Касьян кивнул коротко и снова навалился на машину.
— Раз, два…
Кузов начал крениться. Со скрипом и грохотом грузовик встал на колею, из-под колес взметнулись снежные вихри.
— Ну, слава те, Господи! — вздохнул кто-то из мужиков. — Авось, управились…
И окончание фразы потонуло в зловещем гуле, сиреной расщепившем тишину леса.
Мужики окаменели. Игнат испуганно задрал голову кверху, и на миг ему показалось, будто где-то высоко, над макушками сосен, промелькнула длинная и темная тень. Но ветер сейчас же запорошил глаза снежной пылью. Игнат моргнул, и тень исчезла. Только ветер гулял в почерневших ветвях, да наливалось гниющим соком небесное нутро.
— Приехали, — произнес Егор сорванным голосом. — Не успели до бурелома-то… что ж делать?
— Теперь только сидеть да богу молиться, — ответил Касьян и сквозь зубы сплюнул в сугроб. — Навь сама нас найдет.
11
— А все из-за тебя, дурака! У-уу!
Игнат не сразу понял, что обращаются к нему. Прежде добродушное лицо Егора перекосило от злобы и страха.
— В сугроб мы еще и раньше легли, — резонно заметил Мирон. — Парень в этом не виноват вовсе.
Егор сощурился.
— Не виноват, — просипел он. — Тогда Игнашка, может, и ритуал проведет?
— Ты чего говоришь-то? — прикрикнул на него Касьян.
— То и говорю! — оскалился Егор. — Он ведь бабки Стеши внук. Да и дурачок. Душа у него добрая, чистая. Навь его в первый раз не тронула, не тронет и теперь.
В груди Игната похолодело. Он отступил назад, огляделся растерянно, словно ожидая помощи. Но не было в лесу никого, кроме троих перепуганных мужиков у грузовика.
(…и обморочной Марьяны, лежащей сейчас в кабине. Марьяны, которая очень скоро последует за Званкой в вечную тьму и стужу небытия).
— Не дури, — устало произнес Касьян. — Лучше коров обратно пригони. Убегут.
— Куды им бечь, — хмуро отозвался Егор, но все же отправился за коровами. Те остановились у края колеи, время от времени мотая тяжелыми головами.
— Шел бы ты тоже, Игнаш, — беззлобно сказал Касьян и вздохнул. — Может, правда, помилуют. А мы-то уже души пропащие…
Он махнул рукой, и вдруг замер, склонил голову набок, как бы прислушиваясь. Его заросшее темной щетиной лицо разом выцвело, посерело, будто старый рушник.
— Ты чего? — удивился Мирон.
Касьян медленно обвел его остекленевшим взглядом и приложил палец к губам.
— Шш!
Его вдруг стала бить мелкая дрожь, руки затряслись, как с похмелья.
— Чуете? — бесцветным голосом произнес Касьян. — Земля шевелится…
Сначала Игнат не почувствовал ничего, и ничего не услышал. Раскатистый гул давно сошел на нет, и в лесу снова установилась тишина, изредка потревоженная коровьим мычанием, да скрипом многолетних сосен. Потом пришло чувство едва ощутимой вибрации под подошвами. Плавно, едва заметно качнулась земля. И хотя Игнат никогда не был на море, в этот момент он подумал, что именно так качается палуба под ногами моряков. Из живота начала подниматься волна щемящего страха.
— Помоги, Господи, — выдохнул Касьян, размашисто осеняя себя крестным знамением.
Вслед за новым толчком земной утробы послышался треск ломающихся веток. Игнат задрал голову, ожидая увидеть выросшие до неба гигантские тени — проекции древних и страшных богов, подминающих сосны, как сухие щепки. Но там, наверху, только клубились обрюзгшие снеговые тучи, только беспрерывно дул в охотничий рог ветер. И потому, завороженный танцем сосновых вершин, да еще предчувствием надвигающейся беды, Игнат пропустил момент появления нави.
Они уже стояли здесь — безликие серые силуэты на фоне выстуженного леса.
Волна, зародившаяся в животе, ударила в ребра, как в борт утлого суденышка. Игнату показалось, что земля под ним оплавилась, стала жидкой, как кисель, закрутилась возле щиколоток спиральной воронкой. Ужас потащил его в свои глубины, как когда-то, в далеком детстве. И парень не мог ни пошевелиться, ни вздохнуть, а мог только смотреть во все глаза.
Навьи стояли в каких-то пяти саженях от грузовика, но Игнат все равно не мог разглядеть их лиц (а, может, и лиц никаких не было). Только там, где должны находиться глаза, поблескивали тусклые болотные огни. Воздух постепенно наполнялся запахами нагретого металла, медовой сладости и озона. Навьи молчали. Молчали и мужики.
