Клим Пантелеевич вынул записную книжку с золотым срезом и выкрутил Waterman. Он аккуратно переписал инвентарный номер и библиотечный код. Затем вырвал лист и, передав его библиотекарю, попросил:
– Не сочтите за труд, принесите-ка мне вот эту книженцию.
– Хорошо, Клим Пантелеевич, отыщем.
Взглянув на данные поверх очков, Коркин удалился. Ардашев уселся на стул и, будто столкнувшись с неразрешимой задачей, прикрыл ладонью глаза. И в этот момент в дверях возник Нижегородцев. Черный сюртук с муаровыми отворотами был расстегнут, в правой руке доктор держал котелок. От быстрой ходьбы эскулап запыхался, и его щеки слегка зарумянились, как у гимназистки на морозе.
– Поляничко арестовал письмоводителя Каюмова, – с порога воскликнул он. Его подозревают во вчерашнем убийстве. Все сходится!
– Вы не волнуйтесь, Николай Петрович. Пройдите, сядьте, отдышитесь.
– Благодарю, – выдохнул тот и плюхнулся напротив.
– А вот теперь рассказывайте.
– Собственно, и рассказывать нечего, – развел руками доктор. – Возможно, вам известно, что его благоверная некоторое время назад давала частные уроки музыки дочери директора гимназии?
– Нет, этого я не слышал.
– Так вот: Мавилло, как теперь выяснилось, оказывал жене письмоводителя слишком откровенные знаки внимания. И она, судя по всему, пожаловалась мужу. А тот, дабы отомстить наглецу и в то же время самому не пострадать, подкинул ему анонимное поминальное приглашение на его, сиречь Мавилло, похороны и поминки, аккурат на шестое сентября, на час пополудни. Представляете? Он и в дате не ошибся, и во времени оказался точен. Теперь все совпало: хоронить директора гимназии будут завтра, шестого, а вынос тела из гимназии – в час дня.
– Но почему Ефим Андреевич решил, что письмо написал именно Каюмов?
– А вот этого я вам не скажу. Не спросил, не догадался… Поляничко, насколько я помню, сегодня вечером к вам в гости собирался. Вот и попытайте его на этот счет.
– Теперь он вряд ли ко мне явится. Зачем я ему нужен, если преступник пойман? Кстати, – Ардашев уставился на доктора взглядом-буравчиком, – а вы откуда об этом узнали?
– Я не пришел к библиотеке вовремя, потому что лечил от свинки сына репортера Забурина. У него сильное воспаление околоушной железы и опасность нагноения. Я осмотрел его, прописал покой, диету, согревающие компрессы и мази… – Он махнул рукой. – Но не в этом суть. Сергей Авксентьевич, если помните, пишет в «Северокавказском крае» под псевдонимом Сережа Цинга. Он прибежал домой из редакции, чтобы справиться о здоровье отпрыска. И, естественно, не удержался и рассказал мне, что помощник начальника сыска только что поделился с ним свежими новостями по убийству директора гимназии. Естественно, Каширин внакладе не остался, и газетчику пришлось распрощаться с «синенькой»[15].
– Да, Антон Филаретович своим привычкам не изменяет, – усмехнулся адвокат.
– А я вот понять не могу, почему таких корыстолюбцев в полиции держат? Неужто нельзя порядочных людей набрать?
– Можно, наверное, только эти, как вы изволили выразиться «порядочные», знают себе цену и за копейки служить не станут. Есть, конечно, исключения, я имею в виду энтузиазистов-бессребреников, но их количество ничтожно и потому они общей погоды не делают.
– А Поляничко?
– Ефим Андреевич как раз один из последних могикан. Он из тех, для кого слово «честь» – не пустой звук.
Едва присяжный поверенный договорил последнюю фразу, как в залу вошел библиотекарь. В руках он держал книгу в дорогом, отделанном толстой кожей переплете. Название и имя автора были выведены золотом.
