Общество проделало путь от нейлона до искусственного меха, который трудно отличить от натурального, а здесь люди носят набедренные повязки и накидки, сплетенные из волокон сизаля. Здесь деньги не имеют цены, и популярностью пользуются не доллары, а монетки с дыркой. Во времена изящных зажигалок «рансон» огонь добывают трутом…
Нужно отдать должное Амабаге, он превосходный режиссер — сцена у Дерева духов поставлена профессионально. Пустая коробка из-под фансидара сыграла роль тотема.
Неплохой ход. Мне стало жаль гачига. Их бог демократично живет в дупле, ему не нужен Руанский собор. И вековые предрассудки гачига выглядят, думается мне, естественней, чем суеверие интеллектуалов.
У меня в Москве есть знакомый физик, кандидат наук, который серьезно занимается спиритизмом Да что там спирит-любитель! В Англии функционирует официальное общество спиритов.
А знахарство, черная магия и прочая галиматья? Волны интереса к оккультным наукам периодически захлестывают человечество. Расщепили ядро, заглянули в ген, а к бабкам-ворожеям и всякого рода знахарям и по сей день паломничество. Отчасти это объясняется извечной верой человека в сказку. Но согласитесь, одно дело знахарь-туземец, другое — кудесник, который лечил все болезни настоем из требухи. Причем никаких ритуалов, все, как в винном магазине: платишь деньги, получаешь бутылку зелья.
В первобытном знахарстве, по крайней мере, есть нечто поэтическое. Однажды в небольшой деревушке на берегу Красного моря я наблюдал, как священнодействует знахарь-бедуин. Меня, неверного, укрыли за занавеской в палатке знахаря, чтобы я в щелку мог ознакомиться с его методами работы. Бог мой, если бы у нашего задерганного поликлинического врача была хоть треть времени, которое знахарь тратит на прием больного!
Это не прием, а настоящее ритуальное действо В нем и пение сур из Корана, и письменное обращение к аллаху. Причем записка с просьбой закладывается в раковину моллюска, а раковину кладут на тлеющие угли.
Чтобы слова прошения точно попали к адресату, больной должен вдыхать дым и читать молитвы. После чего знахарь несколько раз ударяет страдальца по голове куриным яйцом, воплями изгоняя злой дух…
Перед глазами вновь замелькали картины из сегодняшнего шоу. Шоу для меня и Амабаги, но люди, дергающиеся в конвульсиях под Деревом духов, верили и в бога Бакама, и в мое божественное предназначение. Верили искренне и готовы были умереть за веру.
Среди писка и шелеста джунглей возник вдруг чужеродный звук. Я с удивлением прислушался. Так и есть, пианист на другом континенте исполнял мелодию Джорджа Гершвина. Ясно. Великий колдун Амабага включил транзистор. Батарейки, что я привез, пригодились.
Утром меня разбудил крик Юсуфа.
— Бвана, проснитесь! Бвана!
Влажная темнота хижины насквозь прошита упругим пучком света — свет падает из круглого отверстия. Любопытно, как я вчера пролез в эту дырку?
— Заходи, Юсуф.
Я с трудом выпутался из накомарника, он отяжелел, набряк от влаги.
— Как дела, Юсуф?
— Все очень хорошо, бвана. Надеюсь, вы хорошо спали?
— Отлично.
— Я принес вам воды умыться. Через несколько минут будет подан завтрак. Я не знаю, нужна ли горячая вода для бритья? — Он с восторгом и завистью смотрит на мои усы.
— Юсуф, ты хочешь, чтобы я их сбрил? — Я намотал на палец колечко жестких волос.
— О, нет, бвана. — Юсуф говорит с таким испугом, словно я собрался сам себе удалить ногу.
Когда бог Бакама создавал воду, он знал, что делал. Даже отдающая болотной гнилью вода — источник бодрости.
В тропиках неплохо знать, кто вас посещает ночью. С фонарем обследую хижину. По противомоскитному пологу прогуливаются комарики. Не нужно быть большим специалистом по медицинской энтомологии, чтобы определить, что они относятся к роду мансония: характерные усики, пятна на крыльях. В ярком свете фонаря они дружелюбно демонстрировали свои отличительные знаки. Комарики эти переносят геморрагическую лихорадку. Факт немаловажный.
Под своей койкой обнаружил рубчатый след змеи. Теперь буду знать, что, прежде чем опустить ноги, надо посветить фонарем.
В круглое отверстие моего улья протиснулся Юсуф с деревянным подносом.
— А вот и завтрак, бвана.
Юсуф поставил поднос на обрубок дерева, заменявший стол. Кофе, поджаренный хлеб, банка рыбных консервов. Любопытно, как ему удалось поджарить хлеб? Насколько я помню, тостера у нас с собой нет. А может, использовал ту глиняную сковородку, на которой вчера жарил саранчу?
