– Олли!
Он смеется и рассказывает, что Джо уже все равно нашел, с кем спать, что ее зовут Зоуи и они проходят один и тот же курс по анатомии. Джо считает, что секс с соседкой по дому может вызвать кучу проблем.
– Фух. Значит, я в безопасности, – улыбаюсь я.
Воскресное утро. В духовке запекается курица с картофелем. А я принимаюсь за десерт.
– Пять крупных яиц – есть. Сахарная пудра – есть… – Я все выкладываю на кухонный стол.
Олли еще в постели, а я готовлю воскресный обед. «Стэнли» вчера отыграли концерт, причем выступали последними, когда зрители уже надрались в хлам. Плюс накрылся усилитель, и какой-то придурок швырнул в Олли пивную бутылку с криком «Лузер!». Джо, стоявший рядом со мной, пошел разбираться.
– Не будь уродом. Извинись, пожалуйста.
– Извиниться?! Ты, мля, кто такой? Папаша его?
– Его друг, а ты хренов кретин.
Потом этот придурок попытался ударить Джо, но так нажрался, что рухнул на стол. Весь паб аплодировал и болел за Джо, особенно женская половина.
Я думаю, Олли все-таки надо хорошенько подбодрить. А единственное, что заставляет его скучать по дому, – это воскресный обед.
– Кукурузная мука… есть. – Я подпрыгиваю на месте, словно разогреваюсь перед очередным упражнением. – Олли точно обалдеет от моих кулинарных навыков, – говорю я себе. – Белый винный уксус…
– Есть? – интересуется Джо.
Я оборачиваюсь. Как долго он простоял в дверях?
Он входит на кухню, спрашивает, что я делаю. Джо одет в форму для регби, на бедре засохла грязь.
– Готовлю.
Джо вскидывает бровь.
– Ты же никогда не готовишь.
– Это для Олли. Спасибо, что вступился за него вчера.
– Олли сделал бы для меня то же самое. – Джо бросает взгляд на книгу рецептов. – Малиновый рулет с безе. Дерзко.
– Легкотня.
– Как два пальца, и вся фигня? – вдруг рифмует он.
Удивленно на него гляжу.
– А для меня что-нибудь останется? – Джо лезет в холодильник за упаковкой апельсинового сока.
– Если закончишь за меня домашку, – вспоминаю я о непрочитанных книгах в комнате наверху. – И сходишь в душ. – Разбиваю в миску первое яйцо.
– Смешно… Стоп! Ты что делаешь?
– Яйца разбиваю.
– Их же надо разделить.
– Разделить? Зачем это?
Джо смотрит на меня скептически.
– Ты что, никогда не делала безе?
Я хватаю книгу.
– Вот тут сказано, взбить яйца…
– Яичные белки.
Джо подходит к столу и, забрав миску, ставит ее в раковину, а потом достает с полки две чистых.
– Смотри и учись, Ребекка Харт, – говорит он с высокомерной улыбочкой.
Я наблюдаю, как он разбивает яйцо о край миски.
– Разделяешь яйцо по двум половинкам скорлупы, – комментирует Джо, – и перемещаешь желток туда-сюда…
– Да я просто в восторге.
– Смотри. – Он выливает белок в одну миску, затем опускает желток во вторую. – Видишь? Разделил.
– Ага. Я тоже так могу.
Достаю из коробочки яйцо, ударяю им о край миски. Джо слишком близко, и я боюсь напортачить. Белок капает в миску, стекает по моей руке. Желток бултыхается из одной половинки скорлупы в другую.
– Вот, – подпрыгиваю я от гордости.
Джо хватает меня за руку, выше локтя.
– Ты не увлекайся, – говорит он, вручая мне очередное яйцо, – осталось три.
– Как ты научился так классно готовить? – спрашиваю я.
В нашем доме только Джо пользуется пароваркой и кастрюлями.
– От мамы. В детстве она всегда объясняла, как приготовила курицу в сидре или с тархуном, или как она замариновала ягненка, а потом папа рассказывал нам, почему выбрал то или иное вино. Звучит нудно, однако я проникся готовкой и научился разбираться в еде.
