- Это, значит, вроде военного, как я понимаю, - кивнул Знахарь. - Пошел, значит, человек сдуру да смолоду в военное училище, присягу принял и трубит двадцать пять лет. Службу свою ненавидит, а куда деться - за базар-то отвечать надо, да и начальники в строгости держат. Так?
- Так, - согласился Тюря, - именно так.
- Хорошо, - сказал Знахарь, - тебе уже шестьдесят скоро, менять рельсы поздновато, но этот-то пацан - ему же еще и двадцати нету! Зачем же его уродовать, зачем его в блатные тянуть?
- Незачем, - опять согласился Тюря, - да ведь никто его и не тянет, сам пришел, сам хочет, вот ведь какое дело, понимаешь?
- Ага, а ты, значит, ветеран кандальный, с радостью его принимаешь, рассказываешь ему про романтику воровскую, по головке гладишь, понятиям этим поганым учишь… Так получается?
В проходе показался Жучок, который осторожно нес полную кружку кипятка. Поставив ее на тумбочку, он мухой заскочил на третий ярус и затих там.
- Спасибо, - негромко поблагодарил его Тюря.
- Всегда пожалуйста, - донеслось сверху.
Тюря усмехнулся и сказал:
- Видишь, какой вежливый юноша?
- Вижу, - ответил Знахарь. - Ну что, давай кофе пить?
- Давай, - сказал Тюря и сел.
Они разлили кипяток по кружкам, насыпали в него гранулированный кофе, добавили сахару и несколько минут молчали, с удовольствием потягивая горячий ароматный напиток. Отпив примерно половину, Знахарь поставил кружку на тумбочку и достал сигареты. Тюря сделал то же самое.
Закурив, зэки посмотрели друг на друга, и Тюря спросил:
- Так на чем мы остановились?
- А на том, - ответил Знахарь, - что ты молодых хоть и не тянешь в урки, но если они сами приходят, ты их и не гонишь. А должен бы, раз знаешь, что это за жизнь такая собачья.
- Ага, - кивнул Тюря, - понятно.
Он выпустил дым в проход и, посмотрев на Знахаря, спросил:
- Ну а сам-то ты что по поводу всего этого думаешь?
Знахарь ответил не сразу.
Ему, конечно, было что сказать, но излагать это здесь, на нарах…
Он понимал, что Тюря с удовольствием поддержит беседу на любую тему, хоть о влиянии марксизма-ленинизма на рост поголовья мериносов в Новой Зеландии. И о взглядах его, Знахаря, на криминалитет и его неприглядное место в истории человечества он побазарит с удовольствием. Возможно, он даже будет соглашаться со Знахарем, осуждая воровскую идеологию и сокрушаясь по поводу того, что когда-то сам встал на эту топкую дорожку…
Но завтра, в разговоре с другим человеком, он с такой же заинтересованностью и увлечением будет говорить о том, что понятия - это самый верный регулятор человеческих отношений, и те, кто живет не по понятиям, - козлы и уроды.
Знахарь хмыкнул и спросил:
- Слушай, Тюря, а скажи-ка мне: что такое «петух»?
Тюря заржал и, откинувшись на койку, ответил:
- Ну ты даешь! Ты что, сам не знаешь, что ли?
- Нет, ты мне ответь, - не отставал Знахарь, - скажи мне, пожалуйста, - видишь, какой я вежливый, - что такое «петух»?
Тюря, все еще крутя головой и усмехаясь, ответил:
- Ну, если ты просишь… Петух - это опущенный, которого в шоколадное пятнышко тянут. Нормально?
- Нормально. А что такое «козел»?
- Это посложнее. Козел - это… ну… Дурак, мудак, болван… Козел, в общем!
- Понятно.
Знахарь затушил окурок, сделал глоток кофе и, внимательно посмотрев на Тюрю, сказал:
- А теперь послушай, что я тебе скажу.
Тюря, заинтригованный его серьезным взглядом, ответил:
- Ну-ну, давай, интересно…
- А скажу я тебе вот что. Петух - это большая красивая птица. Ростом бывает и под метр. Ходит важно и неторопливо. У нее большие красные когтистые лапы, строгий огненный глаз и большой радужный хвост. На голове - гребень, а под клювом, который тоже бывает будь здоров - еще один как бы гребень, а то и два. Крылья небольшие, так что летать не может. И вообще - птиц, которые петухами называются, очень много. Все они разные, и большинство - красивые. И ты это знал, но давно забыл.