Игнат не знал, сколько еще они простояли так, оценивая друг друга, словно войска перед решающей схваткой. Первым очнулся Касьян.
— Паны! Не серчайте, паны! — заискивающе заговорил он, выбегая вперед. — Вот, грузовик с колеи сошел, насилу выбрались… Так все у нас готово, как условлено. Вот, сами убедитесь, все здесь, — он махнул в сторону кузова, и Игнат отметил, как трясется его рука. — А что уж не успели к бурелому, так вы не серчайте, паны…
Одна из четырех фигур покачнулась, выдвинулась вперед. Земля под ногами завибрировала снова, и Касьян пригнулся, непроизвольно вскинул руки, как в ожидании удара. За спиной Игната кто-то громко сглотнул слюну.
— Хо…ро…шо, — произнес навий, и запах подслащенного молока стал резче.
Игнату вспомнился его недавний сон — мертвая Званка, застывшая возле его постели. Черный рот становится похожим на букву "О", слова с трудом выходят из окоченевшей гортани, и не несут в себе ни эмоций, ни чувств. Мертвые слова мертвой девочки.
Тем же мертвым голосом говорила теперь и навь.
— Заби…раем…
Существо сдвинулось с места. Трое оставшихся как по команде одновременно потянулись следом. Игнат видел, как под тяжестью их тел с хрустом надломился наст. За спиной громко и протяжно промычала корова, будто почувствовала уготованную ей участь. Вслед за этим раздался еще один звук, но на этот раз шел он из кабины — приглушенный стон измученного человека.
"Там ведь Марьяна", — подумалось Игнату.
Стон повторился, и теперь мужики тоже услышали его.
— А тут, извольте полюбопытствовать, у нас девица-красавица, — снова суетливо заговорил Касьян, однако не сделал попытки приблизиться — расстояние между ним и кабиной теперь пересекала темная навья тень. — Девка кровь с молоком, пан, так жалко отдавать! Чистая, хе-хе, — Касьян заискивающе захихикал. — Жонка моя лично проверяла, так не побрезгуйте, пан…
Существо скользнуло к кабине, и теперь в его движениях появилась какая-то изящная плавность.
Игнат вспомнил, как однажды ходил на болота за клюквой, и выструганной тросточкой ощупывал впереди дорогу, чтобы не провалиться в ямы и змеиные норы. Тогда-то он и встретил гадюку — она пересекла его путь грациозно, вальяжно, словно вовсе не боялась присутствия человека. Ее округлое туловище отливало красноватой медью, вдоль хребта струились зигзагообразные узоры. Королева северных змей и хозяйка болот, всегда нападающая исподтишка.
Гадюку — вот кого напоминал теперь навий.
Его руки закрутились вокруг Марьяны, будто змеиные кольца. Она билась в них испуганным зябликом, растрепанная коса хлестала по щекам, но навь была куда сильнее всех солоньских мужиков, и не собиралась отпускать свою добычу. Безликую серую маску лица пересекла трещина, открыв ряд заостренных людоедских зубов — навий улыбался. Потом из трещины рта вынырнул язык — длинный и острый, как змеиное жало. Медленно, со вкусом навий провел языком по Марьяновой щеке, и проурчал утробно:
— Булочка… сладкая булочка…
Тогда Игнат не выдержал.
Картина, что сейчас разворачивалась перед его глазами, наложилась на событие прошлого, словно калька. Страх, отчаяние, гнев затопили его сознание кипящим варевом, и то чувство (чувство вины) годами копящееся под спудом, теперь с размаху толкнуло его в спину.
— Не троньте ее, проклятые!
Игнат налетел на обидчика разъяренной рысью, крепкие кулаки ударили раз, другой. Он не думал больше, кто перед ним находится — человек ли, черт ли…
(…рано или поздно приходится выходить на бой со своими бесами, и побеждать их).
А перед внутренним взором вместо лица Марьяны маячило скорбное, посеревшее лицо Званки.
Потом Игнат обнаружил, что его кулаки молотят один только воздух, а его самого вздернули вверх, за шиворот, как нашкодившего котенка.
— Уди…вительно, — раздался низкий, рокочущий бас.
Лицо Званки подернулось рябью, рассыпалось мозаичными фрагментами, и вместо него из тумана выплыла белесая маска с горящими угольями глаз и косой трещиной вместо рта. Некоторое время навий смотрел в упор и молчал, а затем Игната швырнуло в снег. Он больно ударился копчиком о смерзшуюся землю, горячий лоб обдало снежным крошевом.
— Удивительно, — повторил мертвящий голос. — Было время… человечьего духа слыхом не слыхано… видом не видано… а нынче он сам пожаловал.
