Игнат слушал, и время от времени дышал на заиндевевшее стекло, протирая в нем круглые оконца. В них он мог видеть, как по бокам узкоколейки мелькают красноватые стволы сосен.
"Будто облитые кровью", — думал Игнат.
И старательно гнал из головы дурные мысли.
Из-за сосновых стволов потянуло дымком. И совсем скоро показались дома — бревенчатые срубы, кажущиеся черными на фоне серого полотна неба. Из печных труб валили дымные клубы. До Игната донеслось приглушенное мычание коров. Под ребрами тотчас заныло, заворчало, словно старый пес, дождавшийся возвращения любимого хозяина. Волнение Игната заметил и Касьян, и бросил на парнишку косой взгляд.
— Узнаешь родные места? — с ухмылкой спросил он.
Юноша только кивнул согласно.
На самом деле, деревня казалась ему чужой. То ли за прошедшие годы он успел совершенно позабыть детали своей малой родины, то ли за эти же годы деревню подправили, подлатали, привели в божеский вид.
"После сошествия нави, вестимо", — подумал Игнат, и прикусил язык, будто боялся, что произнес запретное слово вслух.
Касьян убавил скорость, и, тяжело подпрыгивая на ухабах, повел внедорожник мимо изб. Игнат видел, как на крыльцо одного из домиков вышла пожилая женщина, укутанная шалью. В руках она держала корыто с просом, видно, вышла покормить кур. Касьян припустил окно и крикнул:
— Здорово, Матрен! А я Игнашку везу! Бабы Стешиного внука, помнишь? Вот, тут теперь жить будет!
Баба перехватила корыто одной рукой, другую прижала к груди и заголосила высоким, резким голосом:
— Ах ты боже мой! Да неужто Игнашку Лесеня? А мы уж думал, вовсе парень пропал! Сгинул! Ах ты…
Ее причитания становились все глуше, пока не превратились в невнятное бормотание, оставшееся далеко позади. Касьян подмигнул своему пассажиру:
— Видишь? Помнят тебя земляки.
Игнат не мог сказать, рад ли он этому. Волновала его далеко не встреча с селянами, и не сплетни, которые (он знал наверняка) будут распускать за его спиной. Не теперь — так через день, другой (да и что еще делать деревенским людям, отрезанным от большого мира и не имеющих разнообразия в досуге, кроме пьянства да пересудов?). Волновал Игната один-единственный дом, чья покосившаяся крыша показалась в конце деревенской улицы.
Дом бабушки Стеши. Родной дом его детства.
Правый бок дома был совсем черным, опаленным огнем. Окна, заколоченные досками крест-накрест, почему-то навевали на Игната тревожное и мрачное чувство.
"Словно кресты на могилах", — подумал он.
Внедорожник подкатил к заваленному плетню и остановился.
— Приехали, парень, — прокомментировал Касьян, и достал из-за пазухи кисет с махоркой. — Вот твой дом. Да не бойся, не трогал его никто. Так все это время заколоченным и простоял.
— Спасибо, дядя Касьян, — поблагодарил Игнат, и принялся вылезать из кабины.
Ноги почему-то подгибались. Наверное, так действовало волнение. Или напряженная тишина, которая почему-то воцарилась в окружающем его воздухе, ставшем вдруг плотным и наполненным ожиданием.
(…например, ожиданием нового прихода нави…)
Игнат сглотнул вставший в горле комок. Чемодан грузом пригибал его к земле, хотя почти все припасы были съедены в дороге, а дополнительная пара шерстяных брюк надета еще до прибытия на станцию Солонь.
И он вздрогнул, когда на его плечо легла твердая рука.
— Боишься? — это был Касьян, который тоже выбрался из кабины и теперь стоял рядом, втягивая морозный воздух, словно учуявшая след гончая.
В голосе его не было насмешки, а только серьезное понимание. Сочувствие даже.
— Давай, я провожу тебя? — предложил он. — Вдвоем не так страшно.
Игнат молча кивнул. Ответить что-либо он сейчас был не в состоянии — рот почему-то склеило липкой слюной, а глаза защипало, словно северный ветер кинул в лицо пригоршни снега.
Он снова сделал пару неверных шагов. Под ногами захрустел нетронутый снег. Но Игнату показалось, что не он шагнул навстречу дому, а бревенчатая, почерневшая изба прыгнула ему навстречу, перегородила путь. Черная дверь на заржавленных петлях напоминала плотно сомкнутые челюсти людоеда, готовые вот-вот раскрыться и проглотить целиком двух нежданных гостей.
— Тяжело возвращаться в прошлое, — сказал Касьян, и его голос прозвучал глухо, будто со дна деревянного бочонка. — Особенно, когда прошлое столь неприглядно.
