Дед вскоре ушел на двор по своим делам, и Михеев сразу стал серьезным. Жилин помалкивал, вылавливая ложкой, хрустящий гриб из миски, слушал разговор. Чувствовалось, что и он что-то знает, но пока обдумывает. Переглянувшись с Михеевым, Сибирцев достал потертую карту уезда, заговорил о цели поездки, о золоте Мыльникова, о Лешакове и следил при этом за выражением глаз Жилина. Но тот оставался спокойным и даже более — равнодушным. Но когда решили, что нынче же в ночь Сибирцев с Сотниковым отправятся таежной дорогой на лешаковскую Медвежью заимку, Жилин вдруг заворочался на лавке, откашлялся и заговорил сипловатым, словно извиняющимся тоном:
— Про золото я слыхал. Мужики поговаривают, что было вроде. А кто и сомневается. Может, и не было. Старателей пограбили. Ежли старательское то золото — оно небольшое. Совсем небольшое… А может, и есть…
— Есть золото, и немалое, — возразил Сотников.
— Ну, есть так есть, — вздохнул Жилин. — Однако вам тут без меня никак нельзя. В тайге дорогу надо носом чуять… Кабы по тракту — другой разговор. Да, вишь, нельзя по тракту.
— Что-то дед задерживается, — вскользь отметил Михеев.
— А это он пошел поглядеть, — отозвался Жилин, — не побег ли кто в тайгу.
Михеев одобрительно подмигнул Сибирцеву.
— Верный дед-то? — вмешался Сотников.
— Да уж куда верней, — буркнул Жилин.
— Ну ладно, — Сибирцев встал и потянулся так, что захрустели суставы, — будем кончать беседу. Пулемет нам лишний. Много места занимает, да и потише надо ехать. Винтовки есть, гранаты. От немногих отобьемся, а если сотня навалится, так и пулемет не поможет. Вопрос последний: как повезем золото? Под сеном?
Жилин словно ждал этого вопроса. Он снова, как бы виновато, что вмешивается в разговор, кашлянул, прикрыв рот ладонью. Михеев взглянул на него вопросительно.
— Ежли… Это… Игнат говорил, тут по деревням кой-где снаряды осталась. В ящиках. Снаряды те мужики побросали, а ящики в хозяйство, значит, приспособили. Так ежли те ящики… А сверху нераспечатанными прикрыть. Вези себе, вроде как оружие. Снаряд, он без пушки кому нужон? И охрана при нем, вишь ты, без подозрений. И тяжесть подходящая. Тут вес много значит.
«А что? — веселея, подумал Сибирцев. — Молодец Жилин. Дельная мысль. Аи да мужик! Сразу видно — бывалый солдат».
Михеев откровенно улыбался:
— Ну удружил! Быть тебе, Жилин, наркомом. Голова!.. А я, честно говоря, и сам уж подумывал направить тебя с ними. Договорились, поедешь. Только смотри, как друга прошу, вся надежда на тебя.
Жилин даже засопел, опустив голову. Потом боком, по-медвежьи, вылез из-за стола, оделся, проворчав:
— Лошадей пойти покормить…
И вышел.
— Ну, как тебе мой Жилин? — с восхищением глядя ему вслед, сказал Михеев. — Мы тут головы ломаем, а он — раз-два — и в дамки.
— Ты чего, Алексей, вроде как недоволен? — поинтересовался Сибирцев, глядя в хмурое лицо Сотникова.
— Да нет, — неохотно отозвался тот. — Я о другом.
— Давай выкладывай, — сказал Михеев. — Все сомнения сейчас. Потом поздно будет.
— Я вот что думаю, — медленно заговорил Сотников. — Двадцать пудов — не шутка. Там у него, у Лешака, и монеты, и песок, и другие ценности. Сам говорил. Двоих-то саней хватит ли? И опять же нас только трое. Всем бы поехать… Да и ящики эти, где их искать?..
Михеев прошелся к печке и обратно, чуть сощурившись, посмотрел на Сотникова.
