Господи, он что, правда так жил?! Болезненно морщился, проглатывал раздражение, но жил? Но почему? Потому что ему на долгие годы был наложен запрет на возвращение в родной город? А потом уже, когда умерла тетка, воспитавшая его, и возвращаться стало не к кому. И некуда, поскольку папаша той самой малолетней… проказницы, скажем так, приложил все усилия, чтобы домик, доставшийся ему в наследство, был снесен муниципалитетом. И еще потому, что, когда ему делалось особенно тоскливо, под рукой всегда была Таня. Всегда. И это было удобно. А вот нужно ли?..
Он вышел к морю через двадцать минут. Ушел подальше от отдыхающих, распластавшихся на сером галечном пляже. Поближе к пирсу, где насчитал с дюжину пришвартовавшихся суденышек. Присел на старый перевернутый бот, прохудившийся еще лет пять, наверное, назад. Зажмурился, глубоко вдыхая морской воздух, по которому скучал все эти годы. Пахло водорослями и рыбой. И еще слегка соляркой и разогретой на солнце смолой от покачивающихся на волнах суденышек. И жареным мясом со стороны пляжа, и чебуреками, и вареной кукурузой.
Десять лет назад он таскал в бумажном пакете огненные початки той невероятно красивой и серьезной девчонке, которую Танька почему-то назвала сейчас шлюхой. Впервые назвала. Они дали друг другу слово, что не станут вспоминать Сашу. Ни хорошо, ни плохо.
– Как о покойниках, – серьезно заявляла десять лет назад Таня, глядя в его глаза, пытаясь что-то в них рассмотреть. – Не станем о ней вспоминать никак.
И вдруг такие гадкие слова. И о ком? О Саше! Она же чистой была, как ангел. Наивной и чистой. Она вряд ли понимала тогда, что он испытывал к ней. Вряд ли осознавала, какие муки испытывал, пытаясь не сделать ей плохо, пытаясь не тронуть ее.
За спиной зашуршала галька, шли сразу несколько человек. Сергей насчитал троих. Тут же машинально, по сложившейся годами привычке, скоординировал свои действия на случай нападения. Нужно пригнуться и кувырком через голову нырнуть вперед. Это если они разделятся и попытаются взять его в кольцо, а если…
– Серега?! Назаров?!
Шуршание гальки за спиной прекратилось, голос показался знакомым. Он обернулся. И тут же широко заулыбался.
– Андрей Иваныч! Здрасте!
Он соскочил с бота, подошел к троице, возглавляемой начальником местной полиции Андреем Ивановичем Хмелевым. Это Сергей уже от тещи узнал, что Хмелев теперь главенствует в звании полковника. Раньше, десять лет назад, Хмелев едва до старлея дослужился. Это когда из города его выпроваживал, виновато пряча глаза от него на дне перевернутой фуражки. Все говорил, что так будет лучше всем.
Кому – вопрос, всем? Ему вот лучше не стало. Ему стало просто никак. А Саше? Саше, интересно, как? Она хоть помнит о нем? И что помнит?
– Каким ветром? – Хмелев протянул руку Назарову, поздоровался, тут же представил спутников. – Вот, познакомься, это мой зам Игорь Валентинович Огнев. А это наш пострадавший… Серафим Ильич Усов, уважаемый человек, генеральный директор, хозяин фирмы, а тут такое…
Все молча пожали руку Назарову. И Хмелев, сильно сдавший за минувшие десять лет. Превратившийся в худого, сутулого старика с обширной лысиной и потухшими глазами неопределенного оттенка.
И Игорь Валентинович Огнев – плотный мужик неопределенного возраста, с волосатыми ручищами, брюзгливым выражением мясистого лица, в пропотевшей насквозь форменной рубашке, в звании майора.
И Усов Серафим Ильич – моложавый, симпатичный мужик в белоснежном дорогом костюме и замшевых туфлях молочного цвета – тоже руку ему пожал. Правда, как показалось Сереже, без особого желания.