Знахарь взглянул на Тюрю, которого озадачил такой неожиданный подход к простому и знакомому понятию, и продолжил:
- Это было про петуха. Теперь про козла. Представь себе… Называется - козел винторогий. Такой здоровенный зверюга, весом килограммов под восемьдесят, рога у него, как штопор, завинченные, и, между прочим, около метра в длину. Так что если ты перед ним пальцы гнуть будешь, он тебе этими рогами так приложит, что у тебя уши отвалятся.
Сбоку послышался сдержанный смех.
Знахарь оглянулся и увидел беспредельщика Ганса, стоящего в проходе и окруженного своими приспешниками. Вся компания с интересом слушала рассуждения Знахаря, который даже не заметил, что у изголовья его койки снова появился безмолвный страж.
- Так вот, - продолжал Знахарь, - бородища у него, что у твоего протодьякона, голову он держит высоко и гордо, и стоит, между прочим, на самом краешке над такой пропастью, что любой из присутствующих, если бы там оказался, тут же навалил бы от ужаса в штаны. Будь уверен. Вот тебе и козел.
- Я бы не навалил, - раздался чей-то голос из соседнего прохода, - я верхолазом работал.
- Вот тебя за твою квалификацию и посадили, когда ты на четырнадцатом этаже альпинизмом занимался, - ответил ему другой голос.
Раздался общий смех.
Знахарь огляделся и увидел, что его с Тюрей разговор давно уже слушает большинство из находившихся в камере людей.
И снова Знахарь видел обращенные к нему лица, и снова на них были совершенно разные выражения и отражения совершенно разных мыслей.
Одни смотрели на него с симпатией и надеждой на то, что именно он станет справедливым и сильным вожаком, который не будет искать повода унизить или уничтожить кого-то, следуя туманным и неясным понятиям, направленным в основном именно на то, чтобы унизить и поработить.
Другие - со сдержанным неодобрением и многообещающим намеком на неминуемую ответственность за крамольные базары. И, конечно же, по тем самым понятиям.
А остальные… Просто с тупым любопытством. Как бараны из-за загородки следят за непонятными делами людей. Им было все равно.
Знахарь вздохнул, и, снова повернувшись к Тюре, сказал:
- Ты хоть сам понимаешь, что происходит? Вы извратили все, что могли. Вы испоганили те самые понятия, которые хоть как-то регулировали взаимоотношения между нами. То есть - между урками, уголовниками, ну, в общем, между плохими ребятами. И не важно, почему каждый из нас стал таким, совершенно не важно. Теперь это так, и все дела. И этому, между прочим, весьма поспособствовали, кроме всего остального, разные увлекательные книжки. Вот, например, скажи мне: Робин Гуд со своими ребятами - хорошие парни?
- Конечно, хорошие, - уверенно подтвердил Тюря.
- Ладно. А видел по телевизору любительские съемки про то, как чеченские боевики в лесу лагерем стоят?
- Видел.
- А эти ребята - они как, хорошие?
- Кто, чечены? - возмутился Тюря. - Да их, пидаров, на деревьях за яйца развесить надо. А их Чечню заасфальтировать, чтобы там даже крысе жить негде было.
Вокруг раздался одобрительный ропот.
- Понятно, - сказал Знахарь. - А тебе не приходило в голову, что между лесными разбойничками Робин Гуда и воинами Хаттаба, тусующимися в горных лесах, по большому счету, нет никакой разницы?
Тюря открыл было рот, потом закрыл его, потом почесал затылок и наконец сказал:
- Не, Знахарь, что-то ты уж больно загнул. Ну как же, ведь Робин Гуд за справедливость был…
- За справедливость, говоришь? - Знахарь посмотрел на Тюрю и вдруг потерял желание продолжать этот на первый взгляд интересный, но очевидно бесплодный разговор.
- Ладно, хрен с ним, с Робин Гудом этим. Пропади он пропадом. Спокойной ночи, - сказал Знахарь и опрокинулся на койку, бесцеремонно повернувшись к публике задом.
* * *
Тюремный двор не место для концертов.
Но когда очень хочется, можно сделать многое.
Можно заставить слона танцевать на арене с бантиком на шее, можно сделать из мужчины подобие женщины, отрезав одно и пришив другое, можно повернуть реки вспять, а можно за восемь часов построить во дворе «Крестов» огромную конструкцию, включающую в себя сцену, порталы, фермы для светотехники и многое другое.
Двадцать два монтировщика, которые пахали, как Стаханов в приступе белой горячки, создали из металлических труб, уголков и сложных узловых элементов умопомрачительный решетчатый дворец, а другие специалисты навесили на его ажурные переплетения сотни три разнокалиберных прожекторов и светильников. В это время по краям сцены, уже застланной толстыми фанерными щитами, были возведены две зловещие башни, состоявшие из множества черных ящиков. В передних стенках ящиков были отверстия, в которых виднелись громкоговорители устрашающих размеров, а на самом верху этих мрачных нагромождений красовались черные металлические рупоры, направленные в сторону публики и наводившие на мысль о трубах Страшного Суда.