— Ящики сейчас главное. Но уж это забота Жилина. Пошарит по селам вдоль тракта и найдет. Здесь много добра побросали, когда удирали в Читу… А вот ехать всем вместе нельзя. Любой дурак засечет наш обоз, а там уж и «таежный телеграф» сработает… Я верю, что в тебе сейчас говорит обычная осторожность. Просто осторожность. — Сотников вскинул голову, и щеки его вспыхнули, но Михеев движением руки остановил его — Потому повторяю, что нельзя никак всем ехать. Я даю вам Жилина, а он старый таежный волк. Его не обманешь… Ну а вас мы встретим, как договорились, вот здесь, — он ткнул пальцем в карту, — у Трифоновой пади. Так что и ехать-то вам одним от силы полета верст. Тут важнее, чтоб у твоего Лешакова все было тихо. Думаю, что с помощью нашего деда и Жилина мы уже к вечеру будем знать, в каком районе банда. Если она сейчас близко от Медвежьей заимки, все, естественно, отменяется. Будем оттягивать банду за собой, к Баргузину… А насчет транспорта не беспокойся, кони добрые, вытянут, сам отбирал. Кормите только получше — овса дадим.
Сибирцев достал клок газеты, огрызок карандаша и, низко склонившись над столом, производил какие-то расчеты. Выпрямился, вздохнул и сунул расчеты в карман.
Солнце ушло из окна, и в избе сразу стало темно, накапливалась тишина, и в ней уютно заверещал сверчок. Вернулись дед Игнат с Жилиным, долго обивали снег у порога, стучали чем-то деревянным, словно натягивали обручи на пустую бочку. Зашли в избу.
— Порядок, — сказал Жилин, сбрасывая доху. — В деревне тихо. Все по избам печки топят. Про «хозяина таежного» тоже близкого слуху нет. Вот, — через паузу добавил он. — Нашли кое-что. С пяток ящиков-то есть, но без снарядов, пустые. Я так полагаю, — обратился он к Михееву, — не нынче бы ехать нам, Владим Васильич, а завтра: еще по округе поискать, людей послушать. И чтоб тогда уж без остановки. Проскоком. С первыми звездами. А им бы, — он кивнул на Сибирцева с Сотниковым, — на двор не показываться. Кто тут народ считал, сколько прибыли, куда убыли?
— Наверно, ты прав, — подумав, согласился Михеев. — А ты что скажешь? — Он повернулся к Сибирцеву.
— Думаю, Жилин говорит верно. Нам, брат, нет никакого резона петлять по селам в поисках снарядов. Одних ящиков мало. Нужны снаряды. Есть и у меня одна мысль. Скажите, Жилин, можно найти снаряды от трехдюймовки? Их нужно не больше двух десятков.
Жилин помолчал и вдруг усмехнулся:
— Надо, так сыщем.
Михеев даже привскочил, с маху хлопнул Сибирцева по спине:
— Умница!
— Тогда будем ждать, — Сибирцев встал, спросил у старика: — Как, дед, не стесним?
— Да живите, — словно бы отмахнулся он. — Шуму бы помене, и курить в сени ступайте. У меня завсегда травный дух.
Сибирцев виновато спрятал вытащенный было кисет. Михеев хитро подмигнул ему: так, мол, приучайся к порядку. Сам Михеев не курил.
8
Поздней ночью, подойдя к темному оконцу лешаковской заимки, Сотников осторожно постучал по ставне. Стукнул еще раз. За стеклом затеплился огонек. Послышались тяжелые шаги, и хриплый со сна голос спросил из-за двери:
— Кого это носит?
— Я, дед, — отозвался Сотников.
Загремела щеколда, забренчали какие-то засовы, и дверь отворилась. В тулупе, накинутом на исподнее, держа над головой керосиновую лампу, в проеме двери встал дед Лешаков.
— Это ты, Олеха, — утвердительно произнес он, словно давно ждал гостя и ничуть не удивился его приходу. — Проходи. Ай не один?
— У тебя спокойно? — вопросом на вопрос ответил Сотников.
