- Но не будем преувеличивать. Я, конечно, могу вас заверить, что до испытания ружье было в исправности. Но подчас случается, что именно в результате испытания ружейный ствол утрачивает свою прочность. Это риск, на который нужно идти. А теперь мы проверим, как располагается дробь при попадании в цель.
Он вынул из кармана газету, развернул ее и быстрым шагом направился к уборной по дорожке, обсаженной ирисами.
- У него живот болит? - спросил Поль.
Но дядя Жюль не вошел в маленький домик; укрепив четырьмя кнопками развернутый газетный лист на двери, он тем же аллюром вернулся обратно.
Дядя зарядил свое ружье одним патроном.
- Внимание! - крикнул он.
Приложившись, он секунду целился, затем выстрелил.
Поль заткнул уши и кинулся к дому.
Оба охотника подошли к газете; она была усеяна дырочками, как шумовка.
Дядя Жюль долго ее осматривал и как будто остался доволен.
- Дробь расположилась хорошо. Я стрелял из того ствола, что суживается у дула. На расстоянии тридцати метров, - что ж, отлично!
Он вынул из кармана другую газету я, развернув ее, сказал:
- Теперь вы, Жозеф.
Пока он укреплял на том же месте новую мишень, отец зарядил свое ружье. Мама и тетя, привлеченные первым выстрелом, спустились на террасу. Поль, спрятавшийся за смоковницей, выглядывал, заткнув указательным пальцем ухо.
Дядя пустился рысью обратно и сказал:
- Валяйте!
Отец прицелился.
Я дрожал за него, боясь, что он промажет; это покрыло бы нас позором и, по-моему, обязывало бы отказаться от участия в охоте.
Он выстрелил. Раздался мощный гул, и у отца при отдаче сильно дрогнуло плечо. Он не выказал ни волнения, ни испуга и спокойно пошел к мишени. Но я его опередил.
Заряд попал в середину двери, дробь усеяла всю газету. С чувством горделивого торжества я ждал, что дядя Жюль выразит свое восхищение.
Он подошел, осмотрел мишень и, обернувшись, сказал только:
- Не ружье, а лейка, так и поливает!
- Он попал в самую середину! - вступился я за отца.
- Что ж, неплохой выстрел, - снисходительно ответил дядя. - Но у летящей куропатки мало общего с дверью уборной. Теперь попробуем дробь помер четыре, номер пять и номер семь.
Они выстрелили еще по три раза, причем каждый выстрел неизменно сопровождался осмотром и замечаниями дяди.
Наконец он объявил:
- Напоследок мы дадим два выстрела крупной дробью. Держите приклад покрепче, Жозеф: я вложил полуторный заряд пороха. А дам попрошу заткнуть уши, потому что вы услышите удар грома!
Оба выстрелили одновременно; грохот был оглушительный, и дверь сильно затряслась.
Они подошли к мишени, улыбаясь, довольные собой.
- Дядечка, - спросил я, - а так можно убить кабана?
- Конечно! - воскликнул он. - Но при одном условии: попасть...
- ...под левую лопатку!
- Правильно!
Он сорвал обе газеты, и я увидел штук двадцать маленьких свинцовых шариков, которые впились в дверь.
- Толстое дерево, - сказал дядя. - Дробью его не прошибешь! Будь у нас пули...
Но пуль у них, к счастью, не было, потому что из-за расстрелянной двери мы услышали слабый голос. Голос робко спрашивал:
- А теперь мне можно выйти? Это была наша "горничная".
* * *
Близился день "открытия охоты", и в доме ни о чем другом не говорили.