– Вот, Клим Пантелеевич, извольте, – Коркин протянул роскошную книгу. – Едва отыскал. Садитесь, работайте, а я пока формуляр заполню…
– А разрешите мне на него взглянуть?
– Сколько угодно. Только он совершенно пуст. Вы первый читатель, заказавший сей «фолиант».
– Да, странно… А давно она у вас?
– Карточку заполнял я. Значит, она поступила к нам не более года назад. – Библиотекарь взглянул на Ардашева и добавил: – Вы ведь тоже в прошлом году сюда прибыли? Говорят, из самого Петербурга?
– Совершенно верно, – подтвердил Клим Пантелеевич, – из Северной, так сказать, Пальмиры.
– А вот этого я никак понять не могу! – Коркин нервно заходил по комнате. – Ладно, я – человек бессемейный; получил место в этой степной глуши и радуюсь. А вы? Из столицы прямиком в захолустье! Да и что такое Ставрополь? Самодовольные купчишки, да желающие ими стать мелкие мещане. А настоящей интеллигенции – что деревьев в степи: раз-два и обчелся. Иной раз и поговорить не с кем. Одни чиновники да педагоги. А знаете, что случается с мужской частью общества, когда на окнах портерных Коломийцева или Алафузова вывешивают объявления «Сенгилевские раки»?
– Нет, – покачал головой Ардашев.
– А я вам скажу! В такие дни мужья засиживаются там до полуночи, а их жены вечерами скучают и, страдая от недостатка внимания, гуляют с офицерами расквартированного запасного батальона. Сей факт общеизвестен, но никто на него не обращает внимания. Провинция, сударь!
– Это уж, Ксаверий Нифонтонович, кто как привык свой досуг коротать: кому-то надобны раки и пиво, кто-то и дня прожить не может без адюльтера, а другим книги или театр нужны как воздух. Тут ведь каждый выбирает на свой вкус. И, поверьте, нет разницы, где ты живешь: в Ставрополе или Санкт-Петербурге. Я знавал немало вполне благопристойных людей, занимающих довольно высокие посты, кои, жительствуя в столице, ни разу не ходили на премьеры. Все свободное время они проводили за ломберными столами. Что до современной литературы, то им хватало беглого знакомства с рецензиями на новинки в «Ниве». Да-с… – Ардашев полистал книгу и спросил: – Вы не позволите мне взять этот труд на неделю? Уж больно интересно написано. Знаете, я всегда интересовался обитателями морей, но знания мои в этой области слишком уж поверхностны, а тут так все доходчиво изложено. Я, конечно, понимаю, что выносить книги из читального зала запрещено, однако я сомневаюсь, что это исследование может кому-то понадобиться в течение этого срока.
– Ну что ж, я готов пойти вам навстречу, раз уж вы заинтересовались морем, – улыбнулся библиотекарь. – Надеюсь, мое одолжение останется между нами, и попечительский совет ничего об этом не узнает… Берите, только не забудьте расписаться, – с этими словами он подошел к конторке, вынул формуляр и положил перед адвокатом.
– Извольте, – Клим Пантелеевич обмакнул перо в чернильницу и поставил размашистую роспись.
– Стало быть, 12-го вы должны вернуть книгу, – поглаживая усы, напомнил Коркин.
– Надеюсь, она окажется здесь раньше. Честь имею.
– Позвольте откланяться, – попрощался молчавший все это время доктор Нижегородцев.
– Всего доброго, господа, – библиотекарь склонил голову в вежливом поклоне.