— А какая меня лихоманка тронет? — Лешаков зевнул и широко перекрестил рот. — В округе-то тихо. Гостей нет… Ну, пришел, так зови своих. — Он отстранил лампу и пристально поглядел в темноту. — А коней-то вон туды заводите, в сараюшку, помнишь, поди, под сеновалом, да.
Помнил Алексей. Прятался на сеновале в ожидании Лешакова и Творогова. Ох, как помнил…
— Ну, давай, — махнул рукой Лешаков, — да в избу ступайте.
Он ушел, оставив открытой дверь, в сени. Когда, отряхиваясь и поеживаясь от холода, ночные гости вошли в избу, возле печи с выведенной в дымоход трубой уже закипал пузатый медный самовар.
— С мороза-то чего бы покрепче, — ворчливо, будто про себя, заметил Жилин.
— С мороза — дак чай горячий, на травах-корешках, — тоже самому себе сказал Лешаков.
Был он действительно похож на лесного зверя. Огромный, кряжистый, с нечесаной, до пупа, бородищей и спутанной гривой седых волос. Двигался крупно, широко. Гулко кашлял, зевал и постоянно крестил рот. Гости — сами люди не хлипкие — чувствовали себя рядом с ним в тесной избе не очень уютно.
Когда с долгим молчаливым чаепитием было покончено, Лешаков придвинул к себе лампу и взглянул на Сибирцева острыми, чуть прищуренными глазами.
— Олеха — человек мне знакомый, — строго заговорил он. — Да время нынче такое, что и к родному брату доверие качнулось. Да… ты, — он снова посмотрел на Сибирцева, — вижу, начальником ихним будешь. И при пистолете, — он кивнул на маузер, свисавший на ремне почти до полу. — Документ какой есть при себе ай нет?
— Есть, отчего же, — Сибирцев пожал плечами и вынул из внутреннего кармана сложенный вчетверо мандат, развернул, протянул через стол старику.
Тот принял бумагу, долго, шевеля губами и близко поднося ее к ламповому стеклу, читал, шептал про себя. Наконец положил мандат на стол и накрыл его широкой корявой ладонью.
— Есть, отчего же, — Сибирцев пожал плечами и вынул из внутреннего кармана сложенный вчетверо мандат, развернул, протянул через стол старику.
Тот принял бумагу, долго, шевеля губами и близко поднося ее к ламповому стеклу, читал, шептал про себя. Наконец положил мандат на стол и накрыл его широкой корявой ладонью.
— Ясное дело. Вот и я говорю, время нынче такое. Хошь не хошь, а человека проверяй, особливо ночного-то гостя, да… Стало быть, рассказал вам Олеха. Поди, не чаевничать приехали.
Сибирцев молча кивнул. Жилин привалился к стенке и сонно закрыл глаза, но чувствовалось, что он весь внимание.
— Золотишко-то и прочее у меня тута, — продолжал старик. — Только вот вопрос, повезете-то как? Ты, начальник, должон понимать, что ежели вас накроют, всем будет одна дорога — мать сыра земля. И вам и мне, стало быть, да… Дак вот интерес имею.
Сибирцев изложил свой план.
Вывозить золото и драгоценности решили в пустых снарядных гильзах, распределяя по каждой примерно по двадцати килограммов. Оставшуюся пустоту забивать пыжами и зачеканивать снаряд. Поди разберись, истинный снаряд в ящике или фальшивый… Недаром делал расчеты Сибирцев, а после вместе с Михеевым полдня провели они в заброшенной Игнатовой бане, распатронивая собранные Жилиным снаряды, вывинчивая взрыватели и освобождая гильзы от пороха. Старик слушал, посверкивал глазами, почесывал бороду.
— Хитро придумали, — наконец высказал он свое отношение. — Кто придумал-то, а?
— Думали вот, да и придумали, — Сибирцев уклонился от прямого ответа.
— Ага, — подтвердил старик, — что ж, стало быть, задерживаться вам тута нет никакой надобности… Ты, мил друг, слышь-ка? — он тронул Жилина за плечо, и тот открыл глаза. — Ступай к развилке да гляди шибче. Не ровен час, хоть и давненько не залетывал сюда «таежный-то хозяин»… В случае чего к сараюшке беги. А вы с Олехой собирайтесь, со мной пойдете. Золотишко недалече. Дак и то двух десятков пудов не наберется.