— Ничего, — через силу выдавил Игнат. — Бабушка Стеша говорила, что рано или поздно приходится выходить на бой со своими бесами. И побеждать их.
Он взялся за ручку двери и потянул.
Сначала рассохшаяся дверь не хотела поддаваться. На помощь Игнату пришел дядя Касьян. Ржавые петли протяжно заскрипели, дверь застонала, словно мучающаяся ревматизмом старуха, потом нехотя поддалась. На Игната дохнуло запахом нежилого помещения, сырости и пыли.
— Не бойся, — повторил Касьян, и юноше показалось, что он больше успокаивает самого себя. — Бабка Стеша добрая была. Даром что знахарка.
"Добрая, — подумал Игнат. — Она спасла деревню. Спасла всех, кроме…"
Рядом чиркнул колесиком зажигалки Касьян. Он успел свернуть самокрутку и теперь поджег ее, затянулся горьковатым дымом.
— Работы здесь, конечно, конь не валялся, — резюмировал Касьян, подняв повыше руку с горящей зажигалкой. — Ну да ты парень крепкий. Выправишь со временем.
Тусклый свет снаружи почти не пробивался сквозь забитые окна, и помещение освещал только огонек Касьяновой зажигалки. Игнат сумел разглядеть покренившийся потолок с оборванной нитью лампочки, белый, будто выпавший зуб великана, облупившийся бок печи, железную кровать с набросанными на ней истлевшими тряпками. В темном углу, на неумело сколоченной дощечке, стояли образа. И Игнат вспомнил, как своими руками выстругивал этот импровизированный киот.
(…всего за два месяца до пришествия нави…)
Он снова сглотнул появившийся в горле ком, дважды вытер слезящиеся глаза (от махорочного дыма — хотелось верить Игнату).
Еще в помещении стоял крепкий дубовый стол с неубранной полупустой бутылкой ("…поминали бабушку", — подумалось юноше), старинный платяной шкаф, вот, пожалуй, и все.
Небогатое приданое для любимого внука.
Страх, когтями хищника схвативший Игната за горло возле самого порога, теперь отступил. Вместо него появилась щемящая грусть. Глаза снова защипало.
Игнат поставил чемодан на пол и буркнул, не поднимая головы:
— Да вы идите, дядя Касьян. Я уж сам дальше…
— Ты хоть дров набери, — посоветовал Касьян. — Какое-никакое тепло будет, да и свет.
— Наберу, — не стал спорить парень. — Только сначала еще одно дело сделать надо.
— Какое такое дело?
Игнат еще ниже опустил голову, и почувствовал, как веки набрякли горячей влагой, но не делал больше попытки утереться рукавом. Он хлюпнул носом, проглотив первую обжигающую слезу, и произнес:
— Я бы хотел попрощаться с бабушкой… Дядя Касьян, вы ведь знаете, где она похоронена?
3
Кладбище лежало в стороне от деревни.
Из-за темных сосновых стволов взирали кресты, такие же черные, безликие — совсем старые, но еще не истлевшие в труху. Изгородей не было, и Игнату приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить на чью-нибудь осевшую могилу.
— Стой, — тем временем сказал Касьян. — Прошли, кажись.
Он развернулся и забрал чуть левее, мимо обломанного можжевельника. Игнат двинулся следом, и высохшая, будто рука скелета, узловатая ветка кустарника зацепилась за рукав Игнатовой парки.
"Игнаш-шш…" — выдохнул пробежавший по кронам ветер.
Парень вздрогнул, высвободился из цепкого захвата можжевельника и поспешил за Касьяном. Щемящее беспокойство, зародившееся еще на перроне, вернулось снова.
— Дядя Касьян, — Игнат окликнул впереди идущего мужчину. — А она… тоже здесь похоронена?
Ему показалось, что широкие плечи Касьяна вздрогнули.
— Здесь, — эхом отозвался он, и добавил, почему-то понизив голос:
— То, что осталось…
Спину Игната снова будто опалило жаром.
(..то, что осталось лежать на остывшей земле после того, как навь покинула деревню…)
— Пришли.
Касьян остановился так резко, что Игнат едва не влетел в его пахнущий соляркой и прелой овчиной тулуп. Мужчина посторонился, пропуская парня вперед. Но тот не смог сделать и шага.
Вдруг навалилась такая тяжесть, словно весь небесный свод обрушился на его плечи. Игнат даже почувствовал, как подломились его колени. Под локоть предупредительно нырнула шершавая ладонь Касьяна.