На улице хулиганил ветер. Он, будто играясь, срывал с деревьев успевшую кое-где пожелтеть листву и бросал на землю каштаны. В этих краях весной и осенью такая погода не редкость. Виной всему месторасположение города. Построенный на возвышенности, он часто страдает от ураганов, которые иногда бушуют неделями. Северо-восточный ветер несется с берегов Каспийского моря, гонит холод и затягивает небо тучами. Юго-западный – подступает с Черного моря. С ним в Ставрополь приходит тепло, потом наступает жара, а в августе жителей донимают суховеи. Но теперь о них остались лишь воспоминания. Впереди были косые ливни и ночные заморозки. Пахло сырой осенней свежестью.
Едва адвокат и доктор вышли на улицу, как последний, смерив Ардашева недоверчивым взглядом, спросил:
– А позвольте полюбопытствовать, каким образом с помощью этой книженции вы собираетесь помочь следствию, если злодей уже и так под арестом?
– Во-первых, арестован – не значит виновен; во-вторых, на данный момент у нас два подозреваемых, имевших мотивы для убийства директора гимназии. Это инженер Вахтель и письмоводитель Каюмов. Раскрывать сейчас сию version я не буду, поскольку не уверен, что она верная. Что же касается личности покойного, то я не удивлюсь, если окажется, что и библиотекарь Коркин его недолюбливал.
– Не просто недолюбливал, а ненавидел.
– Что-о?
– Представьте себе, месяц назад Ксаверий Нифонтонович подал прошение о зачислении его учителем рисования, но покойный ему отказал.
Ардашев остановился и оторопело посмотрел на врача. Потом вздохнул и вымолвил:
– Мой дорогой друг, вы не перестаете меня удивлять. Неужто нельзя было сказать мне об этом раньше?
– Но вы же об этом и не спрашивали! – с обидой в голосе оправдался доктор.
– Да-да, простите. Я сам виноват. – Ардашев вынул из кармана жестяную коробочку с монпансье, но, передумав, убрал ее назад. – Стало быть, теперь у нас три подозреваемых…
– Это как минимум. Я не удивлюсь, если у почившего в бозе директора отыщутся новые недоброжелатели. Однако прошу учесть, что я, как один из четырех человек, присутствующих в зале во время убийства господина Мавилло, никакой неприязни к покойному не испытывал.
– Это как минимум. Я не удивлюсь, если у почившего в бозе директора отыщутся новые недоброжелатели. Однако прошу учесть, что я, как один из четырех человек, присутствующих в зале во время убийства господина Мавилло, никакой неприязни к покойному не испытывал.
– О вас, Николай Петрович, и речи нет. Вы вне подозрений. Только не верится как-то, что можно убить человека за то, что он, к примеру, оставил сына на второй год или отказался принять в гимназию нового преподавателя. Нет, все это, согласитесь, несерьезно. За такое не убивают. На карточке нацарапать оскорбление – вполне допускаю, но убивать?..
– Простите, о чем вы?
– До вашего сегодняшнего появления я знакомился с каталогом раздела «Естествознание». И там на карточке книги господина Мавилло обнаружил две надписи оскорбительного свойства. Причем сделаны они были совершенно разными людьми. Такую месть я еще могу допустить, а вот убийство – нет… Другое дело – приставание к чужой жене. Тут все зависит от темперамента мужа.
– Про темперамент, Клим Пантелеевич, вы очень точно подметили. Был такой случай. Лет пять назад практиковал в Тифлисе один медикус, немец. Этакий мышиный жеребчик. Как-то пришла к нему пациентка с жалобой на мигрень. Дама была весьма недурна собой. Он выслушал ее, а потом велел раздеться, и она повиновалась. Осмотрев ее, он облизнулся, точно кот на сметану, и принялся выписывать сигнатуру, в которой не было ничего, кроме валериановых капель да холодного компресса. Дама оставила «зелененькую»[16], пожала плечами и ушла. А вечером ненароком упомянула мужу, что так, мол, и так, странный врач какой-то попался: я ему про мигрень, а он мне – раздевайтесь догола… Только лучше бы она этого ему не говорила, потому что на следующий день ревнивец этого старого сатира кинжалом зарезал. Мужа отправили на каторгу. А дамочка через пару месяцев сбежала с каким-то заезжим поручиком. – Доктор остановился и спросил: – А вы, как я понимаю, будете заниматься расследованием этого дела?