— Удивительно, — повторил мертвящий голос. — Было время… человечьего духа слыхом не слыхано… видом не видано… а нынче он сам пожаловал.
Над лесом пронесся глухой, раскатистый грохот — так камни осыпаются с гор, так кости мертвецов перекатываются в жестяном жбане, — так смеялась навь.
— Отпустите! — выдохнул Игнат.
Превозмогая боль в пояснице, он приподнялся с земли и теперь смотрел прямо в неживые, безучастные лица.
— Отпустить? — повторил навий. — Но мы даже не начали!
Смех прокатился по лесу снова. Небо над головами дрогнуло, и, наконец, лопнуло где-то у самого горизонта. Из разверстого нутра начали медленно и бесшумно опускаться снежинки.
Наконец, пришел в себя и Касьян. Он молитвенно заломил руки, заговорил сорванным голосом:
— Паны, не обращайте внимания! Это ж дурачок местный, Игнашка Лесень! У-у! Стервец! — Касьян замахнулся на Игната рукавицей. — Вечно не в свои дела нос сует! Вы не серчайте, паны! Малоумный он, — Касьян ухмыльнулся, покрутил пальцами у виска. — В детстве-то навь на его глазах девку забрала. Вот он умом и тронулся.
— Званку, — шепнул Игнат. — Навь забрала Званку Добуш.
Он снова почувствовал, как к горлу подступает комок, пальцы против воли начали сжиматься в кулаки.
— Вы забрали Званку Добуш! — повторил он, и голос сорвался на крик. — Забрали Званку! И нет ей теперь покоя, и жизни мне нет!
— Да помолчи ты! — закричал из-за спины Егор. — Дурак! Ты хоть понимаешь, с кем связываешься?
— Ти…хо!
Рокочущий бас разом заставил всех смолкнуть. Игнат стоял теперь, подавшись вперед и дрожа всем телом. В колышущемся мареве застыли и темные силуэты.
— Забрали, — повторил навий, и в трещине рта снова блеснули треугольные акульи зубы. — А ты… вернуть бы хотел?
— Как мне ее вернуть, когда вы воду живую спрятали тоже? — шмыгнул носом Игнат.
На верхнюю губу упала и тут же растаяла снежинка, он слизнул ее языком — на вкус она почему-то оказалась соленой.
— Да и мертвой воды у меня нет, — горько произнес Игнат. — Не успокоить мне ее поэтому, и раны не заживить.
— Так… найди, — вкрадчиво шепнула тьма. — А мы… так и быть… вернем твою Званку…
За спиной кто-то сплюнул в сердцах:
— Дурак! Как есть, дурак…
— Тихо!
Навий вскинул руку, тусклыми бликами расчертили воздух стальные когти. Боковым зрением Игнат заметил, как взвыл и повалился в снег дядя Егор. По его лицу ото лба до подбородка принялась наливаться алой влагой косая рана.
— Обманите ведь! — крикнул Игнат.
Веки обожгло горячей волной, и он заморгал быстро, оттер лицо рукавом.
— Нет, — прошелестела навий. — Мы слово держим.
И засмеялся снова — дробный звук града, просыпавшегося на деревянную кровлю.
— Тогда отпустите и Марьяну!
— Зачем тебе она? — спросил навий, и его руки еще плотнее обвились вокруг обмякшего тела девушки, треугольные зубы поблескивали влажно. — Коль мы Званку вернем…
— Отпустите Марьяну! — упрямо повторил Игнат. — Довольно с вас и прочего откупа!
Кто-то из мужиков зашипел снова, но не произнес ни слова — рядом в сугробе все еще хныкал и хлюпал кровью раненный Егор. Навь молчала, только жарко горели болотные огоньки глаз, да жидкие узоры текли по неподвижным фигурам, как чешуя по змеиному телу.
— Хорошо, — наконец, согласилась навь. — Что дашь взамен?
Игнат растерялся.
— Что ж мне дать вам еще-то? Один я на свете, богатства не нажил…
Последовал новый, еще более раскатистый взрыв хохота. Ветер тоскливо взвыл в вековых кронах, небесная рана стала шире, темнее, и хлопья снега повалили гуще.
— Отдай руку, — шепнула навь. — За сердце девушки.
Игнату показалось, что его внутренности начало скручивать в один кровяной клубок. Сзади подбежала призрачная Званка, ткнулась холодным носом в шею, обдала стужей.
— Как же мне без руки-то? — едва ворочая отяжелевшим языком, произнес Игнат.
— Паны… — раздался рядом заискивающий голос Касьяна. — Вы не гневайтесь, паны. Но пожалейте его. Плотник он хороший, хоть и дурачок. Пошто мальца калечить?
Навь молчала. Снежинки клочьями падали на их неподвижные фигуры, стекали вниз темными красноватыми ручейками, словно небесный сок смешивался с гарью и кровью страшных посланников небытия.