– Вы с мамой близки?
– Очень. Бекка, осторожно!
– М-м?
Желток успевает шлепнуться в миску с белками.
– Черт! О нет… – Я отступаю на шаг назад. – Придется начинать все сначала, да?
– Посмотрим. – Джо стоит рядом, и наши руки на мгновение касаются, пока он кропотливо вылавливает злополучный желток скорлупкой. – Это удар, но не нокаут, Бекка.
Я взбиваю белки, болтая с Джо о родительских домах и как мы редко их навещаем, хотя до Винчестера всего полтора часа езды по трассе М4.
– Я люблю маму, но меня там все слишком напрягает, – признается Джо. – Только и слышу, что тиканье напольных часов. Не могу поваляться на диване или посмотреть телек. Папа считает телек пустой тратой времени.
Наши родители живут в пяти минутах друг от друга, однако никогда не пересекались. Наверное, потому, что его мама и папа порядком старше моих. Когда Джо родился, его отцу, Фрэнсису, было уже сорок шесть. Он работал в Винчестерском колледже и хотел, чтобы сын пошел по его стопам, поэтому едва ли не сразу внес Джо в списки на поступление. Он надеялся, что сын окажется достаточно умным, чтобы получить грант на обучение.
– Я сдавал экзамен в тринадцать, – рассказывает Джо, – но ничего не получил.
– Зато взгляни на себя сейчас, – я, в фартуке, принимаю важную позу, – ты среди элитных студентов Бристоля!
Джо смотрит на меня с сомнением.
– Я достаточно взбила яйца?
– Переверни миску вверх ногами.
– Чего?!
– Переверни вверх ногами.
– Нет.
– Вот так. – Джо отбирает у меня миску, мы смеемся. – Отлично, – говорит он. – Видишь? Ничего не случилось. Белки на месте.
– Знаешь, а тебе везет, – обращаюсь я к Джо, выкладывая смесь для безе в приготовленную форму.
– Везет? Почему?
– Я про медицину. У вас ведь все четко, верно? Как с правоведением. Если изучаешь право или медицину, то станешь судебным адвокатом, юристом, врачом, не важно. Наверное, классно знать, что ты хочешь делать и…
– Я не хочу быть врачом. Ненавижу медицину.
– Что? Тогда почему ты ее учишь?
– Мой отец – хирург.
– Я знаю.
– Он бог. Что ему только не дарят пациенты. Отдых на Карибах, ящик бургундского… видела бы ты его винный погреб. Он не способен ошибаться, – в голосе Джо закипает злость, – и сын во что бы то ни стало последует по его великим стопам.
– Но тебе ведь не обязательно. – Я заталкиваю противень в духовку. – В смысле, если ты хочешь заняться чем-то другим…
– Ты не знаешь моего отца. – На долю секунды я замечаю в серых глазах Джо уязвимость. – Я единственный сын, Бекка, для этих целей у него есть только я.
– А как же мама?
– У них странные отношения. Наверняка отец ходит налево. Он постоянно ездит по конференциям. Мама на все закрывает глаза. Никто не смеет ему перечить.
– Джо, ты можешь заняться чем угодно. Ты умный, талантливый…
– Я обычный, – резко обрывает он.
– Несомненно, если ты с ним поговоришь, если ты…
– Ты не понимаешь.
Повисает пауза. С Олли мы полностью счастливы и в тишине, но с Джо я просто не могу ее не заполнить.
– У меня было то же самое, – говорю я ему. – В детстве я мечтала стать художницей, жить в красивой квартире в Италии, где солнце будет лучиться сквозь окна. А я рисовала бы оливы и виноградники или сидела бы в кафешке, делая наброски, как местные играют в карты и пьют. Устраивала бы выставки своих картин на рыночной площади. Однако потом решила прислушаться к советам родителей, бросить искусство и получить нормальное образование. Вот такая я независимая.