– Почему же «буду»? Я уже им занимаюсь, и заметьте – совсем бесплатно.
– И какие же будут ваши дальнейшие действия?
– А тут все просто: сегодня вечером, как вам известно, я жду в гости Поляничко. Теперь, после ваших новых сведений, я просто уверен в том, что он придет.
– А почему вы изменили свое мнение?
– Подозреваю, что Ефим Андреевич находится в некоторой растерянности. У него, как и у нас с вами, целых три кандидата в преступники. И он не знает, кто из них настоящий убийца.
– Так что же делать?
– Придется ехать в Одессу.
– Но зачем?
– Нужно выяснить кой-какие факты.
– А что, если мы отправимся вместе?
– На этот раз будет лучше, если вы останетесь в Ставрополе. Через два-три дня я отправлю на ваш адрес телеграмму. Буду крайне признателен, если вы выполните все, о чем я вас в ней попрошу.
– Не сомневайтесь.
– Ну что ж, тогда смею откланяться. Нам, как всегда, в разные стороны.
– Удачи вам, Клим Пантелеевич.
– Благодарю.
Ардашев направился вниз по улице. Но с Театральной он не свернул к Николаевскому, а пошел вверх, туда, где располагалось ведомство ротмистра Фаворского – помощника начальника Терского жандармского управления.
3
– Угощайтесь, Ефим Андреевич, наливочка свежая, из вишни этого года. А закусывать надобно непременно осетинским сыром, – советовал Ардашев начальнику сыскного отделения, утонувшему в мягком кожаном кресле.
– Да-да, знаю, научен. Не первый раз у вас в гостях. А супружница ваша – мастерица, слов нет. Такой нектар самолично готовит! – причмокивая от удовольствия, расточал любезности Поляничко. – Кому скажи – не поверят. Это ж надо, при ее-то происхождении…
– Вероника Альбертовна переняла сей опыт от матушки. Однако должен вам заметить, что наша ставропольская вишня слаще, чем та, что растет на Среднерусской равнине. Все-таки у нас тут теплее и солнца больше.
– Вот смотрю я на вас и удивляюсь: мало того, что столицу на Ставрополь променяли, так еще и с каким воодушевлением восхваляете все местное! Мне, скрывать не буду, тоже наш город нравится, но имеется один весьма существенный недостаток: нет здесь большой судоходной реки. А малые – Ташла и Мамайка – и не реки вовсе, а так – речонки.
– Кто знает, может, лет через сто все изменится. Построят, наконец, канал, связывающий Каспийское и Азовское моря, и выйдут в Черное. Слышал, проект такой есть. Две точки канала должны будут соединиться у села Дивного, в котором сейчас из-за недостатка пресной воды жители пьют дождевую воду. А Ставрополь в таком случае станет точкой, объединяющей Азию с Европой. Хлопок и каспийскую нефть мы сможем поставлять через Черное море по всему миру. Городишко наш превратится в большой и современный город с населением в несколько миллионов человек. Появятся и станции метро, и фуникулеры. Про трамваи я уж не говорю (это само собой разумеется). Надобно только акционерное общество создать и капиталы привлечь. И возникнет тогда «Дивенское пароходное акционерное общество» или «Ставропольское Азово-Каспийское морское товарищество»… А? Представляете?.. Не знаю, как вы, а я в это верю. России сейчас все по плечу. Слава господу, страна выздоровела от недавней смуты и сил набирается.
