На стенах висят абстрактные лондонские пейзажи кисти Пола Ламонта, со свеженькими белыми ценниками, которые только и ждут красных наклеек «продано».
Наблюдаю, как Глитц ослабляет галстук и, выскользнув из туфель, вытягивает ноги под столом. Я, выжатая как лимон, сижу напротив. Внешность у Глитца незаурядная. Серебристые волосы, продолговатое лицо, крупный нос и проницательные голубые глаза, что даже иголку в стоге сена заметят. Если бы Глитц не работал в сфере современного искусства, то стал бы классным детективом. Так и вижу его в стильном пальто и при бинокле.
– Отличная работа, Ребекка. Рамы хорошо смотрятся.
– У вас дырка в носке, – улыбаюсь я, глядя на торчащий большой палец.
Глитц тоже смотрит на свои ноги.
– Вот как.
Я поигрываю ручкой.
– Не думала, что вы из тех, кто носит дырявые носки.
Он отвечает не сразу.
– Жизнь полна неожиданностей. – Глитц задерживает взгляд на мне, и я отворачиваюсь, заранее зная страшный вопрос. – Как ты?
– В порядке. Мне кажется или здесь жарко?
– Честно в порядке или ты под столом пальцы скрестила?
Я показываю руки – никаких скрещенных пальцев. После похорон Олли, шесть недель назад, Глитц решил дать мне отдохнуть от работы, но я не могла вынести и мысли о том, что останусь одна в нашей квартире. Я так и не починила штангу для душа.
– Видите? Честно, – притворяюсь я.
– Тогда как насчет пойти выпить?
За последние три года мы с Глитцем стали хорошими друзьями и временами ходим в бар или ресторанчик после работы.
– Господи! – восклицаю, вчитываясь в записку, которую забыла передать ему днем. – Звонила Марти! У вас сегодня вечеринка… Том… – пытаюсь разобрать собственный почерк. – Том Бейли?
– Вот черт!
Марти – жена Глитца. Она пухленькая и милая. Любит носить бледно-желтые свитера и золотые украшения. Она позвонила мне чуть ранее со словами: «Как там его величество, в настроении?» Я ответила «да», и Марти быстренько рассказала о вечернем мероприятии, подчеркнув, что Глитцу не отвертеться.
Однако он и бровью не повел.
– На этих вечеринках и слова не разобрать.
– Может, пора приобрести слуховой аппарат?
– Ох, и ты туда же? Мне вторая жена не нужна.
– У моего папы такой есть. – Я умалчиваю, что отец этот аппарат никогда не носит.
– Что? – криво усмехается Глитц. Я снимаю свою куртку со спинки стула, и тут меня слегка качает. – Позвони Марти и скажи, что меня ограбили на улице.
– Нет. Сами звоните и говорите, что вас ограбили.
– Не могу. Эти негодяи отобрали у меня телефон.
Смеюсь.
– Я отдам тебе картину Ламонта, которую ты так любишь, – торгуется Глитц.
– А-а, заманчиво… – Я присаживаюсь. Кружится голова.
– Ребекка? С тобой точно все в порядке?
– Нет. – Тру глаза. – Наверное, надо пойти домой, прилечь.
– Я вызову такси.
Я пытаюсь встать, но снова теряю равновесие и хватаюсь за край стола.
– Ребекка!
Перед глазами снуют, как головастики, черные точки.
– Сядь, сейчас же!
– Странное чувство… сейчас в обморок упаду…
Он мигом оказывается рядом, пробует лоб рукой. По мне градом катится пот. Глитц вдруг рывком опускает мою голову вниз, между колен. Я отзываюсь стоном. Мне плохо.
– Не помогает? – Теперь Глитц хватает меня под руки и тянет вниз.
– Что вы делаете? – возмущаюсь я, падая на пол.
– Особое положение. Поднимай ноги!
Как только я их поднимаю, Глитц подскакивает со словами, что сейчас принесет воды.
– Мне дурно… – бормочу я. Перед глазами туман.