После целой серии рассказов о своих подвигах дядя Жюль приступил к объяснениям и наглядному обучению. В четыре часа, после дневного отдыха, он говорил:
- Сейчас, Жозеф, я проанализирую перед вами "выстрел короля", а он для охотника и "царь-выстрел". Итак, слушайте внимательно... Вы спрятались за забором, и ваш пес кружит по винограднику. Если пес дельный, он выгонит куропаток прямо на вас. Тогда вы отступите на шаг, но пока не прикладывайтесь, иначе дичь увидит ружье и успеет улизнуть. А едва птица попадает в поле моего зрения, я прикладываюсь и целюсь. Но в ту самую минуту, как вы стреляете, вы резко вскидываете дуло этак на сантиметров десять вверх, продолжая нажимать на курок, и опускаете голову пониже, втягиваете ее в плечи.
- Зачем? - спросил отец.
- Затем, что если вы бьете точно, то вам может прямо в лицо шмякнуться птица весом в кило, летящая со скоростью шестидесяти километров в час. Теперь перейдем к делу. Марсель, принеси мое ружье.
Я бегом бежал в столовую, а оттуда шел медленно, с благоговением неся драгоценное оружие.
Дядя сначала всегда открывал затвор, проверяя, не заряжено ли ружье. Затем он занимал позицию за садовой оградой. Отец, Поль и я становились полукругом подле. Насупив брови, согнувшись в три погибели и насторожившись, дядя Жюль старался увидеть сквозь листву не бесплодную каменистую тропу, а отливающие золотом виноградники Руссидьона. И вдруг он дважды тявкал по-собачьи, визгливо, отрывисто. Затем, сложив пухлые губы в трубочку, пронзительно свистел, подражая шуму крыльев летящей стаи. После чего отступал на шаг и, не поднимая головы над забором, пристально всматривался в небо. Потом он быстро прикладывался, щелкая курком, и кричал: "Трах! Трах!" Все четверо мы судорожно втягивали голову в плечи и замирали, зажмурившись, готовые принять удар "птицы весом в кило, летящей со скоростью шестидесяти километров в час".
Нас выводил из оцепенения дядин крик: "Бух, бух!" Это означало, что две куропатки упали за нами. С минуту он искал их глазами, потом подбирал одну за другой, ибо во время этою наглядного обучения дядя Жюль бил дичь только "дуплетом". Наконец, свистнув собаку, он шел обратно поступью утомленного охотника, чтобы посидеть в холодке. Отец задумчиво говорил:
- Как видно, это не очень легко.
- О, для этого требуется тренировка! Признаться, я никогда не слышал, чтобы новичку это удавалось с первого раза... Но если у вас есть способности, а это мне еще неизвестно, то вполне возможно, что в будущем году... Ну-ка, попробуйте сейчас.
Отец послушно брал ружье и точно воспроизводил пантомиму дяди Жюля.
Иногда по утрам отец уводил меня с собою на дорогу, к долине Рапон, которую окаймляет живая изгородь из кустарников. Там, потихоньку от всех, мы репетировали "выстрел короля". Я играл роль куропатки и в момент своего взлета изо всех сил швырял камень через изгородь, а отец, стремительно приложившись, пытался в него попасть.
Кроме того, когда мы били "кроликов", я, незаметно для отца, бросал в траву старый, покрытый плесенью шар, шар единственный, оставшийся от чьих-то кеглей, который я нашел в саду.
А иногда отец приказывал мне спрятаться в кустах и закрыть глаза. Я ждал там, навострив уши и прислушиваясь к малейшему шороху. И вдруг отец клал руку мне на плечо и спрашивал:
- Ну, слышал, как я подходил?
В этой подготовке к "открытию охоты" отец проявлял такое усердие и смирение, такую дотошность, что я впервые в жизни усомнился в его всемогуществе, и моя тревога только возрастала.
Наконец взошла заря, возвещавшая канун великого дня. Сначала они примерили свое охотничье облачение. Папа купил себе синий картуз - по-моему, просто изумительный, - коричневые краги и высокие ботинки на веревочной подошве. Дядя Жюль надел берет, сапоги со шнуровкой спереди и совершенно особенного покроя куртку, о которой мне придется сказать несколько слов, потому что была она весьма примечательной.