– Даст бог, Клим Пантелеевич, так оно и будет, – вздохнул Поляничко. – Но давайте вернемся к скорбному настоящему, к убийству директора первой мужской гимназии. Не буду от вас скрывать: я нахожусь в некотором затруднении. Вдобавок ко всем неприятностям, газетчики растрепали на весь город, что по подозрению в убийстве директора гимназии арестован письмоводитель Каюмов. Вот же чертово племя! Пронюхали откуда-то… Да, арестовали. И что с того? Леечкин, хоть и молодой следователь, но твердый. Почти сам принял такое решение… Конечно, без моей рекомендации не обошлось, но я убедил его все-таки, хоть он и отнекивался спервоначалу… Только не так все просто, как может показаться на первый взгляд. Этот самый Каюмов утверждает, что не писал анонимного письма директору гимназии. Слушал я его, слушал, а потом сунул под нос доказательство: «Вот, – говорю, – мил человек, смотри на свои «яти» и «фиты». А он глядит на карточку как баран на кошку и твердит точно беленой опоенный: «Почерк мой, но я этого не писал».
Поляничко вынул из кармана открытку, сложенный вдвое бумажный лист и бросил их на кофейный столик.
– Вот, полюбуйтесь, это то самое послание, которое мы нашли во внутреннем кармане пиджака убитого, а это – он указал на бумагу – образец почерка письмоводителя. Мавилло, вероятно, носил анонимку с собой, чтобы по почерку определить, кто же все-таки ее написал. Нетрудно заметить, что оба текста выполнены одной рукой.
Клим Пантелеевич взял с письменного стола лупу и принялся разглядывать оба образца. Наконец он заключил:
– Трудно сказать что-либо определенное. Действительно, буквы очень похожи. Хотя небольшие отличия есть, но они почти незаметны. – Адвокат вновь склонился над письменным столом и, выудив оттуда картонку, принесенную из библиотеки, опять принялся сравнивать почерк. Через минуту он протянул ее Поляничко и сказал: – Смотрите, Ефим Андреевич, я обнаружил эту карточку в каталоге библиотеки, в ящичке «Естествознание». Здесь указана данная книга покойного Мавилло – «Анатомия ланцетника». Но чья-то рука вывела оскорбление, а другой человек его прокомментировал. Итак, первая надпись: «Грязный жеребец». Согласитесь, она очень похожа на почерк письмоводителя. А вторая – сильно от него отличается. Не находите?
– Вы правы, – рассматривая через лупу, согласился Поляничко. – По-вашему, это рука Каюмова?
– Думаю, да. Хорошо, если бы он это подтвердил. Однако нельзя исключать обратного: из страха, что эта улика совсем припрет его к стенке, откажется.
– А кто второй?
– Н-не знаю… Им мог оказаться инженер Вахтель, а мог быть и библиотекарь. Да кто угодно!
– Ага! – Поляничко покрутил правый нафиксатуаренный ус. – Вижу, вы тоже наслышаны об этих конфликтах?
– Естественно. Жаль только, что, если даже мы все-таки узнаем, кто же на самом деле здесь писал, нам это никак не поможет отыскать убийцу.
– Вот потому-то я к вам и пришел. К сожалению, никаких отпечатков пальцев на винтовке мы так и не обнаружили. Будто призрак действовал. Знаете, у меня сложилось мнение, что душегубство задумали трое: инженер Вахтель, библиотекарь Коркин и письмоводитель Каюмов. Ведь у каждого из них был свой мотив для убийства Мавилло. К тому же не всякий смог бы соорудить такое приспособление к винтовке Шарпа. Тут без технических знаний, которыми обладал инженер, не обойтись.
– Гипотеза вполне логичная, и я не стал бы сбрасывать ее со счетов.
– Так-то оно так, – засомневался в собственных словах полицейский, – но зачем тогда библиотекарь перед самым выстрелом задернул портьеры? Не вяжется это как-то со злоумышлением. Все-таки пуля, пробив два стекла и портьеру, уже потеряла достаточно энергии. И кто знает, остался бы жив Мавилло или нет, попади она ему не в голову, а, к примеру, в плечо?