– Держись, – настаивает Глитц.
Вернулся ли он, я уже не помню.
Окончательно пришла в себя я только в больнице. Молодая темноволосая девушка-врач, на вид в два раза меня младше, измеряет мое давление. Нас скрывает задернутая желтая штора в цветочек.
Смущенный Глитц сидит у моей кровати на пластиковом стуле, рядом с держателем бумажных полотенец. В такси по дороге сюда он рассказал, что я пробыла без сознания по меньшей мере минуту, и мне немедленно нужен врач. По-моему, Глитц слишком драматизирует, но он и слушать ничего не желал, даже когда мне более-менее полегчало.
– Я обещал Марти за тобой присмотреть. Она говорила, что тебе не стоит так скоро возвращаться к работе.
– А может, вы просто хитрите, чтобы не пойти на вечеринку?
– Самую малость.
– Давление в норме, – прерывает нашу беседу врач, записывая что-то на листе, прикрепленном к серому планшету.
– Значит, мне можно домой?
Она кивает.
– Да, мы уже вас полностью осмотрели.
– Замечательно. Спасибо.
– И вы, и ребенок в порядке.
– Чудненько. Прекрасно. Постойте… и кто?
Глитц врезается плечом в держатель полотенец.
– Ребенок в порядке, – повторяет девушка, с любопытством поглядывая на тихонько ругающегося Глитца.
– Я беременна? – Она не знает про Олли. Это невозможно. У меня не может быть ребенка!
Врач кивает.
– Простите, наверное произошла ошибка.
Да она шутит!.. Однако врач качает головой и поворачивается к Глитцу в надежде увидеть адекватную реакцию. Тот как воды в рот набрал.
– Ну, поздравляю вас… обоих… – произносит она.
3
Три недели спустя мы с Китти переносим ящики и коробки в арендованный фургон для перевозки мебели.
Доктор предположила, что я беременна уже девять недель.
– Уезжай из Лондона, Ребекка, – сказал Глитц, стоя на моей кухне тем же вечером.
Он обвел рукой беспорядок, стопки нераспечатанных писем, забытый на столе вчерашний ужин…
Он прав. Жить здесь слишком больно. Меня повсюду преследует тень Олли, а теперь появилась новая забота – будущий малыш. Только куда мне податься?
– Ребекка, тебе нужно побыть с семьей. Оставайся там сколько захочешь.
– Сейчас мне всего-то нужно выпить чаю, – покачала я головой.
Глитц выдернул вилку из розетки и внимательно на меня уставился. Утром, перед работой, я гладила платье, но была уверена, что все выключила…
Мы проезжаем мимо здания фирмы «Дейри Крест» на трассе А316. «Смотри, там на крыше коровки», – однажды заметил Олли.
Сегодня я не могу поднять на них взгляд, поэтому смотрю на Китти, которая с мрачным видом сидит за рулем, огненно-рыжие волосы собраны в хвост. Когда мы впервые встретились у школьных ворот, меня сразу притянули ее янтарные глаза. Никогда раньше таких не видела. Как и я, Китти выросла в Винчестере. Правда, ее родители много лет назад переехали в Кент, поближе к сыну и внукам.
Я смотрю в окно, понимая, что буду безумно по ней скучать.
– Я буду скучать, – произносит Китти, словно прочитав мои мысли. – Кому же теперь звонить после очередного кошмарного свидания?
– Ты по-прежнему можешь звонить мне.
– Это уже не то… Ох, черт, не хочу, чтобы ты уезжала.
– И я не хочу.
А ведь я никогда не ценила те вечера, когда мы встречались после работы, смотрели фильмы, ели, смеялись и обсуждали всякие веселые происшествия. В пятницу вечером Олли, пара его друзей, Китти и я ходили по клубам. В субботу утром мы неторопливо завтракали. На выходных я часто уговаривала Олли пойти на художественную выставку, а по вечерам он водил меня на концерты. Утро воскресенья мы обычно проводили в постели, но потом все же тащились на долгую прогулку и обедали с друзьями в пабе. Олли обожал традиционное воскресное жаркое.
Жизнь была такой простой…
– Если станет совсем тяжко, я куплю надувной матрац, и ты сможешь жить у меня. Идет?
– Идет, – с улыбкой одобряет идею подруга.
Мне будет не хватать моих друзей, а особенно – Китти и старых университетских товарищей, Сильви и Джейми. Сильви работает в компании, которая занимается креативным маркетингом, и между делом играет с огнем, встречаясь с начальником. Джейми открыл собственный бизнес – его фирма снимает на видео крещения и свадьбы. От него так и веет теплом. Когда он появляется, будто солнышко выходит из-за туч.
Сильви, Джейми и Китти помогли мне освободить квартиру. Я боялась касаться вещей Олли. Бумаги, разбросанные по столу, рукопись книги, наша фотография с корнуоллского пляжа в рамке… все, как он оставил.
Сборами руководила Китти. Она работает на Пикадилли, в консультационной фирме по вопросам карьеры и образования, специализируется на трудных подростках. Однако ее истинные способности – организаторские. Мы с Олли всегда смеялись над тем, как она себя ведет в супермаркете. Не успевали мы еще до него доехать, как она уже прикидывала содержимое рядов с товарами: «Я возьму яйца, хлеб, молоко, ты возьми фрукты, овощи, сыр…»
– Все жду, что она вот-вот достанет секундомер и дунет в свисток, – шутил Олли.
В нашей квартире она принимала твердые решения, но в то же время была чуткой и не торопила меня, особенно когда дело дошло до части шкафа, где лежали вещи Олли.
Каждый раз, открывая ящик или сервант, я тонула в ворохе воспоминаний. Все, чего я касалась, имело свою историю. Радость в глазах Олли, когда я в прошлом году подарила ему винтажный проигрыватель; мы его увидели на ярмарке старья в Брайтоне, а когда он отвернулся, я взяла у продавца визитку. Олли включал пластинки, когда садился за книгу. Больше всего он любил Make You Feel My Love Боба Дилана. Олли сыграл ее на пианино во время нашей свадьбы.
Его неизменные старые кроссовки напомнили об отпуске в Испании. За нашим домиком располагались два корта, но во время сборов Олли забыл положить в чемодан кроссовки. И мы, вознамерившись продемонстрировать наши умения (которых не было) другим постояльцам, отправились на поиски местного спортивного магазина, где и купили эту пару.
Пена для бритья в ванной заставила вспомнить, как я его дразнила: «Двадцать первый век на дворе!»
Стол у окна напомнил, как я поздно возвращалась с работы, а Олли все писал книгу, забыв про невымытые после завтрака тарелки и кружки. В плохом настроении я могла с грохотом швырнуть их в раковину и поинтересоваться, когда наконец он свою книгу закончит. В хорошем же я целовала его в щеку и уговаривала дать мне прочесть кусочек. Олли обещал, что обязательно даст – когда закончит. И я прикусывала язык, чтобы не начать расспрашивать, когда же это случится.
В нижнем ящике его стола я, потрясенная, обнаружила пару небольших снимков из фотобудки, где Олли и Джо корчат рожи. А еще старую фотографию – мы втроем на новогодней вечеринке у Китти, лет десять назад. Я посередине, обнимаю их обоих. Может, Олли сохранил снимки в надежде, что когда-нибудь их дружба с Джо воскреснет?..
Потом мы с Китти, Сильви и Джейми гадали, что делать с пианино, однако к тому времени я уже ничего не соображала. Целый день сдерживала слезы, прятала их как могла, а теперь, когда мы закончили, квартира стала такой пустой, что заставила меня с головой окунуться в реальность.
В конце концов пианино решили пожертвовать местному общественному центру. Олли понравилось бы.
Интересно, что бы он сказал обо всем этом. Он часто говорил, что способен пережить Рождество в кругу семьи только при наличии бутылки виски, в компании которой и проведет большую часть времени у себя в комнате.
Я не видела его родителей с похорон. Вспоминаю притихшего Виктора, как он медленно вышел из церкви, как я обнимала Кэролин утром, прежде чем они вернулись в Нортумберленд. Мы обе словно цеплялись за некую частичку Олли и не желали ее отпускать. Когда я позвонила, чтобы сообщить о беременности, Кэролин долго молчала. Я уж было подумала, что нас рассоединило.
– У вас с Олли, – все-таки произнесла она, – будет ребенок?
Он будто стал ниточкой, спасительной веткой, за которую можно ухватиться во время бури.
– Сама поверить не могу, но это правда, Кэролин. У нас будет ребенок.
Вот и дорожный знак – граница графства Хэмпшир. Я уехала из дома в восемнадцать. Как мне теперь ужиться с мамой и папой под одной крышей? Что я делаю?..
Я не могу больше находиться в старой квартире, но и домой возвращаться не хочу. Да я что, сумасшедшая?! Надо поворачивать обратно. Это дом родителей, их территория, мне там больше нет места…
– Стой.
– А?
– Тормози.
– Не могу!
– Тормози! – взвизгиваю я, заметив заправку.
Китти круто сворачивает с трассы на парковку. Я отстегиваю ремень безопасности, опускаю стекло. Меня тошнит от ощущения, что я отпускаю свою прежнюю жизнь.
Ну и меня на самом деле выворачивает наизнанку.
– Бурная ночка выдалась, а, девчонки? – интересуется проходящий мимо мужчина.
Машина стоит у газона с пожухлой травой. Моросит дождь. Мы молча наблюдаем, как мужчина выгуливает бульдога. Когда тот задирает лапу возле мусорки, мужчина тушит бычок сигареты о траву и тянет пса дальше.
– Как ты? – спрашивает Китти, протягивая мне очередную бутылку воды.
Я пялюсь в лобовое стекло.
– Китти, я беременная, дома у меня нет, Олли тоже больше нет… Как я со всем справлюсь?
Она отводит взгляд. Не знает, что ответить.
– Я на самом дне, – повторяю одну из любимых фраз Олли.
Китти наконец поворачивается. На ее губах беспомощная улыбка.
– Значит, любой путь поведет наверх.
И впервые за долгие недели мы смеемся.
Китти поворачивает на Винчестер. Мои родители переехали в район Сент-Кросс, когда мне был год, а мама была беременна Пиппой. Она теперь живет с мужем и близнецами в двадцати минутах от родительского дома. Сент-Кросс – на самом краю города, у заливных лугов, где прогуливался и создавал «Оду к осени» Китс. В Винчестерском соборе похоронена Джейн Остин. Город буквально дышит историей.
Мы с Китти ходили в одну и ту же школу. Вспоминаем, как вместе с Анни, еще одной нашей подругой, выгуливали Берти, мопса директрисы. Смеемся, заговаривая о том, как все втроем были влюблены в голубоглазого блондина Ника Паркера. Он исполнял роль Робина Гуда в школьной пьесе, и я ужасно завидовала Анни. Она была девицей Мариан и могла его поцеловать. А я играла братца Тука. Режиссером стала Китти, которая командовала всем из-за кулис.
Когда мы сворачиваем к родительскому дому, я вновь начинаю нервничать.
– Просто помни, что это не навсегда, – говорит Китти.
Мама открывает калитку. В бежевых штанах, легкой блузке и перепачканных в земле перчатках она все равно выглядит элегантно. Русые волосы скрыты под косынкой в темно-синий горошек. Одри, миниатюрная жесткошерстная такса, заливается лаем, затем понимает, что это я, и начинает радостно скакать возле моих ног.
– Здравствуй, Одри Хепберн, – улыбаюсь, поглаживая ее.
– Заходи, заходи! – Мама зовет папу. – Потом все разгрузим. Я тебя устрою в твоей старой комнате, хорошо, Ребекка?
Киваю.
– А Китти переночует в спальне Пиппы. Ну, с приездом. Как дорога? – Мама обнимает меня, но не прижимается, словно боится испачкать.
Китти отвечает, что доехали мы хорошо, трасса М3 была совсем пустая. На столике в коридоре мигает красный огонек автоответчика.
– Дорогой, глянь, кто там звонил? – просит мама, когда из гостиной выходит отец, одетый в льняные брюки и шерстяную кофту неожиданного розового цвета.
Седой и растрепанный, он крепко меня обнимает и лишь потом направляется к телефону, бормоча, что совершенно не слышит звонков.
– А все потому, что ты упорно отказываешься носить слуховой аппарат! – восклицает мама. Я вспоминаю про Глитца.
– У вас одно новое сообщение, – оживляется автоответчик.
Мы с Китти проходим на кухню вслед за мамой, которая все жалуется, что мой отец – упрямый старый осел.
– Привет, мам, это я, – раздается голос. Узнаю Пиппу. – Получила твое сообщение. Я попозже зайду, конечно! Понятное дело, ты нервничаешь. Ее приезд – это так тяжко, да.
Я замираю.
Мама оборачивается, сверлит телефон взглядом, словно может заставить Пиппу замолчать. Но та продолжает:
– Я тоже этого боюсь, но помни, что я рядом и, если что, буду вам с папой помогать. Вместе мы справимся. Ну, до скорого. Люблю тебя.
– Кхм… ну что? – Покрасневшая мама сдергивает с рук садовые перчатки. – Выпьем чаю?
За ужином я едва могу связать пару слов. Семга невкусная. Все думаю про то сообщение. Мы с Пиппой никогда не были близки. В детстве я мало с ней общалась, потому что с десяти лет она занималась профессиональным теннисом. На выходных и на летних каникулах мама возила ее по всей стране на соревнования.
– Я такая худая, потому что постоянно ношусь туда-сюда, – говорит Пиппа Китти. – Оскар и Тео – те еще сорванцы!
А папа тоже так считает? Он тоже боится проблем из-за моего приезда?
«Люблю тебя», – сказала Пиппа в конце сообщения, и прозвучало это так легко, как простое «пока». Не помню, когда я в последний раз говорила маме «я тебя люблю». В детстве я это часто повторяла, особенно получая вторую порцию десерта, однако потом перестала. Почему?.. Олли говорил, что думать тут нечего. Мама уделяла больше времени Пиппе, и мы отдалились.
– Еще вина? – спрашивает отец у Китти.
– Да, пожалуй. Оно восхитительно.
– Чилийское.
– Не корми собаку со стола, Ребекка. – Мама отгоняет Одри к ее корзинке.
Пиппа накрывает бокал ладонью.
– Кстати, о винах. Знаешь, кто вернулся в Винчестер, Бекка? Джо Лоусон.
Я роняю нож.
– Кто?
– Джо Лоусон.
– И что он? – Нервно поигрываю кольцом для салфетки. Помню его с детства, на нем выгравированы мои инициалы.
– Открыл новый винный бар на Площади… ну, не такой уж новый теперь.
Кольцо катится на другой конец стола.
– Тодд на днях водил туда клиентов, был очень даже доволен.
Китти успевает поймать кольцо на самом краю.
– А кто такой Джо Лоусон? – спрашивает мама, убирая мою едва тронутую тарелку. Почти вижу, как двадцать лет назад мать возвышалась надо мной со словами: «Ешь горох, Ребекка, или никакого мороженого, ясно тебе?»
Отец предлагает выпить по чашечке кофе.
– После полудня принимать кофеин не рекомендуется, – замечает Пиппа и на мгновение становится копией мамы, разве что без серебристых ниточек в светлых волосах.
– Брр! – фыркает папа. – А Джо, часом, не из твоих университетских друзей, Ребекка?
– Гм… – Я кусаю ноготь.
– Оказывается, в этом местечке, «Мезо Джо», можно арендовать подвал, – восторгается Пиппа. – Тодд хочет отметить там годовщину нашей свадьбы.