Я слушаю голос в трубке, и на память приходит моя маленькая Лизавета: «Мама, обними меня».
Уже поздно. Сидим с матушкой за столом и пьем чай. Она интересуется, как прошла встреча.
– Прекрасно, хотя поначалу я волновался – все-таки не каждый день общаешься с таким человеком. Все думал, как ко мне отнесутся.
– А он?
– Ты знаешь, в какой-то момент я посмотрел ему в глаза и увидел слезы.
Матушка понимающе улыбается:
– Ты у меня еще тот артист, кого хочешь разжалобишь.
Когда я вернулся, Лиса уже спала. Я не успел ее поцеловать, а завтра уже ехать домой. Решил встать пораньше и проводить ее в садик, когда еще увидимся. Утром сижу на кухне, жду, когда она встанет. Тишина, все спят, вставать явно никто не собирается. Вдруг вижу дочку:
– Папуль, ты чего не спишь?
– С Лисой хочу попрощаться. Вчера не получилось.
– Мы сегодня решили сделать ей выходной, какая-то она у нас бледненькая. А ты не сиди, поди подремли еще немного. Мы скоро встанем и тебя позовем.
Провожали меня всем семейством, правда, Лиса с Полинкой деда целовать отказались категорически. Зато как они махали мне в окошко:
– Пока, пока, дедушка! Приезжай!
Две мои маленькие принцессы в смешных бумажных коронах от «Бургер кинг».
Протоиерей Алексий Уминский
Лишены ли некрещеные младенцы Царствия Небесного?
Про посмертную участь некрещеных младенцев нам ничего не известно. Также неизвестно про посмертную участь крещеных людей. Есть в Евангелии слова о том, что тот, кто будет веровать и креститься, спасен будет. А кто будет неверным, осужден (см. Мк. 16, 16). Это, без всякого сомнения, слова, указывающие на необходимость крещения как принятия веры. Именно спасется не просто тот, кто будет креститься, но и уверует. А дальше сказано: кто не будет веровать, тот будет осужден.
Но факт крещения не избавляет человека от Суда.
Поэтому вопрос об участи некрещеных младенцев, которые за свою веру не отвечают, всегда в Церкви был открыт. Существовала достаточно категорическая точка зрения, пришедшая к нам от богословия блаженного Августина с его учением о первородном грехе, которая не давала возможности думать о спасении некрещеных младенцев. И такой точки зрения до сих пор придерживаются многие не только на Западе, но и в Православии: некрещеный младенец не удостаивается Царствия Небесного.
Но и в ранней Церкви существовали иные точки зрения на этот вопрос.
Это тайна для Церкви, но ведь и очень многое, что касается загробной участи человека, остается для нас тайной.
У нас в Церкви нет ни одного богослужения, которое было бы посвящено молитве за некрещеных младенцев. Несколько лет назад на одном из епархиальных собраний вопрос о молитве за некрещеных младенцев был задан Святейшему Патриарху Кириллу. И тогда Святейший Патриарх сказал, что молитвенный чин о некрещеных умерших младенцах необходимо разработать. Но на сегодняшний день эти очень мудрые и важные слова Патриарха словно повисли в воздухе. По крайней мере, неизвестно, идет ли работа в этой области.
Надеяться на милосердие
Нужно надеяться на милосердие Божие. Мы знаем, что в золотое время патристики, скажем, в IV веке, V веке, VI веке, в семьях христиан было множество некрещеных детей: крещение принималось в достаточно зрелом возрасте, все великие святители крестились после тридцати лет. Помнится случай из жизни святителя Амвросия Медиоланского, как его родной брат Сатир (кстати, канонизированный на Западе), потерпевши кораблекрушение, будучи некрещеным, привязал себе к шее Святые Дары как знак свидетельства его веры. Он не утонул, но мог спокойно утонуть некрещеным.
Я не думаю, что Церковь могла тогда спокойно принять для себя, что множество людей, живущих по христианским законам, в своей жизни уже исполняющих Евангелие, готовящихся принять крещение как свидетельство своей непоколебимой веры, никакого отношения ко Христу не имеют, и в загробной участи их ждут только мрак и скрежет зубовный.