Затворов, войдя во двор, посмотрел на это сооружение, ужаснулся и отправился к себе в кабинет выпить коньячку, чтобы успокоить нервы, а заодно и уничтожить видеозаписи, на которых был запечатлен момент получения им взятки от организаторов концерта. Вчера, когда в кабинет Затворова почтительно привели сытого и гладкого артдиректора готовящегося мероприятия, старый вертухай машинально нажал на нужную кнопочку и три камеры начали добросовестно запечатлевать все, что происходило. И теперь было необходимо эти записи уничтожить, потому что хоть Бог и бережет береженого, но сортировать компромат приходится все-таки самому.
Войдя в кабинет, Затворов подошел к стенному шкафу, открыл его и достал бутылку армянского коньяка двадцатилетней выдержки. Налив рюмочку, он поставил бутылку на место, закрыл шкаф и уже поднес коньяк к губам…
В это время во дворе тюрьмы раздался дикий визг, будто сразу тысяча автомобилей затормозила юзом, потом прозвучал оглушительный электрический щелчок, а после этого чудовищный голос спокойно произнес:
- Раз, два, три. Раз, два, три. Проверка.
Таким голосом мог бы говорить великан, с любопытством наклонившийся над «Крестами» и думающий о том, растоптать этот игрушечные домики сразу или погодить немного.
Затворов облился коньяком и замер.
Его истерзанное страхом и жадностью сердце забилось, как лягушка, пойманная цаплей, и он выронил рюмку, с тихим звоном и плеском разбившуюся у его ног. В глазах потемнело, ноги стали холодными и словно сделанными из мягкой глины, а руки задрожали и ослабли.
С трудом опираясь на стол, он добрел до кресла, повалился в него и нажал на кнопку вызова заместителя. Обычно тот сразу же появлялся в дверях и на его лице было привычное выражение полуфамильярной сутенерской почтительности, но на этот раз за дверью была тишина и никто не приходил.
Старый вертухай снова нажал на кнопку, но тут наконец с досадой обнаружил, что ошибся и вместо кнопки вызова заместителя нажал на кнопку записи. И теперь нужно будет стирать не только сцену получения взятки от вальяжного концертного жулика, но и совершенно неуместную картину сердечного приступа, настигшего уважаемого начальника тюрьмы на рабочем месте.
В глазах Затворова темнело все больше и больше, и он начал беспокоиться. Так сильно его еще не прихватывало. Понятное дело, при такой нервной работе сердчишко может и закапризничать, и это случалось уже несколько раз, но сегодня происходило что-то особенное.
Черный занавес неумолимо опускался на окружавший Затворова мир, и ему стало страшно. Он вдруг подумал, что умирает, что настал его конец, и тут, будто подтверждая это, громовой голос во дворе торжествующе произнес:
- Такк. Такк. Прравильно. Такк. Соссисска.
Ужас охватил Затворова.
В школе, когда он был маленьким и толстеньким, ребята да и девчонки называли его сосиской. Тогда он страшно обижался и выдумывал изощренные способы мести, а в эту секунду вдруг понял, что именно с того времени его жизненная тропинка стала извилистой и темной и постепенно увела в страну, где вместо солнца в сером небе светит тусклая запыленная лампочка.
Затворов попытался вдохнуть полной грудью, но из этого ничего не вышло. Мало того, его грудная клетка даже не пошевелилась. В голове тюремщика вдруг пронеслась нелепая мысль о том, что опытные ныряльщики могут задерживать дыхание на несколько минут. Он посмотрел на висевшие напротив его стола большие настенные часы. Было ровно шесть, секунда в секунду.
Тонкая секундная стрелка скачком отделилась от минутной, затем еще один скачок, еще один, еще… Затворов завороженно следил за ней и постепенно начал понимать, что это последние секунды его жизни. Он слышал о том, что перед смертью человек вихрем проносится по радужной ленте своей жизни, успевая пролистать все ее события, но этого почему-то не происходило.
Был безмолвный казенный кабинет, пропитанный гнойным страхом, слепой разрушительной ненавистью и ложью, ложью, ложью… Были мертвые часы, имитирующие жизнь судорожными щелчками секундной стрелки, был унылый зернистый полумрак, неумолимо сгущавшийся в глазах Затворова, а кроме этого, во всем мире не было ничего.
Затворов вспомнил, что хотел уничтожить видеозапись и из последних сил снова потянулся к нужной кнопке. Но в этот момент изображение в его глазах свернулось в ослепительную точку, как на экране только что выключенного старого телевизора, и эта точка быстро угасла.