– Что-то случилось? – вежливо поинтересовался Сергей, ничуть не смущаясь своего внешнего вида.
Он ведь как вышел в сад в шортах на голое тело и сандалиях, так к морю в том же самом и подался.
– Случилось! – воскликнул нехотя Хмелев и снова кивнул на Усова. – Вот у товарища собака пропала. Породистая, дорогая! Кому это надо было, а?! Как такое возможно?
– Собака?
Назаров молча оглядел всю троицу. Тут же оценил степень влиятельности господина Усова, раз его собаку вышел на берег искать сам начальник отдела. Тут же посочувствовал Огневу и понял теперь причину его неприятного выражения лица. И снова повторил, почти весело:
– Собака, значит?
– Не понимаю вашей веселости, – неприятно ощерил великолепные зубы Усов и неожиданно отряхнул ладони, будто ему их жгло от рукопожатия с Назаровым. – Во-первых – это друг!
– Согласен, – примиряюще улыбнулся Сергей.
– Во-вторых, эта собака стоит бешеных денег, – не принял его улыбки Серафим Ильич. И еще агрессивнее оскалил зубы. – В-третьих, никакая шваль не смеет посягать на мое имущество!
– А друг – это имущество?
Нет, он просто уточнил. Просто, без подвоха. А господин, заставивший искать свою собаку высокопоставленного офицера местной полиции, вдруг надулся. Повернулся к Сергею широкой крепкой спиной, обтянутой белоснежным хлопком. Что-то коротко сказал Хмелеву. Возможно, отдавал распоряжения. И вскоре удалился, чеканя шаг по морской гальке.
– Зря ты так с ним, Назаров, – прищелкнул языком Хмелев, достал из кармана неряшливый носовой платок, вытер пот с морщинистого лба, глянул в спину удалявшегося Усова. – Влиятельный человек.
– Я понял. – Сергей беспечно улыбнулся.
– Понял он! – фыркнул вдруг молчавший доселе Огнев Игорь Валентинович, изнемогший от жары. – В его власти завтра выдворить тебя отсюда! Понял он! Кто такой? Документ имеется?
По маетно заплясавшим глазам Хмелева Сережа тут же понял, что это губастое лицо готовится вскоре занять пост начальника полиции. И решил не дерзить.
– Документ дома у тещи. А кто я такой? Гражданин Российской Федерации – Назаров Сергей Иванович. И…
– Это насчет него из Москвы звонили, Андрей Иванович? – неучтиво перебил его тут же Огнев, обращаясь к Хмелеву.
– Да, да, по его душу был звонок. – Хмелев примирительно улыбнулся, шлепнул Сергея по голому плечу. – Посоветовали тебе на время служебной проверки в Москву не соваться. Тут пока поработаешь.
– То есть? – Сергей напряженно улыбнулся.
– Твое командировочное удостоверение перешлют сюда. Рекомендовано пока поработать у нас в отделе. Ты ведь рапорт на увольнение не писал? Нет. Вот высшее руководство и решило.
– Что решило?
Ему нещадно жгло солнцем макушку. И очки он солнцезащитные не захватил, выбегая из дома. И глаза начали слезиться и от яркого света, и от злости, черт побери!
Накаркал, что ли? Наобещал теще, что идет через две недели в местный отдел работать, и вот оно вам, пожалуйста! И что он тут станет делать? Собаку этому франту в белоснежной одежде искать?
– Что пока ты поработаешь по месту своего пребывания. Командировочное они вышлют. Сегодня-то уж ладно, а завтра к разводу не опоздай. У нас строго.
Не дав возможности ему ни возразить, ни согласиться, Хмелев с Огневым ушли к пирсу. И пробыли там минут двадцать-тридцать. Он успел выкупаться, обсохнуть и ждал теперь их возле торговой палатки, где ему отпустили бутылочку минералки в долг.
– Ну, чего топчешься? – глянул на него с ухмылкой Огнев.