Итак, если все пойдет по плану, Анугу скоро доставит моих помощников. Дальше — осмотр больных, забор материала на исследование, вакцинация, если, конечно, не будет сомнений, что мы имеем дело с Рифт Валли.
Хорошо бы все обставить в ритуальном духе: так привычнее для гачига. Для массовой вакцинации необходим поток. Хижина отпадает. Тесно, темно. Нужно соорудить навес. И под тамтам! Идеальный вариант. Детали обговорю с Амабагой. Великий колдун, как я вчера убедился, неплохой постановщик всякого рода таинств.
Деревня даже утром, в дождь, выглядит праздничной и умытой. Над несколькими хижинами струится дымок. Гачига вернулись в деревню. Значит, мне удалось подавить у них страх.
Амабага встретил меня приветливо. На нем вылинявшие армейские брюки, рубашка цвета хаки. Трудно представить, что это он вчера в ритуальном облачении скакал у священного дерева.
— Не угодно ли присесть, мистер Эрмин? — Он пододвинул мне грубо сколоченный табурет. — Все хорошо. Старейшины соберутся у моей хижины через полчаса. Тогда и наметим конкретный план действий. Должен сказать, вы произвели на них сильное впечатление.
— Весьма польщен. А когда появятся мои помощники?
— Через час, не раньше, Анугу пошел за ними на большой лодке.
— Похоже, что люди гачига вернулись в деревню?
— Только здоровые, мистер Эрмин. Больные остались на острове. Что бы вы хотели сказать старейшинам? Они, наверное, уже собрались.
Я коротко пересказал Амабаге свои соображения по поводу навеса, процедуры подворных обходов и массовой иммунизации. Не забыл упомянуть о пользе ритуалов.
— Ну теперь вы большой друг бога Бакама, — Амабага усмехнулся. — Думаю, особых сложностей не будет. Скажите, мистер Эрмин, вы встречались с доктором Торото?
— Конечно. Он организует работу по ликвидации эпидемии. Насколько мне известно, Торото — ваш одноклассник.
Амабага кивнул.
— К сожалению, наши пути разошлись… Но мне бы хотелось, чтобы Торото знал, что я все делаю для пользы гачига.
— Разумеется… Президент лично следит за ситуацией в этом районе. Я думаю, для вас это лучший способ разрешить недоразумения.
— Пожалуй. Ну, что ж, давайте выйдем к старейшинам.
Старейшины сидели на обрубке ствола пальмового дерева, молча курили трубки, сплевывая на землю. Изможденные лица, жидкие бородки в редкой проседи. У самого старшего бельмо на правом глазу. Речная слепота.
Дождь перестал, из-за рыхлой, оплавленной по краям тучи выкатилось солнце. Вода в озере стала цвета кофе с молоком.
Вид у старейшин был угрюмый, при нашем появлении они не встали и вообще не выказали особой заинтересованности. Спокойно выслушали мои предложения в переводе Амабаги, изредка прерывая их короткими восклицаниями, покивали усохшими головами и разошлись.
— Старейшины чем-то недовольны?
Амабага пожал плечами.
— Вчера вечером умерли еще две женщины и ребенок. Они просят поскорее приступить к изгнанию злого духа. Теперь все зависит от вас, мистер Эрмин. Как вы полагаете, сколько времени потребуется, чтобы приостановить болезнь?
— Трудно сказать. Я ведь еще не видел больных… Но не меньше недели
День разгорался. Со стороны болот тянуло удушливой гнилью. Можно себе представить, что здесь будет в сухой сезон.
— Скажите, Амабага, почему гачига живут среди этих ужасных болот?
— Им негде больше жить, мистер Эрмин. Они ушли сюда, спасаясь от вазунгу. Гачига свободолюбивы, не терпят над собой власти. Заметьте, они не стали ни католиками, ни протестантами, а, как и их предки, поклоняются духу бога Бакама.
— Но ведь на побережье озера немало земель. Зачем же уходить на острова?
— Дорогу на острова знают только гачига Раньше люди моего племени укрывались на островах от нашествия пигмеев, а теперь от собственных властей. — В голосе Амабаги чувствовалась искренняя горечь, — Простите, я не спросил, как вы провели ночь?
— Спасибо, вполне терпимо.
— Можно еще вопрос, мистер Эрмин?
— Да, конечно.
— Что заставляет вас… заниматься таким делом? Ведь вы рискуете… Деньги?