Переосмыслить
Младенцы умирают некрещеными и в материнской утробе не по вине матерей (замершая беременность, выкидыш), бывают внематочные беременности, которые никогда не кончаются родами. Не говоря уже о том, что имеют место и случаи, когда рождение ребенка несовместимо с жизнью ребенка и жизнью матери и когда женщина вынуждена сделать операцию. Об этих случаях говорится и в Основах социальной концепции нашей Церкви. Бывают случаи, когда дети не доживают до крещения. Но мы не можем забыть о том, что их родители – члены нашей Церкви и общаются с живым Богом. Христос в жизни этих родителей, в жизни этой семьи всегда присутствует. Это христианский брак, который мы называем Церковью, малой Церковью. А раз это малая Церковь, то там – жизнь Святого Духа.
Это значит, что младенец, который в этой семье зачинается, находится в материнской утробе, уже причастен к церковной жизни через родителей-христиан, которые молятся, исповедуются, причащаются Святых Христовых Таин. Это значит, что жизнь ребенка уже наполнена благодатью Святого Духа, уже приобщена ко Христу. Игнорировать это, не думать об этом, не принимать это в расчет мне кажется нелепым, это грубая ошибка.
Мы высоко превозносим понимание христианской семьи, но только забываем, что даже тот ребенок, который находится в утробе матери, – уже член этой малой Церкви. Он уже живой человек, если мы говорим о том, что душа начинается вместе с зачатием. Каким образом тогда эта душа вдруг оказывается исключенной из общей жизни Церкви? Не может такого быть. Или тогда надо пересмотреть учение о семье и учение о внутриутробном развитии младенца. И не считать тогда этих младенцев людьми.
Неправильно, что настоящая церковная семья лишена молитвы утешения, церковной молитвы за усопшего ребенка, не сподобившегося по каким-то обстоятельствам крещения.
Это должно быть каким-то образом восполнено. Нельзя отсылать таких родителей просто к частной молитве, словно говоря: «Церковь к вам отношения не имеет, в Церкви вы никто, молитесь себе дома, а там как Бог даст». Мне кажется, на сегодняшний день это должно быть переосмыслено.
Сказать об участи кого-то после смерти мы просто не можем. Отправлять кого в Рай, а кого в преисподнюю – не наше дело, и вообще занятие глупое.
А давать утешение и надежду – это дело Церкви сегодня. Раскрывать дорогу для молитвы и возможность для родителей через эту молитву, через Церковь в том числе, как общество любви, общество семьи Христовой, пробивать путь ко Христу своему усопшему чаду.
Записала Оксана Головко
Анна Сонькина
Врач выездной хосписной службы Марфо-Мариинской обители
Мама, а я умру?
Помню одну маму, которая лежала в больнице с ребенком лет семи. Она поймала меня в коридоре: «Сын спросил меня про похороны! Спросил, что будет, когда он умрет!» Услышав вопрос, она не нашлась, что ответить, просто выскочила из палаты и побежала ко мне: «Что же делать?» Мама с сыном находились в отделении паллиативной помощи. Этому мальчику был поставлен смертельный диагноз, его опухоль была уже неизлечима. То есть мама прекрасно понимала, что это – последний этап в жизни сына. Но она все равно не знала, что ему ответить.
Я думаю, что родителям, врачам и всем, кто работает с пациентом на последней этой стадии, очень важно понимать, что главное, чем мы можем ему помочь, – честность и открытость. Некоторые родители перенимают те установки, которые они видели в больницах. Если бы мама, о которой я упоминала, выбежала из палаты с тем же вопросом в обычном онкологическом отделении, врачи посоветовали бы ей обнадежить ребенка: «Нет, что ты! Никто здесь не умирает! Мы тебя лечим! Давай, борись!»
Действительно, пока дети лечатся, очень важно поддерживать в них стремление бороться и побеждать. Однако в терминальной фазе все немного меняется. Хочется обратить внимание на две вещи. Во-первых, важно понять причину вопросов, откуда они возникают и на что могут указывать. Как ни парадоксально, очень часто подобные вопросы ребенка могут сигнализировать не о страхе смерти, а о чем-то совершенно другом.
Поэтому универсальный совет – на любой вопрос или реплику о смерти нужно ответить вопросом. Сказать: «А почему ты спрашиваешь об этом именно сегодня?» Очень важно не испугаться, не выразить панику, не сделать сразу серьезное лицо. Очень может быть, что это совершенно случайный вопрос, заданный потому, что в этот день у ребенка болит больше, чем вчера, или он заметил какую-то неожиданность в больничном распорядке, причем это может быть любая мелочь: «Вчера у меня брали анализ крови, а сегодня не взяли». В итоге брошенный мимоходом вопрос о смерти может выражать сомнение в чем-то другом, простом, решаемом.