Ему тоже дали минералку без денег. Правда, Сергей сильно сомневался, что тот превратился тут же в должника. В три глотка опорожнив маленькую бутылку, он швырнул пустой пластик в урну. Конечно, промахнулся, но не сделал попытки поднять.
– И в какой должности меня велено трудоустроить? – спросил у Огнева Сергей, потому что Хмелев неожиданно увлекся беседой с хозяином торгового павильона.
– Пока не знаю, – туманно обронил тот, со злостью кивнул в сторону пирса. – Может, станешь, как и мы, собаку Симкину искать. Если доверят! Слышь, Назаров, а чё, правда Ангелина твоя теща?
Сергей кивнул на всякий случай, хотя непонятно, о какой Ангелине речь шла. В этом городе имя было модным. Ну да Хмелев наверняка уже просветил.
– Хорошая баба, – неожиданно похвалил Огнев. – Правильная.
– Да, да, – неуверенно поддакнул Назаров.
– У нее остановились?
– Да.
– Надо вам перебираться. Сезон самый. От вас ей только помеха. У нее каждый метр на счету, – меланхолично заметил заботливый Огнев, нервно потирая потные ладони. – Надо вам съезжать…
Они перебрались в центр городка этим же вечером. У Огнева имелась резервная квартирка, как он называл оставшуюся после чьей-то смерти «двушку». В ней он позволил остановиться Назаровым.
– Пока, – многозначительно подчеркнул он. – Потом сами что-нибудь придумаете.
Сергей с удовольствием придумал бы какой-нибудь скоропалительный отъезд в столицу. Ему приходит вызов, и он уезжает. И плевать, что Таня не поедет вместе с ним. Он этому даже обрадуется. А она сказала, что категорически никуда больше не поедет.
– Все, хватит, поскиталась, – воскликнула она, упав на огневский велюровый диван тем же вечером. – Мне здесь хорошо. Работу нашла, платят неплохо. Со временем отремонтирую мамин дом. Сделаю себе отдельный вход и… И заживу!
Сергей с удовольствием придумал бы какой-нибудь скоропалительный отъезд в столицу. Ему приходит вызов, и он уезжает. И плевать, что Таня не поедет вместе с ним. Он этому даже обрадуется. А она сказала, что категорически никуда больше не поедет.
– Все, хватит, поскиталась, – воскликнула она, упав на огневский велюровый диван тем же вечером. – Мне здесь хорошо. Работу нашла, платят неплохо. Со временем отремонтирую мамин дом. Сделаю себе отдельный вход и… И заживу!
То, что планы жены касались только ее, Назарова нисколько не испугало, а наоборот. Он обрадовался. И даже не стал уточнять ничего, не стал приставать с вопросами. Влез в новенькую душевую кабину в просторной ванной Огнева и простоял под прохладными струями минут сорок. Потом в два счета проглотил простецкий ужин из молодой картошки со сметаной. Запил его стаканом прохладной кипяченой воды. И лег спать, отвернувшись к стене.
– Не хочешь обновить новенькое супружеское ложе? – пихнула Таня его через десять минут коленкой в зад.
Он не хотел. Он сделал вид, что засыпает. Она сделала вид, что поверила.
Утром он встал много раньше жены, быстро принял душ, побрился, выпил чашку растворимого кофе – поганого и кислого на вкус. Зажевал крекером с изюмом, который тоже не любил, и вышел из квартиры задолго до того, как его супруга открыла глаза. Было семь утра.
На улице было приятно свежо. Подметались и поливались дороги. На центральном рынке раскладывались горы овощей и фруктов. Пахло неповторимо! Пахло восхитительно – южным теплым летом. Фруктами, прибитой пылью, морем. Как же он жил без всего этого, а? Так долго жил! И даже не понимал, как ему этого всего не хватало! Какая столица? Не-е-ет, он дома!