— Ну, ну! — донесся откуда-то издалека голос. — Ну что ты, парень? Держись-ка! Держись…
— Ну, ну! — донесся откуда-то издалека голос. — Ну что ты, парень? Держись-ка! Держись…
Игнат только смотрел вперед. Туда, где из серой пелены зимнего дня выступил покосившийся деревянный крест. Имя. Дата.
"Два года назад, — вспыхнула запоздалая мысль. — Два года…"
В правый висок вошла раскаленная игла. От ее жара Игнату показалось, что внутри его головы все начало плавиться. Размягченная лава горя не умещалась в замкнутом пространстве черепной коробки, и горячими ручьями выплескивалась наружу. И только потом, слизнув языком соленую влагу, Игнат понял, что плачет.
— Всего два года не дождалась… — прошептал он. — Что ж ты, баба Стеша?
Потом повернул к своему спутнику совсем уж чумазое, перепачканное слезами и грязью, лицо. Попросил:
— Подождите меня в машине, дядя Касьян? Попрощаться наедине хочу…
Касьян понимающе кивнул. Хотел что-то сказать, но передумал, только несильно, по-отечески хлопнул Игната по спине.
Прощание с родными — дело интимное. Да и не гоже постороннему видеть чужие слезы.
Уже и тулуп скрылся из вида, уже и стихли тяжелые мужицкие шаги, а Игнат все стоял у покосившегося креста, и плакал тихо, беззвучно, но горько. Наверное, поэтому он не видел, как над его головой постепенно начали сгущаться тучи. Как в полях поднялась поземка, вздымая крученые снежные вьюны. Как с сосновых лап посыпался иней. Ветер швырнул за воротник щедрую пригоршню снега. Тогда только парень ойкнул, принялся вытряхивать набившийся снег, а, вытряхнув, выпрямился и огляделся.
Он находился на кладбище один-одинешенек. Кресты и темнеющие стволы сосен обступили его, будто собирались взять в оцепление. Игнату даже почудилось, что они оживают, подступают все ближе. Кустарники протягивали к нему свои почерневшие ветки. Новый порыв ветра пронесся по лесу, как тяжкий вздох.
(…вздох мертвеца, придавленного непосильной тяжестью смерзшейся земли…)
Игнат отступил. Под ногу некстати подвернулась сухая ветка. Ее хруст прозвучал в замороженном кладбищенском воздухе, словно выстрел.
(…или как надрывный хруст ломающихся позвонков…)
"Вдруг мы видимся в последний раз? — всплыл в голове чужой голос. — Вдруг, меня заберет навь? Заберет навь… заберет…"
Тонкий, девичий голос эхом отдавался в ушах. Знакомый голос. Голос Званки.
И вот тогда с новым глотком морозного воздуха в легкие Игната ворвался страх.
Он круто повернулся на пятках и бросился прочь, не разбирая дороги. Ветер подстегивал в спину, швырялся хвоей и снегом. Ветки кустарников хлестали наотмашь. Еще один можжевеловый куст, внезапно выросший на пути, больно стегнул Игната по правой щеке. Парень отшатнулся, споткнулся о сплетение узловатых корней. Потом потерял равновесие и с размаху хлопнулся наземь. Ватные штаны оберегли его от того, чтобы в кровь расшибить колени. Но вовсе не это сейчас заботило Игната.
Он лежал на могиле.
Руки упирались в покатый бок холмика. Наспех сколоченный крест перечеркивал небо грубыми косыми штрихами. А еще к кресту был приколочен керамический портрет. От времени глазурь потемнела и вытерлась, сверху вниз фарфоровую заготовку пересекала трещина, но все же Игнат узнал это лицо.
Круглые щеки. Курносый нос. Две тугие косы, спадающие на плечи.
Внизу по фарфору вилась надпись:
'Званка Добуш'.
Снова появилось чувство, будто Игнат с головой ныряет в прорубь деревенского пруда. В животе стало холодно и пусто, мир закачался и поплыл, расходясь концентрическими кругами.
"Имя-то какое — Званка, — подумалось Игнату. — Она всегда на помощь приходила, только позови…"
Веселая, отзывчивая девочка…
Не поэтому ли ее выбрала навь?
Мир теперь окончательно подернулся сгустившейся мглой. Исчезли изломанные свечи сосен, и осевшие бугорки могил, и черные кресты. Ничего этого Игнат не видел больше.
А видел пламя…
…Сначала пришел низкий, протяжный гул, от которого мгновенно заложило уши. Игнату показалось, что пол в избе задрожал, словно деревянные мостки после прыжка в воду. И он не сразу понял: звук пришел с воздуха.
Утробный рев расколол надвое небо. Полыхнуло короткой вспышкой, как бывало во время грозы.
"Молния, — подумалось Игнату. — Откуда бы ей взяться зимой?"
И сразу же вслед за молнией в небо ударил крученый огненный столб.