Если родитель покажет фиксацию на этом вопросе, то ребенок может встревожиться. Поэтому родителям важно сохранять спокойствие, но быть готовым к этому вопросу. На любую подобную реплику немножко философски, с пониманием спросить: «Почему ты так думаешь? Почему ты об этом спрашиваешь?»
Во-вторых, важно уяснить суть вопроса. Бывает что дети задают такие вопросы, потому что действительно хотят обсудить с родителями тему своей смерти. Если родители закрыты, если они уходят от ответов, дети могут начать искать других людей, способных дать ответ, – врачей, медсестер, если они находятся в хосписе или в больнице.
Что же делать, если вы выяснили, что вопрос ребенка действительно о смерти? Я понимаю родителей больных детей, которые боятся и не хотят говорить с детьми о смерти. Это абсолютно понятно и нормально. Говорить с умирающим о смерти очень тяжело. Мы избегаем таких разговоров с нашими близкими. Не только с детьми, но и с родителями, супругами. Нам кажется, что мы оберегаем любимого человека от информации, которую он не сможет вынести. Это очень понятное желание – уберечь.
Тем не менее исследования и опыт показывают: большинство людей, и взрослых и детей, способны говорить на эту тему. Они могут понять, вместить, и пережить тот факт, что они неизлечимо больны и умирают.
У меня был пациент – мальчик лет пятнадцати. Его мама, очень энергичная, жизнерадостная женщина, настраивала сына на борьбу с болезнью. У мальчика была остеосаркома, после операции у него случился рецидив, начались метастазы в легких. Он страдал от сильных болей в ноге. Лечить его уже закончили.
И вот настал момент, когда мама пришла ко мне посоветоваться: «Как мне быть? Он спрашивает: “А когда меня будут лечить дальше? Когда будет следующий курс химиотерапии? Почему мне не делают такие-то обследования?” Я не знаю, что ответить».
Я ей сказала: «Думаю, что надо с ним быть честными». Женщина была очень открытая, но мой ответ вызвал у нее шок: «Как же так? Он же потеряет волю к жизни!»
Мы с ней обсуждали эту тему в течение нескольких дней. Я рассказывала ей о том, какие последствия вызывает наша скрытность. Говорила, что чем больше мы скрываем от своих близких, тем больше они подозревают, что что-то здесь не так. Одна ложь влечет за собой другую, напряжение нарастает, мы отдаляемся друг от друга.
Эта мама не столько услышала мои слова, сколько каким-то внутренним чутьем дошла до тех же выводов. Она пришла и сказала: «Я не могу ни шутить, ни болтать с сыном. Я все время начеку, как бы не сказать лишнего, слежу за всеми – как бы кто-то другой не сказал ему правду. А если он сам поймет? А если догадается? Анна Александровна, как вы думаете, лучше, чтобы вы ему сказали или я?» Она спросила с надеждой на то, что я сделаю это вместо нее.
Мне кажется, что наша роль, роль медработников в сообщении диагноза очень важна.
Я предложила всю свою помощь и сказала: «Если вам кажется, что это будет лучше, я готова с ним поговорить». Но опыт показывает, что гораздо гармоничнее, когда человек узнает страшную информацию от самых близких людей, от родителей, иначе он может почувствовать себя обманутым. И эта мама взяла себя в руки и решительно сказала: «Я сделаю это сама».
Я снова увидела ее, когда она выходила из палаты. Она вышла и сказала: «Все, мы поговорили». Эффект этого разговора был заметен по изменениям в поведении мальчика.
Раньше, когда кто-то входил к нему в палату, он напрягался, прислушивался, все время смотрел по углам, чтобы чего-то не пропустить, выглядел подозрительным и напуганным. А после разговора с матерью он изменился. Конечно, первые дни он очень унывал, но, по крайней мере, было видно, что он расслабился и открылся. У него стали возникать вопросы, которых не было раньше, вопросы, важные для клинического ведения болезни.
Раньше он даже о боли не очень-то рассказывал, а теперь, когда он открылся, нам стало легче помогать ему, снимать боль и симптомы, преодолевать тревогу и страх. Он смог спросить: «Как это будет? Сколько мне осталось?». Он и раньше думал об этом и все время мучился, а теперь – смог спросить.