Назаров решил купить абрикосов и свернул на рынок, потолкался среди прилавков. Нашел старенькую женщину, скромно подталкивающую покупателям корзинку с абрикосами из своего сада. Может, и не такими красивыми, как привозные, но вкусными и ароматными даже с виду.
– Сколько? – Назаров достал бумажник.
– А сколько возьмешь, сынок? – Женщина вцепилась в плетеную ручку корзинки. – Возьмешь все, отдам дешевле.
– Если все, то вместе с корзинкой, – рассмеялся он, протягивая ей деньги, которых, точно знал, хватит за глаза.
– Корзинку завтра вернешь, – она отсчитала сдачу. – Мне ее муж своими руками сплел. Таких сейчас не найдешь. Вернешь?
– А как же! Обязательно верну. Мне верить можно.
Он подхватил корзинку с абрикосами с прилавка, повернулся, чтобы уйти, и едва не наступил на ногу пожилой женщине под цветным зонтиком, рассматривающую его со злой ухмылкой.
– Это тебе-то верить можно?! – прошипела она едва слышно, когда Назаров извинился и хотел ее обойти. – Тебе?! Чудовище! Вернулся, стало быть?! Осьминог проклятый!
Будто глыба льда упала на голову, разбилась на куски, скользнула за воротник белой рубашки, потом под ремень, опалила холодом все тело до пяток и заставила остолбенеть. Как в руках удержалась корзинка с абрикосами, трудно сказать.
Перед ним, прячась от солнца в тени цветного зонтика, стояла Беликова Алла Геннадьевна, Сашина мать. Сильно сдавшая за минувшие десять лет, хотя, по его подсчетам, ей не было еще и шестидесяти. Стройная прежде фигура огрузла, волосы сильно поседели, и она их покрасила серо-синим. Это выглядело очень странно. Глаза в сетке морщин смотрели с прежней ненавистью. Губы подергивались. Он точно ее не узнал бы, не обзови она его своим излюбленным: осьминог проклятый. Он много чего от нее наслушался десять лет назад. Но вот это – осьминог проклятый – Алла Геннадьевна повторяла особенно часто. И все норовила выцарапать ему глаза. Все тянула к нему холеные ручки с идеальным маникюром. Сейчас рассмотреть состояние ее маникюра было невозможно. Дама была в тонких ажурных хлопчатобумажных перчатках.
– Вернулся, стало быть… – прошипела она снова, шагнув вместе с ним влево и не давая ему тем самым возможности пройти. – Фруктов захотелось! Ишь ты… Где же тебя носило-то все это время, а?
– Вы забыли добавить – осьминог проклятый, – вежливо подсказал Сережа без намека на улыбку.
Честно? Он сильно нервничал. Он всегда побаивался этой женщины. И не потому, что она могла расцарапать ему лицо. А потому, что она была Сашиной матерью. И он боялся ее оскорбить как-то неосторожно, как-то задеть и обидеть.
– Осьминог, да, – закивала Алла Геннадьевна подсиненной головой. – Проклятый, точно! Испортил жизнь моей девочке!
– А что с ней?! – вырвалось само собой, и Назаров тут же смутился.
Ему-то что за дело? Он уже почти десять лет женат на красивой, верной женщине Татьяне. И ее мать называет его на «вы» и по имени-отчеству. Правда, может и без должного уважительного подтекста, но называет именно так, не осьминогом.
– А с ней все в порядке! Не надейся! – Ее правая рука оторвалась от ручки зонтика, и указательный палец ткнул его в пуговицу на рубашке на груди, больно ткнул. – И не смей появляться ей на глаза, понял? Не смей! Если замечу тебя рядом, то… Уничтожу!
Назаров стремительно осмотрелся. Покупателей на рынке к этому часу было очень мало, и на них, конечно же, обращали внимание. Кто-то мимоходом, кто-то откровенно рассматривал. Старушка, продавшая ему абрикосы, даже рот открыла от любопытства.
Нехорошо…
– Извините, – пробормотал он.