— Сколько тебе повторять, неслух ты этакий?
Окрик прозвучал надрывно, но не грозно. Скорее, испуганно. Паренек послушно отпрянул от окна. Изба расплывалась оранжевыми пятнами, и в этом огненном мареве Игнат видел бабу Стешу, испуганно машущую ему рукой.
— Живее, Игнашка! Залезай же, лихо мое!
Он юркнул мимо бабки в пахнущую сушеными травами и землей раскрытую утробу погреба. Внизу, возле дальнего угла, нахохлившимся совенком сидела Званка.
— И носа не смейте казать, пока не позову, слышите? — строго прокричала бабка.
Она опустила крышку погреба, и Игната окутала непроглядная тьма. Он вздрогнул, когда что-то теплое коснулось его руки.
"Мыши?" — сразу же пронеслось в голове.
Но это была всего лишь Званка. Ее встревоженный шепот раздался возле самого уха:
— Что это такое, Игнаш, а?
Он сжал ее мокрую ладошку, ответил уверенно и серьезно:
— Навь.
Они замолчали, и некоторое время сидели, плотно прижавшись друг к дружке. Было тихо-тихо. Так тихо, что биение собственного пульса казалось Игнату неправдоподобно громким, будто какой-то крохотный гном бил в барабаны в глубине его головы.
Званка первой нарушила молчание:
— А, может, и нету ничего?
— То есть как? — недоуменно переспросил Игнат. — Нави нету?
— Ничего нету, — повторила Званка.
Она убрала руку. Привыкший к темноте Игнат видел, как ее силуэт выпрямился во весь рост.
"А как же взрыв?" — хотел спросить он, и не спросил.
Угловатый званкин силуэт качнулся в сторону. Послышался грохот посуды, как если б кто-то с размаху влетел в кухонный шкаф.
— Осторожно! — негромко вскрикнул Игнат.
Званка что-то сердито прошипела. Снова послышался звук сдвигаемого стекла.
— Тьма — хоть глаз коли. Что тут у вас за банки? Варенье?
— Варенье, — убитым голосом подтвердил Игнат. — Разбила?
— Не…
Силуэт качнулся обратно. Шаги теперь были осторожными, выверенными.
— Ты как хочешь, а я пошла наверх, — снова подала голос Званка.
Под подошвой скрипнула ступенька.
— Баба Стеша велела сидеть тут.
Игнат тоже подался вперед и ухватился рукой за край деревянной лестницы.
— Сиди, сиди, — послушно отозвалась Званка.
Ступеньки продолжали поскрипывать в такт ее осторожным шагам.
— А как же навь? — запретное слово упало во тьму, как камень в разинутый зев колодца.
— Вот и посмотрим, какая такая навь.
Голос Званки звучал теперь от низкого подвального потолка. Кажется, она достигла верхней ступени. Тут же, в подтверждение этого, протяжно заскрипели несмазанные петли — это Званка пыталась приподнять тяжелую крышку погреба.
— Да помоги же, дуралей! — зашипела она на мальчика.
Игнат снова не обиделся на дуралея — в исполнении Званки это звучало почти ласково. Бесшабашная храбрость девочки подкупала, так что Игнату показалось, что действительно нет никакой нави, и бояться им нечего. Кроме того, его губы еще помнили прикосновение к влажным губам Званки, и при одном воспоминании об этом Игнатово сердце обволакивала приятная истома.
Осторожно переступая со ступеньки на ступеньку, Игнат тоже добрался до вершины. Вдвоем они принялись толкать деревянную крышку, и старые петли поддались. В глаза тотчас брызнул свет — всего лишь сумрак затененной комнаты, но после кромешной темноты подвала и он показался нестерпимо ярким.
"А если баба Стеша рядом? — запоздало подумал Игнат. — Велела ведь сидеть и не высовываться. Увидит — такого ремня всыплет…"
Он не успел дофантазировать все положенные ему наказания, как в этот самый момент бревенчатые стены избы заходили ходуном. Снаружи слышался нарастающий рев и треск, от окна полыхнуло заревом.
Проворная Званка первой метнулась к окну. Выглянула в самый краешек стекла, но сейчас же отпрянула.
— Ох! — сказала она, и повторила. — Ох…
"Что там?" — хотел спросить Игнат.
И, как водится, не спросил. Лишь осторожно, молча залез на скамейку рядом с девочкой и глянул тоже.
Первым, что бросилась Игнату в глаза, было пламя.
Оно полыхало теперь в полнеба, окрашивая деревенские крыши пурпурным глянцем. Игнату казалось, что даже от стекла исходит жар плавильной печи, таким близким и ощутимым казался ему разбушевавшийся пожар.