Все началось с того, что первым делом на нас рухнуло небо. Далекие звезды, что испокон веков казались людям яркими песчинками, вдруг сорвались с места и помчались навстречу с немыслимой скоростью. Песчинки за считаные секунды вырастали до колоссальных размеров, порой заслоняя собой половину небосклона, после чего проносились мимо, а на их место из глубин Вселенной уже летели новые звезды и планеты, сосчитать которые было невозможно, как дождевые капли.
Взбесившиеся небеса преобразили окружающий мир настолько, что у меня перехватило дыхание и пошла кругом голова. Колени тут же подкосились, и я плюхнулся на задницу, стукнувшись затылком о борт кузова. Стукнулся довольно болезненно, но сейчас я не обратил на эту боль ни малейшего внимания. Задрав голову, я с раскрытым ртом и выпученными глазами следил за разверзнувшейся прямо надо мной космической бездной. Теперь уже не она неслась ко мне, а я падал в нее, захваченный неведомой силой и полностью подвластный ее воле. И не было конца этому стремительному полету в неизвестность…
Как выяснилось позже, реакция остальных зрителей этого зрелища ничем не отличалась от моей. Дезориентированные в пространстве и ошарашенные звуковым шквалом, норманны также страдали от переизбытка впечатлений: наименее стойкие, будучи не в силах совладать с головокружением, попадали с ног, остальные не стали испытывать себя на стойкость и уселись на мостовую там, где стояли. Кое-кого тошнило, но крепкие нервы помогали норманнам сохранять выдержку и не удариться в панику.
Торвальд оперся о борт «Атрида» и, стиснув зубы, остался на ногах – очевидно, не захотел выказывать слабость. Схватив секиру обеими руками, Грингсон держал ее перед грудью так, словно ожидал нападения. Он тоже оказался не готов к тому, что увидел. Возможно, явление призрачных монстров конунг воспринял бы гораздо спокойнее, но этот мираж поверг его в смятение. Глядя на Торвальда, Фенрир также переборол искушение усесться на камни и предпочел взирать на происходящее стоя.
Для Михаила, Конрада и Ярослава «Путешествие сквозь Вселенную» выдалось столь же захватывающим, как и для остальных. Даже Пророк, который совершал «путешествие» не впервые, замер в восхищении, поскольку раньше созерцал движущийся мираж лишь в своем зале Грез. А это наверняка выглядело уже не так грандиозно – какими бы высокими ни были дворцовые стены и потолки, сравниться масштабами с небосводом они не могли.
Мне было неведомо, что в этот момент наблюдали горожане, Защитники Веры и их враги в других районах столицы, но все они, несомненно, получили свою долю острых – и это еще мягко сказано! – ощущений. Конечно, не тех ощущений, что испытали десять лет назад жители Киева, но вряд ли кто-то из ватиканцев остался равнодушным, глядя на колоссальный звездопад, разразившийся над Цитаделью на исходе и без того страшной ночи. И вряд ли свидетели этого небесного явления считали, что видят всего лишь искусственный мираж. Для них он олицетворял все, что угодно – Конец Света, вознесение на небеса, падение в Ад, – но явно не безобидное космическое путешествие, нарисованное неизвестным гением древности и воспроизведенное умной электрической машиной.
А охваченная войной Божественная Цитадель и впрямь неслась сейчас сквозь Вселенную вместе с остальной планетой и всеми ее обитателями. Мимо с безумной скоростью проносились плеяды звезд, чей свет раньше вовсе не долетал до Земли. Мы пролетали от них в опасной близости и каким-то чудом не сгорали в потоках смертоносных звездных лучей. Протуберанцы тянулись к нам уродливыми огненными лапами, но мы неизменно ускользали от них буквально в последнее мгновение. Галактики и туманности неторопливо плыли навстречу, иногда преграждая нам путь, из-за чего приходилось лететь прямо сквозь них. Но мы на диво ловко маневрировали в необычайно плотных скоплениях светил, где, казалось бы, при такой скорости нас подстерегала неминуемая гибель.
Ее нам тоже довелось увидеть – во Вселенной гибель была не такой уж и редкостью. Периодически то тут, то там возникали яркие вспышки, после которых в пространстве оставались гигантские черные участки, абсолютно непроницаемые для звездного света. Или же наоборот – фосфоресцирующие туманности причудливых форм и оттенков. В центре таких туманностей зачастую возникала новая звезда; здесь гибель являла собой всего лишь перерождение – таинство таинств, которое мы могли наблюдать сейчас собственными глазами. И судя по тому, как быстро протекали вокруг нас эти процессы, мы летели не только сквозь пространство, но и сквозь время…
Впрочем, изредка наш невидимый всемогущий провожатый позволял себе передышку, и тогда мы опускались к поверхности какой-нибудь встречной планеты и совершали ее облет. Здесь фантазия древнего художника, умудрившегося сотворить Вселенную на куске блестящего пластика, демонстрировала нам еще одну свою грань. Неизвестно, были ли ландшафты этих планет целиком и полностью выдуманными или Древние уже получили какие-то документальные свидетельства существования подобных миров, но лично я ни на миг не усомнился в их достоверности.