Увидев ее впервые, мать заявила:
- Это не куртка, а сплошные карманы! Действительно, карманы были даже на спине. Позднее я заметил, что этот большой плюс имел свои минусы.
Когда дядя хотел найти что-нибудь у себя в кармане, он сначала прощупывал сукно, потом подкладку, потом и то и другое вместе, чтобы засечь координаты разыскиваемой вещи. Самое трудное было выяснить, каким путем до нее добраться.
Вот и случилось однажды, что забытый в этом лабиринте маленький дрозд дал о себе знать через две недели отчаянным зловонием. Его местонахождение нетрудно было установить - помогли чуткий нос тети Розы и унылый желтый клювик, который проткнул подкладку. Тогда дядя обследовал все карманы, что дало возможность обнаружить кроличье ухо, желе из раздавленных улиток и старую зубочистку, которую Жюль тут же загнал себе под ноготь. Чтобы извлечь дохлого дрозда, понадобились ножницы.
Однако в день, когда дядя Жюль обновил свою куртку, она произвела сильное впечатление, а обилие карманов сулило богатую добычу.
Обряд одевания - конечно, перед зеркалом - тянулся довольно долго, и охотники, видимо, себе понравились. Но жены тут же их раздели, чтобы покрепче пришить пуговицы на одежде, хотя мужья еще на себя не нагляделись.
Ружья снова смазали и протерли, и мне выпала честь уложить патроны в патронташи.
Затем отец и дядя принялись с лупой в руке изучать подробную карту местности.
- Мы обойдем дом и поднимемся на холмы, - говорил дядя, - до Редунеу; он вот где (дядя Жюль воткнул в карту булавку с черной головкой); до этого места мы ничего особенного но встретим, разве что певчих или черных дроздов.
- Это тоже очень интересно, - заметил отец.
- Мелочь! - ответил дядя. - Наша дичь - не будем обольщаться, - конечно, не королевская, но уж во всяком случае - обычная куропатка, кролик и заяц. Думаю, что найдем это в Эскаупре, - так, по крайней мере, говорил Мон де Папийон. Значит, в Редунеу мы спустимся на Эскаупре, затем пойдем вверх до подножия Тауме, который мы обогнем справа, чтобы добраться до Шелковичного источника. Там мы позавтракаем примерно в половине первого. Далее...
Но что следовало далее, я не слышал; я обдумывал свой план.
Мне необходимо было поставить вопрос ясно и добиться подтверждения того, в чем я был уверен, хотя уверенность моя несколько поколебалась: окружающие меня не обнадеживали.
О костюме для меня не упоминалось. Они, верно, думали, что для охотничьей собаки сойдет и то, в чем я хожу всегда.
Как-то утром я сказал пашей "горничной", что жду не дождусь "открытия охоты". А эта дрянь рассмеялась и ответила:
- Как же! Возьмут они тебя на охоту!
Мало ли что сболтнет этакая круглая дура! Я даже пожалел, что заговорил с нею. Но меня тревожило другое: отец как будто чем-то смущен и несколько раз ни с того ни с сего говорил за столом, что долгий сон необходим всем детям без исключения и что будить их в четыре часа утра очень вредно для здоровья. Дядя поддакивал ему и даже приводил в пример разных мальчиков, которые стали рахитиками или чахоточными, оттого что их каждый день слишком рано поднимали.
Казалось бы, цель этих разговоров - подготовить Поля к тому, что его не возьмут на охоту. Но у меня остался пренеприятный осадок и в душу закралось тягостное сомнение. Я собрал все свое мужество.
Прежде всего надо было удалить Поля.
Я дал ему сачок для бабочек и сообщил, что видел сейчас в глубине сада раненого колибри, которого легко поймать. Поля очень взволновала эта новость.
- Идем скорее туда! - сказал он.