Поняв, что у них не так много времени, мама с сыном очень живо взялись за то, чтобы что-то успеть. В их деятельности было очень много энергии, много позитива. Что-то нужно было купить, с кем-то встретиться и обязательно устроить праздник. Для того чтобы все это получилось, нужно было организовать обезболивание, это было непросто. Но у всех, кто видел эту семью и помогал ей, было ощущение, что это – хороший случай. «Хорошесть» его была в том, что мама решилась поговорить со своим сыном открыто. Она ни разу не пожалела о своем поступке и была благодарна за этот разговор. Я думаю, что это им помогло.
Наверное, было бы полезно привести и какой-то отрицательный пример. Здесь сложнее. Мне кажется, не очень честным осуждать выбор родителей, которые решили не обсуждать с ребенком диагноз. Задним числом, особенно когда ребенок уже ушел, критиковать их выбор неудобно и странно. Но некоторые случаи не дают о себе забыть.
Этот пример я описывала для своего диплома, который защищала в Великобритании.
Мальчику было лет семь, он страдал от онкологического заболевания, которое оказалось неизлечимым. Родители с ним о прогнозе не говорили: «Он же такой маленький, он же не понимает…» У этого мальчика началась депрессия, настоящая клиническая депрессия с суицидальными мыслями. Это очень страшно, когда ребенок в семь лет на полном серьезе высказывает, что хотел бы выброситься из окна.
Я не готова утверждать, что причина была именно в том, что родители не были с ним откровенны. Там было много тяжелых симптомов: и очень сильная боль, и одышка, и тошнота. Но мой опыт показывает, что открытость в общении, разговор с пациентом о диагнозе тоже влияют на наши возможности в работе с симптомами. Это совершенно точно.
Установка на то, что мы все еще лечимся, мешает ребенку быть лидером этого процесса, мешает сконцентрироваться на симптомах, на боли. Когда ребенок знает, что лечение закончено, у него появляется другая установка: «Сейчас главное, чтобы мне было комфортно». А нам очень важно, чтобы именно ребенок рассказывал, где и как у него болит, именно сам ребенок, а не только родитель.
Хочется обратиться к родителям и сказать: как бы ни было трудно, будьте уверены, что ребенку будет легче, если вы будете открыты, если вы не испугаетесь его вопросов, не отстранитесь от ребенка, а приблизитесь к нему и выясните, что стоит за трудными вопросами, действительно ли за ними стоит желание узнать правду о том, что происходит, и о том, насколько близка смерть.
Нужно найти в себе силы (а если их нет – найти поддержку и помощь), но ни в коем случае не бросать ребенка в одиночестве, не окружать его заговором тишины и тем самым не мешать специалистам паллиативной помощи сделать его последнее время наполненным, безболезненным и достойным.
Священник Александр Дьяченко
Тайна
Завтра у меня тяжелый день. Предстоит отпевание младенца, совсем маленького человечка, прожившего на земле всего два неполных года. С Игорем, его отцом, мы знакомы уже несколько лет, и все это время прямо или косвенно я принимал участие в его судьбе.
Он часто советовался со мной по разным вопросам. Я благословлял его, вдовца, на новый брак, и потом многие месяцы вместе с ними молился, чтобы Бог явил чудо и маленький мальчик пришел в их семью. Вы не представляете, как мы радовались, когда на свет появился долгожданный Дениска.
Сегодня уже не редкость, что супругам, прежде чем понести младенчика, приходится долго и напряженно лечиться. Дурная наследственность, больная природа, отравленные химией продукты. Все, абсолютно все способно ранить такую хрупкую женскую плоть.
После долгого и безрезультатного лечения мои друзья, выслушав очередной приговор врачей, махнули рукой и поехали к блаженной Матронушке в Покровский монастырь. Честно отстояли девятичасовую очередь, а когда подошли к раке, просили только об одном:
– Матушка Матронушка, помолись за нас Господу, мы очень скучаем по нашему малышу, а он все никак не приходит. Помоги нам.
И чудо произошло. То, что планировали удалять – оставили, потому что в какое-то мгновение в лоне будущей мамы произошли резкие и неожиданные изменения к лучшему, и вот он – наш замечательный Дениска. Постоянный источник родительской радости, смысл их жизни и надежд.
Завтра мне его отпевать.
Когда зазвонил телефон и высветилось имя Игоря, я ждал услышать его голос, но из трубки доносились одни рыдания. После сбивчивых объяснений моего друга я наконец понял, что в обед с мальчиком случился удар, и вот теперь он лежит в областной детской больнице, а врачи беспомощно разводят руками и стараются не смотреть им в глаза.