Красные песчаные пустыни, усеянные похожими на столбы скалами и изрезанные глубокими каньонами… Океаны, где волны превышают Монблан, и острова, о берега которых те волны разбиваются в брызги… Ядовитый зеленый туман над джунглями, по сравнению с которыми африканские джунгли выглядят безобидно, как городской парк… Высокогорный хребет, проходящий точно по экватору неизвестной планеты, отчего та выглядит так, словно сшита из одинаковых половинок… Бескрайние снега, что никогда не тают… Сотни вулканов и моря раскаленной лавы… Расплавленный песок, который покрыл стеклянной коркой целый материк… Ледяные кольца и сонмы разнокалиберных спутников вокруг планет-гигантов… Испещренные кратерами и выжженные лучами солнц планеты-малютки, напоминающие издали пористые кусочки пемзы… Астероиды, в которые превращаются эти гиганты и малютки, когда попадают в какой-нибудь космический катаклизм… Бороздящие космос хвостатые кометы – их мы обгоняем шутя, будто улиток…
Божественная Цитадель мчалась сквозь время и Вселенную, вовсе не безмолвную, а наполненную множеством звуков, а также музыкой, что не прекращалась ни на мгновение. Что за инструмент мог извлечь такую умопомрачительную музыку? Уж не пресловутый ли Гьяллахорн, в существование которого так истово верил Вороний Коготь? Хотя, если задуматься, разве можно на горне, хоть и божественном, сыграть такую мелодию? Нет, музыка, что мы слышали, скорее напоминала органную: в меру сложная, мощная, величественная и навевающая мысли о вечном.
Возможно, при иных условиях я бы не поленился выяснить хотя бы основной принцип работы «генератора миражей» – еще одной обнаруженной нами загадки канувшей в Лету цивилизации. И пусть его практическая ценность являлась довольно сомнительной, однако, если рассматривать этот генератор как неотъемлемую часть древней культуры, исследовать его все-таки было необходимо. Разумеется, не таким способом, каким сейчас это делали мы (в нашу эпоху машину Максюты следовало бы назвать генератором паники, а не миражей), но в закрытых лабораториях любой из современных технических Академий этот аппарат непременно раскрыл бы человечеству много любопытных тайн…
Но, к великому сожалению для человечества, здесь, на площади Святого Петра, генератору миражей было суждено пропеть свою «лебединую песню»…
Наше «Путешествие сквозь Вселенную» оборвалось столь же неожиданно, как и началось, безо всякого приличествующего такому действу финала. Фантастический полет через пространство и время завершился так, как обычно гаснет электрический свет, доля секунды – и вместо несущихся навстречу галактик над головой вновь мерцают привычные звезды. Правда, теперь, когда нам посчастливилось взглянуть на них вблизи, они уже не казались такими притягательными и загадочными – всего лишь тусклые огоньки на светлеющем небе…
Впрочем, сравнение с погасшим светом оказалось вовсе не сравнением, а именно той причиной, по которой и прекратилось «Путешествие…». Увлеченный происходящим, я не расслышал удара секиры, что перерубила силовой кабель, идущий от электростанции к машине Максюты. Однако, едва это произошло и бьющие в небеса потоки света мгновенно иссякли, а музыка смолкла, я сразу же заметил неподалеку от себя Торвальда. Он в ярости выдирал лезвие Хьюки, застрявшее в досках кузова. Грингсон запрыгнул в грузовик с одной целью – закончить это представление и дать выход переполнявшей его ненависти. Чем был вызван ее очередной приступ, я догадался уже через секунду.
– Мыльный пузырь! Проклятый мыльный пузырь! – как одержимый, кричал по-святоевропейски Вороний Коготь, рывками освобождая секиру из расщепленной доски. Похоже, глумливые слова Пророка настолько засели Торвальду в голову, что, желая того или нет, он даже взялся браниться на языке своего обидчика. – Значит, такую шутку ты решил сыграть со мной, Видар?! И это после того, как забрал моего сына?! Да будь же ты проклят вместе со своим поганым башмаком!..
