она могла заглянуть внутрь, в мир, где реальные люди живут реальной жизнью. Как ему удается так действовать на читателя?
Родители Урсулы и еще один член Ассоциации читателей собирались по окончании мероприятия пригласить Колина Райтсона на ужин. Присмотрели небольшой французский ресторанчик, Герберт и Бетти Вик заглянули туда заранее, оценили кухню. Теперь ужинать в «Лекю Руж» предстояло Джеральду Кэндлессу. Урсула тщательно обдумала свой наряд. Платье из тафты, пожалуй, чересчур, в твидовом костюме она будет выглядеть так, словно собралась в путешествие. Наконец Урсула остановилась на бледно-голубой плиссированной юбке и джемпере, под который надела голубую в белую полоску шелковую блузу. Модницы в ту пору красились беспощадно, однако Урсула не накладывала так много косметики, как другие девушки, потому что отец подшучивал над ней, спрашивал, не лазила ли она в банку с вареньем и не целовалась ли с пожарной машиной.
На обороте суперобложки оказалась фотография Джеральда Кэндлесса, лицо вполоборота, частично затененное, темные кудри спадают на лоб. Урсуле он показался высокомерным, умным, самоуверенным, пугающим, к тому же ему не мешало бы побриться. Она представления не имела, о чем говорить с человеком, который так выглядит, тем более — с автором этих книг. Она будет чувствовать себя круглой дурой, думала Урсула. Нужно пореже открывать рот, возможно, он не обратит на нее внимания.
Джеральд опоздал. Задержался всего минут на пять, но библиотекарша и дамы из комитета уже с ума сходили. Урсула сидела в середине первого ряда — ей велели сесть там — сложив руки на коленях, плотно сжав перекрещенные лодыжки. Ее замшевые туфли тоже были голубыми. Сидя в этой спокойной, ненапряженной, неизменной позе, она уже начала надеяться — нехорошо, с ее стороны, когда библиотекарша, и мама, и члены комитета извелись, — что Джеральд Кэндлесс не появится.
Но он явился. Ехал на машине и заблудился. Урсула думала, он наденет костюм, но писатель поднялся на сцену в старой коричневой спортивной куртке, свитере и горчичных вельветовых брюках. Длинные волосы. Тогда длинные волосы еще не вошли в мужскую моду, а у него они спадали на плечи, словно у женщины, густая, темная, упругая копна волос.
Урсула узнала своего мистера Рочестера — не из книги Шарлотты Бронте, а Орсона Уэллса из фильма. Лицо не такое полное, как у актера, рот не похож на розовый бутон — широкий, с изогнутыми кончиками, — но это был ее мистер Рочестер, и Урсуле стало страшно. Другая девушка, девушка другого склада, воспользовалась бы моментом, чтобы привлечь внимание мужчины, очаровать его, соблазнить, завладеть. Урсула не знала, как это делается, к тому же, была напугана. Она бы и слова из себя выдавить не осмелилась.
Джеральд заговорил. Он рассказывал, как пишет, что побуждает его писать, о чем еще предстоит сказать. Урсула почти ничего не воспринимала. Он заговорил о теории Фрейда, поскольку она затрагивалась в одной из его книг, и аудитория ахнула, но Урсула не могла потом отчетливо вспомнить, что он сказал. Когда лекция закончилась, библиотекарша передала Урсуле записку и велела задать вопрос. Обернувшись к ней, Урсула яростно замотала головой. Она бы скорей умерла. Одна женщина спросила, пишет он от руки или на машинке. Другая — аудитория преимущественно состояла из женщин — попросила совета для начинающих авторов.
— Не беритесь! — обрубил он.
Снова изумленные вздохи, смешки, хотя лаконичный ответ явно пришелся не по душе. Урсула поглядела на оратора — не добавит ли он что-то к своим словам, — и обнаружила, что он смотрит на нее. Глаза их встретились, и тут произошло нечто удивительное: Джеральд подмигнул ей. Слегка, это больше походило на непроизвольный тик. Почудилось, уговаривала себя Урсула — и все же покраснела, залилась густым, неприличным румянцем, готова была спрятать лицо в ледяных ладонях, но не здесь же, не перед ним. Я никогда не осмелюсь и слова ему сказать, подумала она, чувствуя, как постепенно сходит со щек жар. Лучше бы мне не ходить в ресторан, лучше бы вернуться домой и лечь в постель с хорошей книгой, с «Верной нимфой» или с «Бухтой пирата».
В ресторане она хотела устроиться подальше от гостя — насколько это возможно, когда шестеро человек рассаживаются за круглым столом, — и оказалась напротив. Он много пил, ел мало. Когда Кэндлесс спросил еще бутылку красного, библиотекарша встревожилась, но мистер Вик кивнул, и Урсула догадалась, что отец заплатит.