Я ответил, что не могу с ним пойти: меня заставляют мыться в ванне, да еще с мылом.
Я надеялся, что он посочувствует мне и испугается, как бы и его не подвергли такой же пытке. Мой расчет оправдался: стремясь к колибри и спасаясь от ванны, он выхватил у меня сачок и исчез в кустах дрока.
Я вернулся в дом в ту минуту, когда дядя Жюль, складывая карту, говорил:
- Пройти отсюда двенадцать километров до холмов не так уж трудно, но все же это порядочный конец. Я храбро сказал:
- Завтрак поносу я.
- Какой завтрак?
- Наш. Возьму две сумки и понесу завтрак.
- Но куда? - спросил отец.
Вопрос этот меня сразил: отец явно притворялся, что не понимает.
Я решил идти напропалую.
- На охоту, - выпалил я и продолжал дальше без передышки: - Ружья у меня пет значит я понесу завтрак это же ясно вам он будет мешать и потом если вы его положите в ягдташ вам некуда будет девать дичь и потом я хожу тихо-тихо я изучил все про краснокожих я умею подкрадываться как команч и доказывается это тем что я всегда ловлю сколько хочу цикад и что я далеко вижу и один раз ведь это я показал вам ястреба да и то вы его не сразу увидели а потом у вас же нет собаки так что куропаток если вы их убьете вы их не разыщете а я же маленький я прошмыгну между кустами... И потом вот так пока я буду их искать вы настреляете кучу других... и потом...
- Поди сюда, - сказал отец.
Он положил свою большую руку мне на плечо и заглянул в глаза.
- Ты слышал, что говорил дядя Жюль? Надо пройти двенадцать километров до холмов! У тебя слишком маленькие лапки, чтобы так долго топать!
- Они маленькие, но крепкие. Потрогай: твердые, как дерево.
Он пощупал мои икры.
- Правда, мускулы у тебя хорошие...
- И потом, я легкий. У меня не такие толстые ляжки, как у дяди Жюля, значит, я никогда не устаю!
- Эй ты! - сказал дядя Жюль, радуясь возможности переменить тему разговора. - Мне не очень нравится, когда критикуют мои ляжки!
Но я не принял вызова и продолжал:
- Ведь кузнечики небольшие а прыгают гораздо дальше чем ты и потом когда дяде Жюлю было семь лет отец всегда брал его на охоту а мне уже целых восемь с половиной а он говорил что отец у него был строгий тогда это несправедливо что вы... И потом если вы не хотите меня взять я заболею меня уже немножко тошнит!
Протараторив все это, я подбежал к стене, припал к .ней головой, уткнувшись в сгиб локтя, и громко заплакал. Отец, растерявшись, молча гладил меня по волосам. Вошла мама и, ни слова не говоря, посадила меня к себе на колени. Я был в полном отчаянии. И пуще всего потому, что "открытие охоты" представлялось мне началом похода в Страну Приключений, оно уводило меня туда, где раскинулась еще неведомая мне гарига, на которую я так долго лишь глядел издали. Но особенно хотелось мне помочь отцу в предстоящем ему испытании: я бы забирался в самую чащу и гнал к нему дичь. Если бы он промазал куропатку, я бы сказал: "А я видел, как она упала!" - и, чтобы отец приободрился, торжественно принес бы заранее заготовленные перья, которые я насобирал в курятнике. Но всего этого я не мог сказать отцу, и любовь к нему, не находившая выхода, разрывала мне сердце.
- Вы тоже хороши! - сказала мать. - Сами же наговорили ему с три короба!
- Идти с нами для него опасно, особенно в день открытия сезона. На холмах будут еще охотники, кроме нас... Он маленький, из-за кустарников его но видно, чего доброго, подумают, что там дичь.
- Но я-то увижу ваших охотников! - кричал я сквозь слезы. - И, если я с ними заговорю, они поймут, что я не кролик!
- Ну хорошо, я тебе обещаю, что через два-три дня, когда я немного потренируюсь и мы пойдем не так далеко, я возьму тебя с собой.
- Нет! Нет! Я тоже хочу участвовать в открытии! Вот тогда дядя Жюль проявил редкостную широту души и благородство.
- Я, может быть, вмешиваюсь не в свое дело, - сказал он, - но, по-моему, Марсель заслужил право участвовать вместе с нами в открытии охоты. Ну, хватит тебе плакать. Он понесет наш завтрак, как и предложил, и будет чинно шествовать за нами в десяти шагах от ружей. Согласны, Жозеф?
- Если вы согласны, то и я не против.
Я чуть не задохнулся от слез, по теперь я ревел от благодарности. Мать нежно погладила меня по голове и расцеловала в обе мокрые щеки. Тогда я подпрыгнул, вскарабкался на дядюшку, как на дерево, и прижал его большую голову к моему бьющемуся сердцу.
- Ну успокойся, успокойся! - повторял отец.
Влепив дяде Жюлю два звонких поцелуя, я с маху прыгнул на пол; затем чмокнул ладонь отца и, подняв руки над головой, исполнил танец диких, завершив его прыжком на стол, откуда я щедро рассыпал воздушные поцелуи публике.
- Только не нужно говорить об этом Полю, - сказал я потом - ведь он еще маленький. Он бы не мог идти в такую даль.
- Эге-ге! - сказал отец. - Так ты собираешься лгать брату?
- Я не солгу, я просто ему ничего не скажу.
- А если он сам об этом заговорит? - спросила мать.
- Тогда я солгу, потому что так надо для его же пользы.
- Он прав, - сказал дядя и, пристально посмотрев мне в глаза, добавил: Сейчас ты сказал очень важную вещь. Смотри не забудь: лгать детям можно, когда лжешь для их пользы.- И он повторил: - Смотри не забудь это!
* * *
За обедом я не в состоянии был прикоснуться к еде, несмотря на замечания матери. Но дядя вскользь упомянул о завидном аппетите охотников как о характерной черте этой особой породы людей, поэтому я поспешил съесть свою отбивную и попросил себе еще картофеля.
- С чего это ты вдруг набрал столько картошки? - удивился отец.
- Набираюсь сил на завтра.
- А что ты завтра предполагаешь делать? - участливо спросил дядя.
- Ну как же, пойду на открытие.
- На открытие охоты? Так ведь зто будет не завтра! - воскликнул он. Завтра же воскресенье! Неужели ты думаешь, что в день праздника Христова дозволено убивать божью тварь? А для чего тогда, по-твоему, обедня? Ах да, добавил он, - в вашей семье все безбожники! Вот почему ребенку приходит в голову дикая мысль, что можно открывать охоту в воскресенье!
Я растерялся:
- А когда же это будет?
- В понедельник... послезавтра.
Это была обескураживающая новость; муки ожидания продлятся еще один день. Что делать? Я покорился, хоть и очень неохотно, но не возразив ни словом. Дядя Жюль объявил, что он с ног валится, до того сонный, и все пошли спать.
Когда мама подоткнула со всех сторон одеяло Поля, она поцеловала меня, пожелав спокойной ночи, и сказала:
- Завтра я дошью ваши новые индейские костюмы, а ты тем временем будешь делать стрелы. А к полднику у нас абрикосовое пирожное со сбитыми сливками.
Я понял, что, суля это пиршество, она хочет подсластить мое горькое разочарование, и нежно поцеловал ей обе ручки.
* * *
Но едва она вышла из комнаты, как Поль заговорил. Я не мог его разглядеть, мама погасила свечу. Голосок его звучал холодно и спокойно:
- А я знал, что они не возьмут тебя на открытие. Я лицемерно ответил:
- А я никогда и не просил. Детей на открытие охоты не берут.