– Мыльный пузырь! Проклятый мыльный пузырь! – как одержимый, кричал по-святоевропейски Вороний Коготь, рывками освобождая секиру из расщепленной доски. Похоже, глумливые слова Пророка настолько засели Торвальду в голову, что, желая того или нет, он даже взялся браниться на языке своего обидчика. – Значит, такую шутку ты решил сыграть со мной, Видар?! И это после того, как забрал моего сына?! Да будь же ты проклят вместе со своим поганым башмаком!..
После этих слов Вороний Коготь сорвал с себя амулет, плюнул на него и швырнул тот на булыжники площади. Еще не пришедшие в себя после впечатляющего представления, норманны все как один вздрогнули, поскольку отказывались верить в то, что сейчас увидели. Как, впрочем, и я. С опаской поднявшись на ноги, я попятился к открытому борту – мне отнюдь не хотелось находиться рядом с чокнутым конунгом, размахивающим топором.
Наконец, застрявшая секира поддалась, и Торвальд отметил это восторженным воплем, в котором, однако, безумия было куда больше, чем восторга.
– Вы предали меня, боги!!! – занеся Сверкающего Хьюки над головой, взревел Грингсон на всю притихшую в ужасе площадь. – За это я проклинаю вас, слышите?! Проклинаю!!!
И одним ударом секиры снес несколько длинных шипов у уже почти остановившей вращение сферы. Затем ударил еще и еще и бил до тех пор, пока практически все шипы на сфере не были отрублены или отломаны. Сокрушительные удары Грингсон чередовал с громкими проклятиями, адресованными все тем же богам или кому-либо из них конкретно.
Закончив охаживать сферу, Вороний Коготь взялся кромсать секирой чаши-отражатели. Каждая из них была изготовлена из тонкого металла, поэтому очень скоро вместо чаш на стойке остались лишь рваные лепестки, дребезжащие и лязгающие при очередном ударе. А Грингсон все не унимался и, разбив одним ударом приборную панель, переключился на стойку у основания сферы – очевидно, решил окончательно расправиться с механическим монстром, отрубив ему голову.
Продолжая хранить напряженное молчание и глядя на Вороньего Когтя изумленными глазами, норманны поднимались на ноги, после чего так и оставались топтаться в нерешительности. То, что дружинники слышали в данный момент собственными ушами, вовсе не было слуховой галлюцинацией, как и громивший трофейную машину конунг-богохульник не являлся миражом. Именно эти проклятия и повергли «башмачников» в замешательство – припадки ярости случались с конунгом и раньше, но, даже пребывая в состоянии крайнего аффекта, Грингсон не позволял себе таких крамольных речей.
Дроттин преступил ту черту, которую не имел права преступать. Позволь раньше кто в присутствии конунга подобные речи, Торвальд без разговоров убил бы того человека на месте, будь это хоть сам форинг Фенрир. Поэтому дружинники смотрели сейчас на Горма, как на единственного, кто мог объяснить им, что происходит, а главное – как следует на это реагировать.
Фенрир чувствовал, какая на нем лежит ответственность, но продолжал терпеливо выжидать. Он надеялся, что умопомрачение конунга временное и, возможно, отступит от него, как только он обессилеет. Вспышка гнева дроттина была сродни той, во время которой он зарубил гонца, что доставил ему известие о гибели сына. Однако тогда Грингсон не срывал с себя амулеты и не обвинял богов в предательстве.
Хорошо, если конунг образумится и поспешно найдет какое-нибудь внятное оправдание, необходимое ему теперь, как воздух. Кратковременное помутнение рассудка из-за смерти сына и переутомления – безусловно, такое оправдание прозвучало бы достаточно убедительно. Но как оправдывающийся Вороний Коготь будет выглядеть в глазах братьев, которые за подобное проявление слабости непременно лишились бы головы? Этого датчанин пока не знал. Фенрир боготворил Торвальда Грингсона и в свое время даже пошел ради него на предательство. И вот сегодня Горм вновь очутился в неоднозначной ситуации. Кумир впал в безумие, и одному Видару было известно, какой приказ конунг отдаст в следующий момент.
Форинг датчан решил выжидать до последнего, однако вряд ли он предвидел то, что случилось уже в следующую минуту. Никто не мог этого предвидеть, поскольку все дальнейшее произошло спонтанно, как и припадок конунга. Тем не менее именно это происшествие избавило Горма от необходимости решать участь безумного кумира. Что ж, возможно, для Фенрира это было и к лучшему. Впрочем, не только для него…
Выкованный, по слухам, из лунного металла, Сверкающий Хьюки был и впрямь на редкость прочным оружием. Не менее полусотни ударов нанес им Торвальд по машине Максюты, а на лезвии священной секиры не отпечаталось ни вмятин, ни зазубрин. Грингсон добился своего: лишенная шипов сфера все-таки слетела с раскуроченной стойки и рухнула на доски кузова, едва не проломив их своим немалым весом. Торжествующий крик, что испустил вслед за этим победитель, уже мало чем походил на человеческий.