Шагнул назад, вправо, обошел Аллу Геннадьевну и хотел было уйти. Но женщина вдруг поймала его сзади за рубашку. И дернула так, что та выбилась из-под ремня.
– Стой, когда с тобой разговаривают! – взвизгнула она так громко, что даже самые равнодушные подняли головы от помидорных и фруктовых пирамид и уставились на них с изумлением. – Не смей к ней приближаться, понял! Никогда! Если я узнаю, то я… Я уничтожу тебя! Уничтожу, осьминог проклятый…
Он выдернул край своей рубахи из крепких пальцев в ажурных перчатках и удалился быстрым шагом, почти бегом. И конечно, не видел и видеть не мог, с какой удовлетворенной улыбкой наблюдал эту неприятную сцену молодой симпатичный юноша, брызгающий ледяной водой из пластиковой бутылки на охапку сочной молодой кинзы.
– Чего скалишься? – спросила его женщина, подкладывающая зелень на прилавок. – Радуешься?
– Ага, – он звучно сглотнул слюну, наполнившую рот.
– А чему радуешься, идиот? – Женщина шлепнула его по макушке и показала на пустую бутылку: – Вода закончилась, не видишь? А он радуется!
– Как она его, а! – восхитился паренек, погружая пустую бутылку в бак с ледяной водой. – При всех, а! Здорово!
– Тебе-то что до этого?
Женщина вздохнула и потрогала макушку сына, по которой только что ударила. Не надо его бить по голове. Доктор говорил еще много лет назад, что не надо. Что-то в мозгах ее сына не так, что-то неправильно. И каждый удар по голове, пускай даже самый слабый, может спровоцировать обострение болезни. А она то и дело к его макушке прикладывается, дура! Теперь к вечеру жди чего-нибудь нехорошего. Либо подожжет снова во дворе что-то, либо станет по земле кататься и орать от боли. А что болит, в каком месте, не скажет ведь…
– Ма, ты что, не поняла? – Сын поймал руку матери, прижал к своему виску, улыбнулся странной потерянной улыбкой. – Это же ее мама! Сашина мама!
– И что? – Мать растрогалась, когда сын приложил ее влажные грязные пальцы к своим губам.
– А он – соперник. А она его как! А! Такая молодец тетя Алла! Такая молодец!
– Соперник, – грустно улыбнулась женщина и снова погладила сына по макушке. – Чей соперник-то, сынок?
– Мой, – ответил сын и странно глянул на мать. – Разве ты не знаешь, что я люблю Сашу? Давно люблю. И она будет моей женой, вот так…
Глава 3
Они подъехали к ее воротам с интервалом в три минуты. Ну что за чертовщина! Сначала подкатил Вадик Илюхин – сын маминой приятельницы – на новеньком, сверкающем внедорожнике. А потом подъехала длинная, представительского класса машина ее начальника – Усова Серафима Ильича.
Бамперы машин, как в поединке, сошлись у ее калитки сантиметрах в двадцати друг от друга. Моторы настороженно урчали, тонированные стекла не опускались. Соперники ждали ее решения.
Это мать сделала такое заявление, удовлетворенно улыбаясь за тюлевой занавеской. Ее это, кажется, забавляло. Саша их соперниками не считала, поскольку никому ничего не обещала. Никаких надежд. И ехать с ними никуда не хотела, хотя на работу уже пора было выезжать. Иначе опоздает.
– Придется тебе, дорогая, ехать с Серафимом, – подсказала мать, отходя от окна и рассматривая меланхоличные сборы дочери с явным неудовольствием. – Поедешь с Вадиком, на работе будут проблемы.
Это ясно. Но как объяснить бедному парню, что это предпочтение ничего такого в себе не несет, никакого смысла?
– Я беру его на себя, – улыбнулась мать и одернула край широкой кружевной накидки. – Он все равно никуда не спешит. Он в длительном творческом отпуске, как пояснила мне его мать. Я его сюда заманю и… И мы дождемся твоего возвращения, дорогая.