Старик поднялся с лавки, покряхтел малость, разминая руки и ноги, и принялся одеваться. Потом он гремел в сенях, отыскивая заступ и тяжелый лом. Вошел в избу.
— Ну, с богом. Лампу-то с собой возьмите.
В сарае старик основательно закрепил лампу на гвозде, вбитом в стенку, раскидал слежавшееся сено в углу, очертил квадрат на прибитой земле и передал заступ Сотникову.
— Давай, Олеха, тута не шибко глубоко. Штыков на пять, не боле.
Копали по очереди. Торопились успеть до рассвета. Сибирцев взмок, скинул полушубок и безостановочно бил твердую землю ломом. Когда углубились на полтора штыка, пошло полегче. Старик время от времени выходил из сарая, вслушивался в темноту. Возвращался, сняв с гвоздя лампу, светил в яму. Наконец сказал Алексею:
— Теперь уж близко. Как дойдешь до доски, с осторожкой бери. Да землю-то не разбрасывай, обратно закапывать будем.
Лезвие заступа звякнуло. Старик тут же посунулся в яму, велел Сотникову вылезать.
— Давай, — сказал, — свои ящики. Сейчас вынать станем.
Он вытащил из ямы три толстых широких доски, уложил их впритык друг к дружке на земляном полу и начал подавать Сибирцеву, склонившемуся над ямой, тяжелые кисеты из сыромятной кожи, каждый весом примерно килограммов по пяти. Это, сказал, песок и самородки. Потом пошли такие же тяжелые кожаные мешки, туго стянутые у горла жесткими ремнями. Здесь были империалы и полуимпериалы старой, еще николаевской чеканки, золотые полосы, кружки, платина. И наконец, старик, обеими руками прижимая к груди, поставил на край ямы один за другим два мешка. Выбрался сам. Разостлав на земляном полу попону, он развязал мешок и осторожно стал высыпать на нее никогда прежде не виданные, разве что на старых картинах, предметы церковной утвари — панагии на тяжелых золотых цепях, наперсные кресты с тускло светящимися при свете керосиновой лампы неизвестными, но явно дорогими камнями, браслеты, перстни, ожерелья, нитки жемчуга.
От изумления у Сотникова округлились глаза.
— Вот это клад… — прошептал он.
— Одно такое колье, — Сибирцев взял из кучи добра и поднес к свету массивное, вспыхнувшее радужными огнями ожерелье, — стоило сорок деревень. Да… Ну что ж, — он вздохнул, зачерпнул горстью несколько предметов, словно прикидывая их на вес, — начнем паковать.
Жемчужная нить медленным ручейком потекла меж его пальцев.
— Доставай, Алеша, снаряды…
В гильзу забивали пыж — тряпки, сено, — потом ссыпали золотые вещи, прижимали кисетами и снова закладывали пыжом, чтоб сохранить центровку снаряда. И уж после Сибирцев вставлял головку снаряда и зачеканивал края гильзы. Кто его знает, может, кому-нибудь придет в голову проверить, что в снарядных ящиках. Пусть проверяет: внешне-то обман, пожалуй, и не обнаружишь. Снаряд и снаряд. И по весу и по центровке. А что взрыватель вывернут, так кому он нужен в пути, взрыватель-то?..
Заполнили ящики. В каждом вышло килограммов по восемьдесят. Нормальные ящики. Уложили их в розвальни: один — в тот, где поедут Сибирцев с Жилиным, и три — к Сотникову. Чтоб вес был поровну. Розвальни на железном подрезе, добрые розвальни. И кони кормленые, овса расстарался добыть Михеев. На таких конях спокойно верст по сорок можно делать. Ну а при нужде да по тракту шестьдесят пять — семьдесят. Правда, при особой нужде, когда уж и выхода не будет, и все, по сути, едино: живы останутся кони или запалишь их.