— Я вчера впервые присутствовал на обряде. И он мне понравился. Да, представьте себе. Так вот, у меня тоже есть Дерево духов. Я служу ему, как могу…
— Я вчера впервые присутствовал на обряде. И он мне понравился. Да, представьте себе. Так вот, у меня тоже есть Дерево духов. Я служу ему, как могу…
Амабага недоверчиво глянул на меня, но промолчал.
Мои помощники появились часа через два. Я уже стал терять терпение. Впереди важно шествовал Анугу с большим ящиком на голове, за ним плелись Мгунгу и Акоре. Вид у них был невеселый. Шествие замыкали два воина с поклажей.
Увидев меня, Мгунгу сказал:
— Мистер Эрмин, мы думали, с вами что-то случилось
— Я же послал записку. Ладно, Мгунгу, все в порядке. Рад вас видеть. Времени у нас мало, придется обойтись без отдыха Вы, Мгунгу, пойдете со мной на остров осматривать больных, а Юсуф и Акоре займутся устройством.
Акоре согласно кивнул и подтянулся — в нем чувствовался солдат. Юсуф принес мой врачебный чемоданчик и флягу с водой.
В лодке нас уже ждал Амабага с двумя воинами, совсем еще мальчиками. Они были сильно истощены, глядели на меня с детским любопытством. Сколько небылиц сочинили про кровожадных африканцев, а они доверчивы, как дети. Им удалось сохранить то, к чему иной цивилизованный европеец относится порой с усмешкой: готовность бескорыстно прийти на помощь ближнему, уважение к законам племени и старшим по возрасту. Да и многое другое, в том числе и веру в чудо.
Поверили же гачига мне, белому человеку! Интересно, коробка от фансидара еще лежит в дупле священного Дерева духов или ее утащили любопытные обезьяны? И еще я подумал, что профессионал во мне уже берет верх. Тяжелая дорога, утомительный обряд, бессонная ночь — все отошло назад, уступая место интересу, который и должен испытывать эпидемиолог, если ему не осточертела его профессия.
И в нашем ремесле бывают пики, что-то вроде звездного часа. Были пики и у меня. Например, я видел сомалийца Али Мауф Маалина — последнего на земле больного оспой. Оспа уничтожена, это ли не проявление величия человеческого духа?
Я знал, что сейчас увижу, знал, как поступлю. Обычная цепь профессиональных действий, где за каждым движением стоит опыт, многие и многие дни, проведенные в лабораториях и эпидемических очагах. Никаких чудес, к сожалению, не предвидится. Работа.
Воины гребли беззвучно. Лишь изредка тяжелые капли срывались с весел и падали на дно лодки.
Остров, окруженный зарослями папируса, медленно приближался. Послышался отдаленный рокот тамтама. Обитателей острова предупреждали о нашем приближении.
Святослав ЛОГИНОВ МИКРОКОСМ
Фантастический рассказ Художник Валерий ПАСТУХ— Есть и иные авторы, но все они подобны названным. Слушай, я читаю:
«Возьми по части сладкой соли, горькой соли, соли каменной, индийской, поташа и соли мочи. Прибавь к ним хорошего нашатыря, облей водой и дистиллируй. Поистине выходит острая вода, которая сразу же расщепляет камень». —
Стефан Трефуль поднял голову и, глядя в полумрак перед собой, сказал:
— Я не проверял рецепта, но думаю, что он верен. То, что артист производил сам, можно легко отличить по ясности письма. Но даже у честного адепта внешняя цель — делание золота — оттесняет цель высокую — познание истины. Нетерпение рождает ошибку, и тогда является камень, красный, белый или же иной, от ртути, урины или тартара и, по словам адепта, совершает превращение неблагородного в прекраснейшее.
«Возьми на фунт свинца унцию тонкого серебра и положи туда белого камня, и свинец превратится в серебро, коего количество будет, смотря по доброте камня».
Этот рецепт я повторил и получил металл белый и твердый, коим можно обмануть незнающего Испытание же крепкой водой показывает прежний свинец, с малой долей серебра Не зная натуры, мастер принял мечту за истину. Всякое алхимическое сочинение страдает тем же смешением. Отсюда заключаю: все изложенное здесь — ложно! — Стефан ударил ладонью по груде книг и манускриптов, отчего поднялся столб пыли, а одна из свечей погасла.
— Сильный тезис, — признал Мельхиор Ратинус Из узкогорлого кувшина, стоящего в неостывшей золе очага, налил в кружку горячего вина с пряностями, попробовал и, как это делал всегда, добавил сахара, процитировав одну из бесчисленных «Диетик»: «А сахару много есть не повелеваем, но в скорбности…» — и лишь затем закончил начатую ранее фразу:
— Чем же ты собираешься заменить отвергаемое тобой знание?