Не желая подвернуться под горячую руку конунга, я выпрыгнул из кузова и стал с оглядкой отступать туда, где под конвоем сидели мои друзья. Никто не препятствовал мне покинуть пост: Торвальд был увлечен разгромом генератора, а Горм не увидел в моем отступлении ничего предосудительного. Я не совершал резких движений, дабы не накалять и без того нервозную обстановку, – все, что мне хотелось, – это уйти подальше от безумца и не совать голову под его секиру раньше положенного срока. Почему бы не прожить на этом свете еще немного? Хотя бы пару минут – кто знает, что произойдет за это время. Глупо, конечно, уповать на счастливый случай, находясь в окружении сотен врагов, только на что же еще прикажете надеяться приговоренному к смерти? Просить у Вороньего Когтя помилования и раньше было нереально, а теперь и подавно.
– А ну стой, Хенриксон!!! – прогремел мне вслед разъяренный голос конунга. Грингсон только что расправился со сферой и теперь искал, на ком сорвать нерастраченную ярость, которой в нем бушевало еще с лихвой. – Стоять, мерзкая тварь!!!
Не обрати он на меня внимания еще несколько секунд, и я бы уже не маячил на виду у всех, а сидел среди остальных пленников. Но уйти со сцены по-тихому мне не удалось – заметив убегающую жертву, Грингсон пришел в еще большую ярость и кинулся за мной в погоню.
Теперь убегать от него не имело смысла. Я покорно остановился, после чего повернулся на зов, намереваясь встретиться с собственной смертью лицом к лицу.
А лицо у нее, надо заметить, было отвратительное. Вражеская кровь на конунге побурела, налитые злобой глаза утратили последние проблески разума, а изо рта вылетала пена, как у бешеной собаки. Дыхание Торвальда от долгой и яростной рубки сбилось, и сейчас он даже не дышал, а испускал гортанные хрипы, словно умирающий с простреленными легкими. Пот градом катился у него с лысины и заливал глаза. Грингсона качало из стороны в сторону, однако его дрожащие руки все еще крепко держали орудие возмездия, а ненависть придавала конунгу сил и гнала вперед, на расправу с человеком, повинным в гибели его сына. Так что, как я уже говорил, Дьяволу в Аду теперь пришлось бы изрядно постараться, чтобы напугать меня своим ликом.
Вороний Коготь собирался казнить меня лютой смертью, но никто из соратников не поспешил ему на помощь. Оторопелые норманны продолжали молча следить за происходящим да поглядывать на Фенрира, не намерен ли тот вмешаться. Горм же, в свою очередь, все еще надеялся, что никакого вмешательства не потребуется. Конунг уже едва держался на ногах, поэтому еще минута-другая – и он окончательно выдохнется. Надо лишь не препятствовать дроттину делать то, что он задумал, а именно – казнить еще одного пленника. А может быть, двух или трех – на сколько у Торвальда останется сил.
Похоже, форинг так сосредоточился на этой мысли, что упустил из виду одну существенную деталь. А какую, он понял, когда его просчет стал уже очевиден…
Грингсон бежал ко мне с занесенной секирой, думая лишь о том, как сейчас умоется моей кровью. Горм был крайне озабочен тем, как ему выкрутиться из щекотливого положения, где неверно принятое решение могло обернуться для датчанина катастрофой. Что при этом думал я, потенциальный мертвец, конунга и форинга абсолютно не волновало. Однако через мгновение им обоим пришлось волей-неволей признать, что такой вариант развития событий они не учли…
Сказать, что в этот момент я тоже думал о чем-либо, будет неправильно. Я был настолько переполнен страхом и желанием жить, что ничего, кроме этих инстинктов, и не испытывал. Взять их под контроль и умереть с гордо поднятой головой оказалось для меня невыполнимой задачей, сколько бы я ни готовился к такому исходу. А вот идею побороться за жизнь, даже когда мое поражение в этой борьбе ни у кого не вызывало сомнений, я воспринял с большим воодушевлением. Руки у меня не были связаны, ноги пока не подкашивались, а ближайший конвоир находился достаточно далеко. Будь все иначе, тогда, вероятно, я смирился бы с неизбежным и подставил шею под удар Сверкающего Хьюки, но раз все сложилось именно так, почему же я должен упрощать Торвальду задачу?..