Быстро перебросали в яму полполенницы дров, пустые мешки, перекидали землю, подчистили и крепко утоптали пол. Прикрыли лежалым сеном. Утром старик обещал сам все привести в окончательный порядок.
Лешаков был хмур. Велел сразу уезжать и ехать быстро, а на дневку остановиться в Лиховой сторожке. Она в стороне от дороги, никто там и не бывает, и до темноты можно переждать. Езды туда полтора десятка верст. Он подробно рассказал, как добираться, где укрыть коней и сани, как след замести.
— Чую, — сказал он, пожимая руки Сибирцеву и Сотникову, — беда на энтом золоте. Ох, беда… Ну да все под ним ходим. Чему быть, того, стало быть, не миновать. Прощайте, значит. Ох, беда, беда…
У развилки подхватили замерзшего до зубовного стука Жилина и свернули не к Трифоновой пади — там Михеев будет лишь следующей ночью, — а к Лиховой сторожке, чтобы уж потом окольными путями двигаться на встречу со своими.
9
Не знал Сибирцев, не имел сведений и Михеев, что поутру к Медвежьей заимке с малым количеством людей пожаловал сам «таежный хозяин». Странное предчувствие деда спасло их на этот раз.
Лешаков, прибиравшийся в сарае, услышал дробот копыт и выглянул за дверь. Во двор на рыжем пританцовывающем жеребце въезжал его благородие, именовавший себя с недавних пор «хозяином». «Добрый коняка», — мысленно определил Лешаков, стараясь сохранить спокойствие. А душа приготовилась к худшему. Вслед за «хозяином», словно влитым в седло, стройным, туго перетянутым в талии желтым ремнем, тоже верхами втягивались во двор его люди, одетые кто во что горазд.
— Эй, старик! — звонко и картаво, отчего слышалось «ста'гик», крикнул его благородие. — Вст'гечай гостей!
Лешаков вышел наружу и стоял, разглядывая лесных бандитов и поглаживая дикую свою бороду.
«Хозяин» легко спрыгнул на утоптанный снег, потрепал жеребца по холке, приказал, не оборачиваясь к остальным, накрыть его попоной, и, поигрывая витой плетью у голенища сапога, с ухмылкой пошел навстречу старику.
— Ну ста'гый колдун, что это ты ни свет, ни за'гя в са'гае возишься? А? Золотишко щупаешь? Все хит'гишь, ста'гик, да я похит'гее буду… Эй! — он обернулся к своим. — Гляньте, что у него там!.. Ну, колдун, п'гиглашай в дом! Ставь самогонку, угощай до'гогого гостя.
«Проскочили или нет? — металась мысль. — Должно, проскочили, успели… А то дак иной разговор был бы…»
Прибывший по-хозяйски оглядел избу, пристройки, мельком взглянул на следы санных полозьев, избороздивших двор.
— Кто был? — неожиданно резко крикнул он.
— Дак кто был, — Лешаков равнодушно пожал плечами. — Ездют разные. Чай, дорога никому не заказана… Кум был…
— Что ж это, твой кум о двух санях нынче ездит? Не к'гути, колдун, а то бо'году запалю, ты меня знаешь!
— Воля ваша. Были с ним шиловские мужики, ехали шибко. Боятся, поди, вашего-то благородия. — От сердца маленько отлегло.
— Нет тут ничего! — крикнули из сарая.
— Ну-ну… Сково'годников! Погляди, куда след ведет.
Один из верховых умчался назад, к дороге.
Вошли в избу. «Хозяин» неторопливо разделся, бросил на лавку щегольской свой полушубок, мохнатую волчью шапку и сел, широко расставив ноги. Был он тонок в талии, ловко сидел на нем френч английского покроя.
— Ну, ставь самова'г, подавай закуску и все остальное. Гово'гить с тобой буду. И учти, в последний г'аз, — сказал без угрозы, спокойно, скусывая и сплевывая на пол льдинки, на мерзшие на пышных черных усах. Старик не спеша, стал раздувать самовар, поджигая тонкие лучинки, приладил трубу и начал собирать на стол. Громко топоча, вернулся Сковородников, склонился и сказал вполголоса: