Конечно, он не ошибался.
Он сидел и смотрел на меня — сам осунувшийся, ужасно похудевший, но с сочувственным выражением. Вероятно, даже жалостно смотрел на меня. В конце концов, он проговорил, очень мягко:
— Большое это дело, разве не так?
— Так, — ответил я. — Но Эл…мужик…я…… я простой, маленький человек.
— То же самое можно сказать об Освальде. О том злодее, который стрелял из засады. А если верить сочинению Гарри Даннинга, его отец простой подлый пьяница с молотком.
— Он теперь уже никто. Он умер от острого отравления в штатной тюрьме Шоушенк. Гарри говорил, что, вероятно, от плохих вытяжек[123]. Это такая…
— Я знаю, что такое вытяжки. До черта этого видел, когда служил на Филиппинах. Даже сам пил, к моему стыду. Но он не мертв там, куда ты собираешься. И Освальд тоже.
— Эл…я понимаю, ты болен, и знаю, как тебе больно. Но не мог бы ты поехать со мной в харчевню? Я…… — в первый и в последний раз я использовал его собственную форму обращения. — Дружище, я не хочу начинать это в одиночестве. Я боюсь.
— Да я бы такого ни за что не пропустил. — Он подхватил сам себя под подмышку и встал с гримасой, от которой у него завернулись губы. — Возьми этот портфель. Пока я буду одеваться.
8Было четверть восьмого, когда Эл открыл замок серебристого трейлера, который его знаменитые фетбургеры звали своим домом. Хромированные вещи, которые блестели за барной стойкой, сейчас выглядели призраками. Стулья, казалось, шепчут: «Никто не усядется на нас вновь». Большие старомодные конфетницы-шейкеры, казалось, шепчут: «Никто не будет сахарить из нас больше ничего…праздник закончился».
— Уступаем место «Л.Л.Бину», — произнес я.
— Так и есть, — кивнул Эл. — Долбанное торжество прогресса.
Он запыхался, ему не хватало воздуха, но не остановился отдохнуть ни на минутку. Он повел меня за барную стойку к двери склада. Я шел следом, перекладывая из руки в руку портфель, внутри которого находилась моя новая жизнь. Это была ретро вещь, с пряжками. Если бы я зашел с таким в свой класс в ЛСШ, большинство учеников встретили бы меня смехом. Несколько других — те, которые имеют зародыш чувства стиля — возможно, зааплодировали бы такому ретро-фанку.
Эл открыл дверь в царство запахов овощей, специй и кофе. Он вновь протянул руку над моим плечем, чтобы включить свет. Я вглядывался в серый линолеум пола так, как человек может вглядываться в водоем, который кишит голодными акулами, и когда Эл дотронулся до моего плеча, я вздрогнул.
— Извини, — сказал он, — но тебе нужно взять это. — Он держал пятидесятицентовую монету. Полбака. — Мистер Желтая Карточка, помнишь его?
— Конечно, — на самом деле я совсем о нем забыл. Сердце у меня билось так сильно, что я чувствовал, что даже глаза пульсируют в моих глазницах. Во рту распространялся вкус старого носка, и когда он вручил мне монету, я ее едва не упустил.
На прощание он меня еще раз критически осмотрел.
— Джинсы для начала сгодятся, но тебе следует пойти в магазин мужской одежды Мэйсона в конце Мэйн-стрит и приобрести себе какие-нибудь брюки, прежде чем ты отправишься на север. Шерстяные или хаки сгодятся на каждый день. Банлоновые[124] как парадные.
— Банлоновые?
— Просто спросишь, там знают. Тебе также понадобятся несколько парадных рубашек. А к ним и костюм. Также несколько галстуков и зажим. Купи себе также шляпу. Не бейсболку, а хорошую летнюю, из соломки.
Слезы навернулись у него в уголках глаз. Это напугало меня сильнее, чем то, что он мне говорил перед этим.
— Эл? Что не так?
— Я просто боюсь, не меньше твоего боюсь. А впрочем, нет смысла в сентиментальной сцене прощания. Если ты вернешься, то окажешься здесь уже через две минуты, неважно, сколько ты пробудешь в 58-м. Я как раз успею включить кофеварку. Если все выйдет, мы с удовольствием выпьем по чашечке вместе с тобой, и ты расскажешь мне все, что и как.
Если. Какое многозначительное слово.
— А еще ты сможешь прочесть молитву. Времени на это хватит, разве не так?
— Конечно. Я помолюсь, чтобы все прошло аккуратно и гладко. Смотри, не разрешай тому миру одурманить себя так, что забудешь, что имеешь дело с опасным типом. Даже более опасным, чем Освальд, возможно.
— Я буду осторожным.
— О'кей. Держи рот на замке по возможности подольше, пока не переймешь тамошний жаргон и произношение. Двигайся понемногу. Не гони волну.
Я попробовал улыбнуться, но не был уверен, что у меня это вышло. Портфель казался тяжеленным, словно был набит не деньгами и фальшивыми удостоверениями личности, а камнями. В голове промелькнуло, что я могу сейчас упасть в обморок. Но, тем не менее, Господи помоги, в души я все равно желал туда пойти. Мне буквально не терпелось уже отправиться. Я желаю увидеть Соединенные Штаты из своего «Шевроле»; Америка зовет, призывает меня[125].
Эл протянул мне свою худую, дрожащую руку.
— Удачи тебе, Джейк. Благослови тебя Бог.
— Джордж, ты хочешь сказать.
— Джордж, конечно. А теперь отправляйся. Как тогда говорили, время тебе уже появиться на сцене.
Я отвернулся и медленно направился вглубь склада, ступая так, словно в полнейшей тьме старался нащупать ступней первую ступеньку.
На третьем шагу я ее нащупал.
Часть 2 Отец уборщика
Раздел 5
1Я прошел вдоль стены сушилки, точно как перед этим. Поднырнул под цепь, с висящей на нем табличкой ПРОХОД ДАЛЬШЕ ЗАПРЕЩЕН, точно как перед этим. Зашел за угол большого, выкрашенного зеленым, квадратного здания, точно как перед этим, и тут же что-то меня хлопнуло. Вообще-то, как для моего роста, я вешу немного, хотя кое-какое мясо на костях все же есть — «лишь бы ветром не унесло», любил приговаривать мой отец, — но Желтая Карточка меня едва не отправил в нокаут. Это было похоже на то, будто меня атаковало черное пальто, набитое трепещущими птицами. Он что-то визжал, но меня это так ошарашило (я не успел испугаться, все случилось слишком стремительно), что я не мог понять, о чем он лопочет.
Я его оттолкнул, он ударился спиной об сушилку, пальто вихрем метнулось ему вокруг ног. От удара затылка об металл прозвучало «бом», покатилась на землю его грязная федора. И хозяин вслед за ней, но он не упал, а сложился, как складывается аккордеон. Я пожалел, что сделал это скорее, чем мое сердце рискнуло вернуться к нормальному ритму, и еще больше стало его жаль, когда он поднялся и начал обчищать грязной рукой свою шляпу. Правда, та шляпа уже никогда не смогла бы стать чистой, так же, как и его владелец.