— Будь по-твоему, — наконец, согласился навий. — Если вам руки его ценнее… выкрои ремень из его спины … тогда отпустим…
— Господи, грехи наши… — охнул Касьян.
— То есть как это? — Игнат отступил, заморгал растерянно.
Званка за его спиной захихикала, подула холодом на затылок, закружилась в снежной пелене.
— Вот нож, — в темной когтистой лапе блеснуло отточенное лезвие. — Режь… и отпустим…
— Да мы-то тут с какого бока, пан? — захныкал Касьян. — Не обучены мы этому! Рука не поднимется!
— Тогда… — прошелестел навий, — спалим деревню…
Развернул нож рукоятью к Касьяну, ткнул в дрожащую ладонь.
— Режь…
Касьян сжал пальцы вокруг рукояти, его голова затряслась, как в припадке падучей.
— Отче наш небесный, — забормотал он. — Избави нас от лукавого… да прости нам грехи наши… — шагнул к Игнату. — Прости и ты …
— Да вы что? — закричал парень, и начал отступать. Ноги увязали в сугробах, под мехом парки ходили ледяные вихри. — Дядя Касьян! Я ведь вам крышу крыл! Я ведь вас с детства знаю! Да разве можно так?
— Нельзя, Игнатушка, — плаксиво заговорил мужик. — Никак нельзя… Только нам-то что делать, грешным? Коли уговор такой…
Игнат ткнулся плечом в чьи-то подставленные руки, дернулся и увидел рядом перекошенное лицо егеря Мирона.
— Грешные мы, Игнатушка, — прохрипел он, и рывком распахнул Игнатову парку. — А ты между нами праведник. Может, оттого тебя навь и присмотрела-то…
— Праведник ты, — эхом повторил Касьян, навалившись на парня сзади. — Добрая душа, чистая… а мы грешные, Игнатушка… Грешные. Грешные! Да только грешные, может, поболе твоего жить-то хотят!
С тяжким, болезненным треском разошлась ткань. Спину обожгло, будто укусом — это мертвая Званка обхватила его ледяными руками, поцеловала между лопаток.
"Вот ты и со мной теперь, — шепнул в уши бесплотный голос. — Со мной, и ныне, и присно, и во веки вечные…"
Часть 2. На перепутье
1
Кружится, кружится снежное веретено.
Белой нитью обматывает покореженные стволы сосен, накидывает аркан на кладбищенские кресты, тянет разом, будто выдергивает больной зуб. Из земли вырастают могильные курганы, снег плотным саваном укрывает двух потерянных в тайге людей.
Нет никаких дорог, никаких ориентиров — только неистово пляшущая, белоглазая вьюга. Вот она встряхивает седыми космами, заливисто смеется, и смех ее вплетается в звон подрагивающих на морозе серебряных бус. Хрустко ломаются сосновые ветки, их в щепы размалывают метельные жернова. И нет уже ни земли, ни неба. И никакого спасения тоже нет.
— Погибнем…
Страшное слово соскользнуло с губ, льдинкой пропало в белой кутерьме.
— Не говори так! — осиплый женский голос был едва различим в реве непогоды. — Не для того нас Господь помиловал, чтобы теперь на страшную смерть обрекать!
Игнат попытался приоткрыть глаза. Ресницы были тяжелыми, склеенными налипшим на них снегом. Инеем подернулись и брови, и волосы, и пушок вокруг рта. Но холода Игнат не чувствовал — тело опоясывал изнуряющий жар.
— Погибнем, Марьян, — повторил Игнат. — Одни мы…
Он заморгал снова, утер лицо дрожащей ладонью. В полумраке фигура девушки казалась темной, неживой, мокрые пряди выбивались из-под шерстяного платка.
— Да что ты заладил! — прикрикнула на него Марьяна. — Не для того я рубаху на бинты извела, чтоб погибнуть! — она смахнула с лица налипшие волосы. — Не накликай лихо-то!
— Да что тут кликать. Когда вокруг такая круговерть. Не замерзнем, так волки придут.
— Волки по норам попрятались, — сердито ответила Марьяна. — Ничего. Выдюжим.
Она остановилась, повернувшись к бьющему ветру спиной. Буран закручивал вокруг пушистые вихри, словно обмахивал песцовым хвостом. Игнат уткнулся в ее плечо носом, вдохнул запах овчинного тулупа. Ноги казались сделанными из поролона, подгибались под весом тела, ставшего вдруг тяжелым и неповоротливым.
— Плохо все, — прохрипел Игнат. — С пути сбились
— Вот уж нет! — упрямо отозвалась Марьяна. — Сам говорил, зарубки к дороге выведут. А я только что их приметила. Да вот на той сосне!