Начальник тюрьмы Василий Тимофеевич Затворов умер.
Но последним судорожным движением он успел-таки нажать на кнопку, и через несколько секунд дверь распахнулась и на пороге появился расторопный заместитель.
Увидев своего начальника, навалившегося грудью на стол и уставившегося неподвижным полуоткрытым глазом неизвестно куда, заместитель оглянулся, осторожно закрыл дверь и на цыпочках приблизился к столу. Постояв в неподвижности около минуты, он убедился в том, что Затворов не дышит, затем так же на цыпочках подбежал к двери, открыл ее и долго прислушивался.
Убедившись, что там все спокойно, он плотно закрыл дверь и, шагая уже смело, не таясь, подошел к столу, обогнул его и небрежно отпихнул коленом дорогое директорское кресло на колесиках, в котором сидел труп Затворова, загораживавший правую тумбу стола.
Скрипнув колесиками, кресло слегка отъехало, и этого вполне хватило для того, чтобы капитан Белянчиков смог открыть дверцу тумбы. Он прекрасно знал, где что лежит, поэтому сразу же выдвинул нижний ящик и увидел в нем цветастый полиэтиленовый мешок, туго свернутый в небольшой пакет. Вытащив его, он аккуратно задвинул ящик на место и закрыл дверцу.
Потом он подкатил кресло к тумбе так, чтобы правое колено мертвого Затворова прижималось к закрытой дверце, придирчиво оглядел общую картину, кивнул сам себе и вышел из кабинета, хлопнув дверью.
Такая уверенность в обнаружении денег объяснялась тем, что со вчерашнего дня, после визита жирного концертного дельца, Затворов ничего не выносил из кабинета. А это значило, что деньги, а не быть их не могло, все еще там. Все просто.
Пройдя по безмолвному коридору, Белянчиков зашел в сортир и заперся там. Развернув пакет, он увидел перетянутые тонкими цветными резинками пачки долларов. Их было ровно десять.
Держа деньги в руках, Белянчиков прислонился спиной и затылком к холодной кафельной стене и закрыл глаза.
Сто тысяч долларов.
Он попытался не поверить себе, но реальность, усмехаясь, говорила ему: не дури, все так и есть! Ты выиграл, не играя. Не веришь? Посмотри на деньги.
Он открыл глаза и, опустив голову, посмотрел.
Да.
Все так и есть.
И вот только тут он позволил себе представить, что будет дальше.
Жену с ее тупой дочкой от первого брака - на хуй!
Сраную квартиру с веревками, на которых постоянно сохли какие-то тряпки, в которой они жили, как три зэка в одной камере, - на хуй!
Работу в тюрьме - на хуй!
А вместо этого…
Сто тысяч долларов. Этого хватит на все.
На новую квартиру, на другую женщину, которую он, наученный горьким опытом, ни за что не пропишет к себе…
Этого хватит на все. И даже на домик в Новгородской губернии, где можно будет спокойно разводить живность, которую Белянчиков любил гораздо больше людей.
Белянчиков снова завернул деньги в пакет, зачем-то спустил воду в унитазе и отправился в приемную. Там он спрятал пакет в книжный шкаф, набитый служебными изданиями, посмотрел на себя в зеркало, сел за стол и снял телефонную трубку.
Если бы он мог, то просто испарился бы отсюда, но обстоятельства, которые частенько управляют людьми железной рукой, вынуждали его позвонить в соответствующее место и сообщить о неожиданной смерти подполковника внутренних войск Василия Тимофеевича Затворова.
Сам Затворов, точнее, его труп сидел в этот момент за своим рабочим столом, и три видеокамеры продолжали равнодушно писать неподвижную тишину в комнате. Так же равнодушно они несколько минут назад запечатлели сомнительные действия капитана Белянчикова.
Но он об этом пока не знал.
* * *
Знахарь стоял перед самой сценой, на которой музыканты группы «Пилорама», прикинутые в лагерные клифты и кепари, под оглушительный аккомпанемент пели о том, что:
«… А мне шконка милей, чем перина, И пахан как суровый отец…»
Задник сцены изображал из себя фрагмент зоны с оградой из колючей проволоки и двумя вышками по углам. На вышках были установлены прожекторы, и их яркие лучи метались по сцене, временами выскакивая на разношерстную публику, столпившуюся во дворе тюрьмы.
Зэки, заполнившие двор, были в восторге.
Близился момент, которого Знахарь ждал уже больше часа.
Концерт был на исходе, и скоро должна была начаться вакханалия звука, света и дыма, которая и нужна была Знахарю для выполнения его плана.