— С тобой все в порядке? — спросил я, но, когда наклонился, чтобы дотронуться до его плеча, он поскакал от меня мимо сушилки прямо на собственном гузне, отталкиваясь руками. Сказать бы, что словно какой-то покалеченный паук, но нет. Он остался похожим на самого себя: просто пропойца, с мозгом отсыревшем, недопеченным. Человек, который, вероятно, находится от смерти не дальше, чем Эл Темплтон, поскольку в этой расположенной за пятьдесят с лишним лет тому назад Америке, наверное, не существует живущих за счет благотворительности приютов или реабилитационных центров для парней его пошиба. О нем могли бы заботиться в УЗВ, если бы он когда-нибудь носил военную форму, но кто же отведет его в Управление по делам здоровья ветеранов? Да никто, наверное, при этом, кто-то — какой — нибудь из фабричных бригадиров, скорее всего — может натравить на него копов. Те бросят его в вытрезвитель на сутки или на сорок восемь часов. Если он, находясь там, не умрет от обычных для детоксикации спазмов, потом его выпустят на волю начинать новый тур. Я поймал себя на мысли, что если бы здесь оказалась моя жена — она бы нашла место, где проходят встречи АА, и отвела бы его туда. Вот только Кристи должна родиться только через двадцать один год.
Я поставил портфель себе между ног и протянул к нему руки, показывая, что они пустые, но он испуганно двинулся от меня еще дальше вдоль стены сушилки. На его щетинистом подбородке блестела слюна. Я осмотрелся вокруг, чтобы убедиться, что мы не привлекаем внимания, увидел, что эта часть фабричного двора в полнейшем нашем распоряжении, и предпринял новую попытку.
— Я толкнул тебя только потому, что ты меня напугал.
— Кто ты на хер такой? — спросил он ломаным голосом, который прокатился подряд по пяти регистрам. Если бы уже не слышал этого вопроса во время своего прошлого визита, я совсем не понял бы, что он говорит…тем не менее, хотя неразборчивость его произношения осталась неизменной, не было ли сейчас немного другой интонация? Уверенности относительно этого у меня не было, но именно так мне показалось. «Он безвредный, но он не такой, как остальные, — говорил Эл. — Такое впечатление, словно он что-то знает». Эл думал, это от того, что, поскольку в 11:58 утра 9 сентября 1958 года он греется на солнышке около кроличьей норы, эта нора как-то может на него влиять. Как можно повлиять на изображение на телеэкране, приблизив к нему, скажем, миксер. Возможно, в этом и заключалась причина. Да, черт побери, причиной могло быть всего лишь отупение от пойла.
— Просто человек, — произнес я наиболее успокоительной из моих интонаций. — Не тот, из-за которого тебе следует беспокоиться. Меня зовут Джордж. А как твое имя?
— Мазефакер! — гаркнул он, отползая от меня еще дальше. Если это было его имя, то, безусловно, довольно необычное. — Ты не должен здесь быть!
— Не волнуйся, я уже ухожу, — я подхватил портфель, демонстрируя свою искренность, но он вжал голову в свои худющие плечи по уши, так, словно боялся, что я на него наброшусь. Он был как собака, которую били так часто, что он больше не ожидает какого-то другого с собой обращения. — Без проблем, все путем.
— Убирайся, сучий выблядок! Возвращайся туда, откуда появился, и оставь меня в покое.
— Договорились.
Я все еще не отошел от испуга, который он мне причинил, и оставшийся адреналин во мне плохо мирился с жалостью, которую я чувствовал, не говоря уже о раздражении. Такое же раздражение я ощущал с Кристи, когда, возвратившись домой, находил свою жену пьяной в говно, несмотря на все ее обещания одуматься, вести себя рассудительно и бросить пить раз и навсегда. Комбинация эмоций, умноженная на дневную жару позднего лета, вызвала в моем желудке легкое ощущение тошноты. Не самое лучшее, вероятно, начало для спасательной миссии.
Я вспомнил о «Кеннебекской фруктовой» и какой хороший там был рутбир; буквально увидел дыхание морозного пара из холодильника, когда Фрэнк Аничетти доставал оттуда большую кружку. У него вообще там райская прохлада. Не мудрствуя лукаво, я отправился по направлению к магазину, мой новый (но деликатно обтрепанный по углам) портфель бился сбоку мне о колено.
— Эй! Эй, ты, кактамтебя!
