Или вас позвали в гости… Причем вам нужно выглядеть на все сто, как начищенный алтын. Вы надеваете свой лучший костюм – а, возможно, он у вас только один, – и единственно, чего боитесь, так это не извозиться. Вы стараетесь ни к чему не прикасаться и не прислоняться, буквально сдуваете с него пылинки, но все же умудряетесь посадить на пиджак большое маслянистое пятно. Причем на самое видное место! Испорчено настроение, испорчен вечер (а то и единственный пиджак). Вы с унылым видом поворачиваете обратно домой, прислоняетесь в метро к сомнительным личностям, садитесь на грязную скамейку в парке, решив покурить, но на вашем костюме – ни пылинки. Это потому, что вы перестали бояться за его сохранность. Словом, то, чего вы сильно боитесь, уж будьте уверены, обязательно произойдет.
Так случилось и со мной…
Утром Клим раздавал «наряды на работу». Мне выпало собирать пивные банки и бутылки, для чего я получил большую пластиковую сумку с ручками, типа «мечта оккупанта». Как собирать стеклянные бутылки, я знал: выливаешь остатки содержимого в себя (если содержимое того стоит) или на землю, а пустую бутылку кладешь в сумку. А вот как собирать алюминиевые пивные банки, меня научил Паша. При нахождении такой банки она ставится на попа, то есть стоймя, и сплющивается подошвой ботинка.
Словом, я отправился работать. У Клима была своя территория, на которую не смели претендовать другие бомжи. Но на его территорию, впрочем, как и на все прочие, все время покушались «китайцы», не признающие никаких границ и «конвенций». Поэтому при инструктаже, полученном мною от Клима, содержалась и такая фраза:
– Увидишь на нашей территории «работающего» чужого – без промедления бей в лобешник. И не бойся: чужие прекрасно знают, что нарушают правила, поэтому огрызаться не станут, просто убегут…
Я поначалу стеснялся, конечно. Кругом ведь люди, и мне казалось, что все они смотрят на меня и осуждают за то, что вот я, такой непутевый, собирая банки и бутылки, как бы предал их всех, не оправдав ничьих надежд. Потом, приглядевшись, я заметил, что до меня никому нет никакого дела. Напротив, я даже как бы сделался «невидимкой», все окружающие меня люди старались не смотреть в мою сторону, а многие попросту не замечали меня. А через пару часов работы я и сам перестал замечать людей. Они существовали в своем мире, я – в своем. И наши миры соприкасались только во времени: категории неконкретной, размытой и расплывчатой. Я и остальные граждане, не являвшиеся бомжами, существовали в разных мирах, не пересекающихся друг с другом даже по касательной. Поэтому я вздрогнул от неожиданности, услышав за спиной:
– Старый! Это ты?!
Я поднял голову и увидел одного очень хорошо знакомого мне человека, которого не рассчитывал вообще когда-нибудь встретить. Вот оно, чего я так боялся.
Это был Витюня Жмуркин. Заместитель главного редактора газеты «Московский репортер», когда она переживала свои лучшие времена, и зам главного редактора, ответственный секретарь и верстальщик в одном лице уже не в лучшие времена для газеты, когда нас осталось в ней всего пять человек: я (корреспондент), Вова Чикин (корреспондент), Полина Шлыкова (корректор), Витюня Жмуркин и Геннадий Павлович Нехватов (главный редактор). В две тысячи восьмом году газета «Московский репортер» была прикрыта из-за появления сенсационной публикации о возможном разводе с супругой одного очень крупного фигуранта в российской политике. Который, кстати, развелся-таки, хотя и много позже. Нехватов, прощаясь с нами, накрыл в своем кабинете последний раз роскошную «поляну», после чего мы все разошлись в разные стороны и больше не виделись. И вот, по прошествии пяти лет, такая неожиданная и нежелательная в моих сегодняшних обстоятельствах встреча…
– Это я, – негромко ответил я. – Здравствуй, Витюня.