Был вечер четверга. Вот уже много лет кряду, еженедельно по четвергам профессор и доктор канонического права Мельхиор Ратинус приходил в гости к своему коллеге и приятелю профессору и доктору философии Стефану Трефулю и проводил вечера, беседуя о тайнах естества и неторопливо прихлебывая из серебряной кружки пиво, если дело было в жаркую пору, либо, когда на дворе стояла стужа, горячее вино, которое Стефан собственноручно варил в одной из печен своей лаборатории. Обычно приятели обсуждали проблемы чистой науки и к тому времени, когда в кувшинчике показывалось дно, доходили до парадоксов и неразрешимых противоречий. Последнее — очевидно, если учесть разницу привычек и темпераментов. Мельхиор Ратинус был поэт, весьма искусившийся в героическом латинском стихосложении, и все свободное от наставничества время проводил в тесных книгохранилищах аббатства Сен-Мишель. Стефан Трефуль читал школярам натуральную историю, а среди горожан прославился как алхимик, близко подошедший к открытию тайны. Только двое учеников и друг Ратинус знали, что Стефан ищет среди реторт не золота и серебра, а истину. Поэтому Мельхиор и был удивлен неожиданным выводом Стефана.
— В книгах нет правды, — сказал Трефуль, — это и другие признают. «Ежели мастерство не изучено будет у искусившегося художника, то через чтение книг оно не приобретается». Однако и в опыте не отыщешь абсолютной истины, ибо руки и глаза имеют свойство ошибаться. Но можно заставить говорить саму природу, она не умеет лгать, надо лишь дать ей уста.
— И как ты хочешь это сделать?
— Вот здесь, — Трефуль поднялся, — в этой самой лаборатории, от ветра, воды и камней я создам иной микрокосм, искусственного человека, вполне совершенного гомункулуса — истинного, всезнающего и открытого!
Мельхиор уважительно оглядел смутно освещенные стены, потемневшие от копоти, столы, заваленные стеклом, шкафы, набитые приборами, печи, жернова ручной мельницы, остов хищной птицы у потолка. Да, здесь могло произойти всякое, но все же профессор усомнился:
— Чтобы синтезировать гомункулуса, нужно владеть камнем, состав которого ты собираешься узнать у самого гомункулуса. Нет ли здесь противоречия?
— Камень ищут одни златолюбцы, — сказал Трефуль, — камень не может быть живым, а мне нужно живое.
— Тогда повторю вопрос: как ты хочешь этого достичь?
— Не знаю. Ясно лишь одно — ничего совершенного нельзя сделать иначе, как подражая природе. О дальнейшем — молчи.
Ратинус приложился к напитку и, переводя разговор на другую тему, сказал:
— Стефан, я слышал, будто у твоей племянницы появился воздыхатель.
— Мне ничего об этом не известно, — сказал Трефуль, — но если это правда, то я дам Кристине приличное приданое, чтобы она могла честно выйти замуж.
— Я думал, ты бережешь ее для себя.
— Я берегу ее для искусства! — отрезал Трефуль.
Кристина была бедной девушкой, которая три года назад пришла учиться медицине, чтобы потом сдать экзамен перед коллегией цирюльников, принести присягу и стать, так же как и ее мать, «присяжной бабой» — повивальной бабкой для богатых.
В коллегию, где Трефуль читал краткие курсы анатомии и фармации, женщины поступали довольно часто. Это были либо потомственные акушерки, которым судьба не оставила иного пути, либо постаревшие университетские проститутки, не желающие терять привилегий. Ясно, что Трефуль смотрел на них с легким презрением, но… Теперь он сам не мог вспомнить, как случилось, что он, прежде не имевший учеников, разрешил Кристине появляться в лаборатории, а потом даже объявил ее своей племянницей — незаконной дочерью покойного брата. За три года Стефан привык к помощнице, которой можно было доверить многое. Новость, принесенная Мельхиором, неприятно поразила его, хотя, по совести говоря, Стефан не слишком в нее поверил То есть, воздыхатель, конечно, мог появиться, но вряд ли у него серьезные намерения, все-таки Кристина дочь акушерки. А на легкую интрижку девушка не согласится, в этом Стефан был уверен.
Кроме Кристины в лабораторию имел доступ еще один человек — Пьер Тутсан, уличный мальчишка, ловкий в работе и мелком жульничестве. Он не верил ни во что и не признавал никого, кроме своего мудрого и всеблагого хозяина, который отыскал когда-то Пьера на городской свалке, накормил, вымыл, одел и, с помощью ласки, окрика, а порой и трости, превратил его в послушного помощника. В ведение Пьера были отданы горны и печи, заплесневелые бочки для мацерации и широкие плошки для хрусталлизации соли — все то, что требовало постоянного догляда.