Я обернулся. Пропойца пытался подняться на ноги, используя стену сушилки, как подпорку. Он уже почистил свою шляпу и прижимал её к груди. Теперь он начал ее неловко мять.
— У меня есть желтая карточка от зеленого фронта, давай сюда бак, мазефакер. Сео'ня день двойной цены.
Итак, мы возвратились к ритуалу. Уже легче. Тем не менее, я предусмотрительно постарался не очень к нему приближаться. Не желал вновь его напугать или спровоцировать на новое нападение. Я остановился в шести футах от него и протянул руку. Монета, которую дал мне Эл, блестела на моей ладони.
— Лишнего доллара нет, но вот, держи полбака.
Он поколебался, держа теперь шляпу в левой руке.
— И не надейся, что отсосу.
— Соблазнительно, но, думаю, я перетерплю.
— Че?
Он перевел взгляд с пятидесятицентовика на мое лицо, потом вновь назад на монету. Поднял правую руку, чтобы вытереть слюну себе с подбородка, и я заметил еще одно отличие от первого раза. Ничего особо разительного, но достаточно, чтобы я усомнился в беспрекословности утверждения Эла, что каждый раз такой же самый.
— Мне все равно, возьмешь ты или нет, но быстрее решай, — проговорил я. — Меня ждут дела.
Он схватил монету и вновь съежился под стеной сушилки. Глаза у него были большие, влажные. Струйка слюны вновь поползла по его подбородку. Ничто в мире не сравняется в гламурном обаянии с алкоголиком на последней стадии; я просто себе вообразить не могу, почему это «Джим Бим», «Сиграм» и «Крутой лимонад Майка»[126] не используют такие образы в своих рекламных кампаниях. Пей «Бим» и увидишь глюки высочайшего класса.
— Кто ты? Что ты здесь делаешь?
— Работу, я думаю. Послушай, ты не пробовал обратиться к АА со своими проблемами с алко…
— Пошел ты на хер, Джимла!
Я понятия не имел, что может означать «джимла», хотя «пошел ты на хер» расслышал громко и ясно. Я отправился в сторону ворот, ожидая, что он подбросит еще какие-нибудь вопросы мне в спину. Прошлый раз он этого не делал, но эта наша встреча уже обозначилась отличиями.
Так как он больше не был мистером Желтая Карточка, не в этот раз. Когда он поднял руку, чтобы вытереть себе подбородок, карточку в ней он держал не желтую.
На этот раз она оставалась, как всегда, грязной, и при этом была ярко-оранжевого цвета.
2Я направился знакомым путем через фабричную автостоянку, вновь коснулся крышки багажника бело-красного «Плимута Фьюри», на удачу. Мне она была необходимой, несомненно, и, по-возможности, в большом количестве. Переходя через рельсы, я вновь услышал «чух-чух» поезда, только на этот раз оно доносилось с более дальнего расстояния, так как на этот раз моя встреча с Желтой Карточкой — который теперь оказался мистером Оранжевая Карточка — продолжалась немного дольше. В воздухе воняло фабричными выбросами, как и в первый раз, и тот же самый междугородный автобус профырчал мимо меня. Поскольку в этот раз я немного опоздал, я не смог прочитать название его маршрута, но помнил, что перед тем на шильде было написано ЛЬЮИСТОНСКИЙ ЭКСПРЕСС. Попутно мне подумалось, сколько же раз этот самый автобус видел Эл, с теми же самыми пассажирами, которые смотрят из его окон.
Я поспешил через улицу, отмахиваясь от голубого дыма автобусного выхлопа. Бунтарь рокабилли стоял на своем посту рядом с дверьми, и у меня мелькнула короткая мысль, что он сказал бы, если бы я первым произнес его реплику. Но это было бы не менее подлым поступком, чем сознательное терроризирование пьяницы под сушилкой; если украсть тайный язык у таких, как этот паренек, детей, у них почти ничего не останется. А этот даже не будет возможности куда-то пойти и отомстить мне на «Икс-боксе»[127]. Поэтому я просто ему кивнул.