– Точно, это ты! – Жмуркин был прямо-таки несказанно рад. – А что ты здесь делаешь? – Он как-то недоверчиво оглядел меня с ног до головы. – У тебя ж все вроде хорошо устроилось. Ты ж вроде на телевидении был. Успехом пользовался, программы классные делал. Как случилось-то, что ты тут на вокзале бутылки собираешь? Хреновски выглядишь, хочу тебе сказать.
– Тише, я работаю, тише… – зашипел я на него, заметив метрах в пятидесяти Пашу, тоже собирающего бутылки и банки и подозрительно на нас посматривающего.
– Работаешь? – удивленно произнес Жмуркин.
– Ну а разве ты не видишь? – перевел я взгляд на бутылки.
– Так это у тебя редакционное задание такое! – догадался Жмуркин. – Типа работы «под прикрытием»…
– Да, только меня никто не «прикрывает»… – ответил я.
– Здорово! – опять воскликнул Жмуркин, чем заставил меня скрипнуть зубами и поежиться, будто от холода.
– Тише, прошу тебя, тише. – Я уже злился на бывшего зама главного редактора, ответственного секретаря и верстальщика в одном лице. – За мной могут наблюдать.
– Да? Кто? – начал вертеть головой по сторонам Витюня.
– Не оглядывайся, – снова зашипел я на Жмуркина. – Дай мне лучше немного денег…
Петя достал бумажник и раскрыл его:
– А сколько тебе надо?
– Дай, сколько можешь.
– Ну, много-то у меня и самого нет, – невесело буркнул Жмуркин и вынул пятисотенную. – Столько хватит?
– Хватит, – сказал я и положил купюру в карман. – И не беспокойся, когда все закончится, я тебе их отдам. Дай мне твой телефон.
– Так, давай, я тебе позвоню, и ты мой номер просто законтачишь, – предложил Жмуркин.
– Витя, у меня нет сотового, я бомж, – посмотрел я на него, как на малого ребенка.
– Ах да… – спохватился Жмуркин и виновато сморгнул: – Щас.
Он достал ручку, блокнот – привычки журналиста его не покинули, – написал на листке номер своего телефона и, вырвав листок, передал его мне.
– Спасибо, – сказал я. – Сам-то где работаешь?
– Нигде, дома сижу, – грустно ответил Жмуркин.
– А чем зарабатываешь на хлеб насущный?
– Я копирайтер. Пишу статьи на заказ для разных сайтов.
– И как пло́тят?
– По-разному, – уклончиво произнес Петя, но по его глазам я понял, что «плотят» ему не очень…
Разговор явно не клеился. Обстановочка не та.
– Ладно, – сказал я. – Спасибо еще раз. Очень был рад повидаться.
– И я, – ответил Витюня. – Хотя…
Мы пожали друг другу руки и разошлись.
Я насобирал почти полную котомку банок и бутылок и понес их в пункт приема на Грузинском валу. Пластик здесь не принимали, поэтому, верно, Клим и сказал мне собирать только стекло и алюминий. Наверное, пластиковые бутылки собирал Паша.
Получив деньги, я направился «домой». Там уже были все, за исключением Космоса.
– Как успехи? – спросил меня Клим, остро посмотрев мне в глаза.
– Вот, – протянул я ему деньги, вырученные за сдачу бутылок и банок. – А вот еще, – полез в другой карман и вынул пятисотенную купюру.
– О, «пятихатка»! – довольно воскликнул Клим, быстро переглянувшись с бородатым Пашей. – Откуда у тебя такая денежка? Я ж говорил, что от тебя будет польза!
– Знакомого одного встретил, – сказал я. – У него и разжился.
– Может, нам тебя по твоим знакомым отправлять? – весело посмотрел на меня Клим. – Будешь у них денежку сшибать, покуда давать будут…
Я понял, почему повеселел Клим и что означал его предыдущий острый взгляд и перегляд с бородатым Пашей. Клим знал про «пятихатку». О ней ему наверняка поведал Паша, видевший меня, когда я разговаривал с Петей Жмуркиным. И острый взгляд Клима был просто испытующим взглядом, означавшим вопрос: отдам я пятьсот рублей в «общак» или зажму для себя и проем их втихаря, как самая последняя «крыса». И он был доволен, что я не «крысятничаю»…
– Эй! – услышали мы голос снаружи.