– Мне нравится картина, которая у тебя в комнате, – замечает Джо. – С лимонным деревом.
– Спасибо. – Внутри я вся сияю от похвалы. – Слушай, если ты ненавидишь медицину, тогда чем же хочешь заняться? – Я подтягиваю стул и усаживаюсь рядом с Джо.
– Чем хочу заняться? В смысле, прямо сейчас? – переспрашивает он.
Мне кажется, он вот-вот меня поцелует, и на краткий безумный миг я этого даже желаю.
– Привет, ребята, – произносит Олли, проходя к нам. На нем синий халат. Мягкие волосы взъерошены. Олли целует меня в макушку, говорит, что на кухне восхитительно пахнет. – Как дела? Чего такие серьезные?
– Бекка достает меня вопросом о том, что я хочу сделать со своей жизнью.
– Да? И? – Олли включает чайник.
– Ни фига не знаю. – Джо поворачивается ко мне с улыбкой. На этот раз – настоящей, и тут я понимаю, почему Джо всем так нравится. Редкие случаи, когда он перестает щетиниться, – это чудо из чудес.
– Ты можешь делать что угодно, Джо, что только пожелаешь, – говорит Олли, прежде чем поблагодарить меня за готовку. – Умираю с голоду. Какой же я везунчик, моя девушка – самая лучшая в мире, – притягивает он меня к себе.
Я выбираюсь из его объятий, поясняя, что надо проверить, как там курица.
– Страшный везунчик, – соглашается Джо, уходя из кухни.
– Бекка? – зовет меня Олли, когда мы остаемся наедине.
– Да?
– Прости за вчерашнее, я был не в настроении.
– Ничего, я понимаю.
– Я думал, что, наверное, оставлю «Стэнли».
– Серьезно?
Олли кивает.
– Ой, да ладно тебе… ты хорошо играешь и будешь скучать по группе. Ты ведь не станешь бросать все из-за одного идиота.
– Бекка?
– М-м?
– Ты считаешь Джо привлекательным?
Я изображаю бурную деятельность.
– Тебе нравится хлебный соус? Что за вопросы ты задаешь! Я могла бы…
– Стоп. Посмотри на меня.
– Олли, к чему это все?
– Не знаю. Просто… – Он умолкает. – Ну, все мои знакомые девчонки так считают и…
– Он красивый… – Ставлю в раковину большую миску. – Но не в моем вкусе.
– Честное слово?
Я подхожу к Олли.
– Честное слово. Клянусь.
– Хорошо, – отвечает он после поцелуя. – Потому что я ему сказал, если он к тебе подкатит, я его убью, – произносит Олли с улыбкой, но я отчетливо понимаю, что он ни капли не шутит.
10
Я нахожу папу в его домике на краю сада. Когда папа оставил работу юриста, мама боялась, что они друг друга достанут, если все время будут дома. Поэтому они решили построить ему сарайчик, где он сможет держать растущую коллекцию фарфора и заниматься своими делами, а также повесить в рамочке распечатанную фотографию его любимой Одри Хепберн. В честь Хепберн и назвали собаку. Обычно, когда я туда заглядываю, папа спит в кресле с открытой книгой о боевых операциях или об Октябрьской революции, но сегодня он сияет, любуясь купленным у мистера Пуллена фарфором.
– О, пап, и сколько ты потратил на этот раз?
– Тш-ш, – шикает он. – Разве не божественно?
Он приподнимает маленькую фигурку в бриджах, горчичного цвета чулках и туфлях с пряжками. В руках фигурки какой-то духовой инструмент.
– Валторна, – сообщает папа.
«Сексуальный парниша», – комментирует голос Олли в моей голове, вызывая у меня улыбку.
– Очаровательный, правда? Стаффордшир. Девятнадцатый век. – Папа достает из коробки парную фигурку – девочку с бубном.
«Модная шляпка, тебе бы пошла», – продолжает Олли.
Я стараюсь не рассмеяться. Папа спрашивает о моих планах на сегодня.
– Хочу заскочить к Джанет. – Это наша пожилая соседка. – А потом собираюсь пообедать с Джо. Джо Лоусоном.
– А, Джо, который владеет чудным винным баром? Надо бы сводить туда твою матушку. Колбрукдейл. – Папа достает декоративную корзинку, украшенную цветами и листвой. – Битая, но я все равно не устоял.
Олли смеется.
«Мистер Пуллен явно не мог поверить своей удаче! Эту штукенцию он годами сбыть пытался».
Папа спрашивает, что такого смешного. Я мнусь. Как же ему объяснить про голос Олли у меня в голове?
Вчера Пиппа сказала Тодду, что я просто вымоталась, на эмоциях, по-прежнему скорблю, да еще и беременная – ядерная смесь. Немудрено, что воображение расшалилось. Я думаю, она неправа. Я не схожу с ума, но согласится ли с этим папа?
– Пап?
– М-м.
– Недавно… ну да, недавно я начала слышать…
– Турецкий, – заявляет папа, радостно держа сине-зеленый кувшин. – Изник.
Выходя из дома, замечаю рамку, что выглядывает из-за синей ситцевой шторы, Олли произносит: «Пожалуйста, поставь фотографию на место». На ней мы вдвоем на пляже в Бамбурге, Нортумберленд, недалеко от дома родителей Олли. Он обнимает меня за талию. Ветер треплет мои волосы. Мы смеемся. Я помню те выходные. Тогда я впервые встретилась с его родителями. Мне было двадцать четыре, я жутко нервничала, не зная, чего ожидать. Виктор дремал в своем кабинете, одетый в твидовый пиджак, очки-полумесяцы и коротковатые штаны. У него были тонкие волосы, едва тронутые сединой, однако первым делом я обратила внимание на карие глаза – точно такие же, как у его сына. Виктор показался мне очаровательным, пусть и чудаковатым. Он продемонстрировал огромную коллекцию долгоносиков в деревянных шкафчиках, которую собирал годами. И каждый раз я поражалась тому, как он крошечным почерком подписывал дату и небольшое описание найденного вида. Кэролин, мама Олли, в их семье нормальная, как объяснил Олли. Она любит заниматься садом и выращивать овощи. Когда мы порой приезжали на выходные, всегда видели Кэролин в плисовых штанах, дырявых свитерах и резиновых сапогах. Мода обошла ее стороной, или, может, дело в том, что Виктор все равно ее не заметит, даже если она натянет мусорный пакет вместо одежды. Кэролин, как и ее сын, музыкально одаренная. Она давала уроки вокала и даже сейчас продолжает преподавать. Я недавно с ней связывалась, рассказывала о первом УЗИ. Кэролин спрашивала, буду ли я в следующий раз узнавать пол ребенка.
– Не знаю, какого цвета взять шерсть для кофточки, Бекка, – уже не таким слабым голосом произнесла она. Они с Виктором пообещали помогать нам с малышом деньгами, насколько будут способны.
«Не плачь, Бекка. Положа руку на сердце, я того не стою», – говорит Олли, когда я гордо возвращаю нашу фотографию обратно на каминную полку, на прежнее место рядом с часами.
– Бекка? – Я не заметила, как в гостиной появился папа.
Разворачиваюсь к нему. Он бросает взгляд на фотографию. Кажется, ему стыдно, и он не знает, что сказать. Только позвякивает мелочью в кармане брюк.
– Мы с твоей матерью… сомневались, что ты захочешь видеть эти фотографии по всему дому, мы не знали…
– Он же существовал, – говорю я. – Мое свадебное платье висело в шкафу у Пиппы. Сейчас его там нет.
Папа кивает.
– Мы отнесли его на чердак.
– Меня не надо беречь, папа. Олли больше нет, но я хочу сохранить память о нем.
– Понимаю. Конечно. Мы поступили неправильно. Прости, пожалуйста, Ребекка.
Когда мы с Одри отправляемся к Джанет с мясной запеканкой, которую приготовила мама, я чувствую себя Эммой из романа Джейн Остин, что относит еду бедным и нуждающимся.
«Только у вашей семьи может быть собака, которая не любит гулять», – говорит Олли, когда Одри останавливается посреди тротуара и отказывается двигаться с места.
Олли любил эту псину, но стоило ей оказаться чуть ближе, он отступал назад со словами, что ни у кого во всей Англии не воняет из пасти столь жутко. А я, посмеиваясь, спрашивала почему только в Англии.
– Ну давай, милая, – уговариваю я Одри и тяну за поводок. Она неохотно трогается с места.
Джанет живет в паре минут ходьбы от моих родителей, в небольшом домике у извилистой и узкой дороги под названием Уайтшут-лейн. Когда я была маленькая, Джанет часто приходила к нам на Рождество. Семьи у нее здесь нет – муж умер, а сестра живет за границей. Наверное, Джанет было лет шестьдесят, когда она впервые пошла с нами в церковь петь рождественские песни. На ней было красивое пальто, меховая шаль и шляпа с изящным пером. Пиппа считала, что Джанет лишняя на нашем семейном празднике. Помню, как однажды расстроилась сестра, что в пудинге именно Джанет попалась очередная серебряная монетка, завернутая в фольгу. А мне вот нравилось, когда она у нас гостила. В комнате становилось светлее, когда Джанет прибывала с подарками и коробками печенья. Она дарила мне альбомы для рисования с красками и всегда хотела посмотреть на мои работы.
– У тебя дар, Ребекка, – говорила она.
Джанет разводила собак, поэтому я часто приходила к ней, когда рождались щенки. Пиппа же предпочитала кошек.
Мама говорит, что у Джанет началась макулодистрофия, что с где-то семидесяти лет она начала терять зрение. Сейчас ей восемьдесят четыре.
Стучу в дверь. Тут же лает собака. Я жду. И жду…
– Разрази меня гром! – восклицает Джанет.
Она одета в красно-желтую твидовую юбку чуть ниже колен и длинную голубую кофту с глубокими карманами поверх кремовой шелковой блузы. Однако я уверена, что Тринни и Сюзанна найдут что сказать про ее коричневые тапочки из овчины, которые довершают образ.
– Проходи, проходи!
К Одри, размахивая хвостом, подбегает цвергшнауцер, но тут же нарывается на рычание.
– Одри! Веди себя прилично!
«Одри-Вонючка позорит всю семью!» – снова смешит меня Олли.
Джанет ведет меня по коридору мимо развешанных по стенам наград, собачьих медалей и портретов собак. Фоном гремит «Реквием» Моцарта.
– Таким был Джексминс Клаудиус Максимус. – Джанет указывает белой тростью на картину над камином, где изображен ризеншнауцер. Из-за бородки и обвисших усов он больше похож на аристократа, чем на пса.
Джанет на ощупь касается кнопки проигрывателя и выключает Моцарта. Рядом лежит страничка из газеты.
– О! Ты наверняка знаешь! – вдруг восклицает Джанет, просматривая кроссворд при помощи увеличительного стекла. – Исполнительница песен «Покер фейс» и «Папарацци», два слова по четыре буквы, первая «эл».
– Леди Гага.
– Хм-м-м? – Джанет вскидывает подбородок.
– Гага. Г-а-г-а. Ну, как гуси-гуси, га-га-га. Сумасшедшая, – корчу я рожицу.
– Леди Гага… – Джанет аккуратно вписывает буквы в клеточки. – Какое чудесное имя! Вот бы с ней познакомиться.
Сунув запеканку в холодильник, я следую за Джанет в гостиную. Здесь все больше похоже на музей. На резном столике стоит телефон с крупными цифрами, рядом с фотографией в рамочке, где пара вышла из церкви и идет дальше. Присмотревшись, я различаю лицо девушки в длинном белом платье с отороченными мехом рукавами и откинутой вуалью. Это Джанет. Темные волосы едва достают до плеч. Она неотразима. Ее спутник намного старше.