Он кивнул в ответ.
— Эй-ку-ку, рябчик.
Я зашел вовнутрь. Звякнул звонок. Я прошел мимо стойки с уцененными комиксами прямо к барной стойке с содовой, за которой стоял Фрэнк Аничетти-старший.
— Что я могу предложить тебе сегодня, друг мой?
На какое-то мгновение меня зацепило, так как это были не те слова, которые он произнес прошлый раз. Но я понял, что так и должно быть. Тогда я взял со стойки газету. А на этот раз — нет. Возможно, каждое путешествие назад в 1958 переустанавливает на одометре все (за исключением Желтой Карточки), но только ты что-то изменил, как выныривают новые варианты. Эта идея показалась мне пугающей и вместе с тем освобождающей.
— Я не против попробовать рутбир.
— А я не против тебя им угостить, у нас здесь единогласие. Пиво за пять или за десять центов?
— Думаю, за десять.
— Ну, а я думаю, что ты думаешь правильно.
Запотевшая кружка появилась из холодильника. Он воспользовался рукояткой деревянной ложки, чтобы снять лишнюю пену. Наполнил кружку по краев и поставил передо мной. Все, как в предыдущий раз.
— Стоит дайм, плюс пенни для губернатора.
Я подал ему один из долларов Эла, и пока Фрэнк 1.0 отсчитывал мне сдачу, я оглянулся через плечо и увидел бывшего Желтую Карточку, он стоял перед винным магазином — перед зеленым фронт оном, — качаясь из стороны в сторону. Это напомнило мне индусского факира, которого я когда-то видел в каком-то старом фильме, где тот дудел в дудку, выманивая из плетеной корзины кобру. А по тротуару приближался, точно по графику, юный Аничетти.
Я отвернулся, хлебнул пива и вздохнул.
— Как раз то, что надо.
— Да, нет ничего лучшего, чем пиво в знойный день. Неместный, конечно?
— Да, из Висконсина, — я протянул руку. — Джордж Эмберсон.
Он пожал ее, назвался:
— Фрэнк Аничетти. — Звякнул дверной звонок. — А это мой мальчик, Фрэнк-младший. Поздоровайся с мистером Эмберсоном из Висконсина, Фрэнки.
— Приветствую, сэр, — он подарил мне кивок и улыбку, а потом повернулся к отцу. — Тайтес загнал грузовик на подъемник. Говорит, что где-то около пяти будет готов.
— Ну и хорошо. — Я ждал, что дальше Аничетти 1.0 зажжет сигарету, и я не был разочарован. Он затянулся, а потом вновь повернулся ко мне. — Путешествуешь по делам или ради удовольствия?
Я задержался с ответом на какое-то мгновение, но не потому, что подыскивал, что сказать. Что меня смущало, так это то, как эта сцена то отклоняется от оригинального сценария, то вновь возвращается к нему. Впрочем, Аничетти, похоже, не обратил на это внимания.
— В любом случае, ты выбрал правильное время для приезда. Большинство летних туристов уже уехали, и мы расслабились. Хочешь черпак ванильного мороженого в свое пиво? Обычно это стоит еще пять центов, но каждый вторник я снижаю цену до никеля[128].
— Батя, ты повторяешь эту шутку уже десять лет, — деликатно проговорил Фрэнк-младший.
— Благодарю, но мне и так вкусно, — сказал я. — Я здесь по бизнес — делам, кстати. Посмотреть кое-какие участки в… Сабаттусе? Думаю, именно такое у него название. Вы слышали о таком городе?
— По крайней мере, всю мою жизнь, — улыбнулся Фрэнк. Он выпустил из ноздрей дым, а потом подарил мне проникновенный взгляд. — Длинный путь ради того, чтобы взглянуть на какой-то участок.