Клим отдернул брезент, и мы увидели чумазого «китайца». Он и правда походил на натурального китайца из-за малого росточка, тщедушного телосложения и глаз-щелочек, заплывших из-за синяков.
– Чего тебе? – недоброжелательно спросил Клим.
– Там вашего Космоса на глушняк вальнули[1], – сказал «китаец».
– Где «там»? – потемнел лицом старшо́й.
– На складском пустыре, – ответил «китаец».
Клим пошарил в кармане, вынул горсть мелочи и сунул ее в руку:
– На.
Бомж мгновенно исчез, а мы пошли за Климом на складской пустырь. Там уже собрались бомжи, обступившие полукругом лежащее тело. Когда мы подошли поближе, один из бомжей, с наколотыми на пальцах перстнями, жестко просипел:
– Ну, что, Клим, доигрался?
– Ты про что, Король?
– А вот про это? – указал тот на лежащего Космоса. – Или у тебя зенки не ухлят?[2]
– Да ухлят зенки, – примирительно ответил Клим, посматривая на Космоса с перерезанным горлом. – А я-то тут с какого боку?
– Как это, с какого? – удивился Король. – Пацанчик-то ведь из твоего хоровода?[3]
– Из моего, – подтвердил Клим.
– Значит, ты за него в ответе, и спрос с тебя.
– Из моего, – подтвердил Клим.
– Значит, ты за него в ответе, и спрос с тебя.
– За что спрос-то? За то, что ему черная масть легла?[4]
– Ма-асть… На дурняк-то меня не бери[5]. Гнилой базар разводишь[6], Клим, – недовольно буркнул Король.
– Это кто? – шепнул я стоящему около меня Паше.
– Кто? – переспросил Паша.
– Кто это, с кем наш Клим разговаривает?
– Это Король, – уважительно произнес Паша. – Главный среди всех бомжей. Пахан, по-нашему…
– С тебя, Клим, пять косарей[7], – медленно и четко произнес Король.
– За что? – помрачнел Клим.
– За то, что накосячил[8]. Своих надо в узде держать, чтобы не рыпались, куда не велено.
Разговор на этом был закончен. Король со своей свитой отбыли в только им известном направлении, бомжи потихоньку разошлись, тихо переговариваясь, а мы остались возле Космоса, лежащего на земле, раскинув руки. Он был весь в крови, и вытекло ее столько, что промокла вся куртка, которую он не снимал даже на ночь.
– Любку из Краснодара вот точно так же зарезали, – негромко объявил Паша, ни к кому не обращаясь. Клим сердито посмотрел на него, но ничего не сказал. – Слышь, Клим, Кобзарь, что с Гришкой-пройдохой кучкуется, сказал, что, когда Космоса нашли, у него во рту сто евро торчало. Как бы в назидание другим…
– Наверное, он опять к тому вагону сунулся, – мрачно проговорил Клим. – А ведь я его предупреждал…
– А что это за вагон такой, Клим? – спросил я. – Который раз уже слышу про какой-то вагон, к которому и подходить нельзя.
Старшой смурно посмотрел на меня и ничего не ответил. Потом перевел взгляд на Космоса и сказал:
– Ладно, взяли его.
Мы зашли с четырех сторон и подняли Космоса. Он оказался не таким уж тяжелым. Направлял наше движение Клим. Похоже, он знал, куда идти. А нам просто оставалось следовать за ним…
Мы пришли в совершенно пустынное место. Дальше шла глухая кирпичная стена непонятного назначения, но, скорее всего, несла она функцию забора. Подход к ней почти полностью зарос репейником и непроходимыми кустами. Недалеко от стены и этих зарослей, на площадке пустыря, заросшей травой, виднелись небольшие холмики, размытые дождем. Некоторые были с воткнутыми в них колышками и прибитыми к ним табличками. На одной из них было написано:
Федор Климчук Седой
195?-2012
На другой табличке, венчающей совсем свежую могилку, я прочитал:
Любка из Краснодара
1982—8 мая 2013
Боже мой, это же кладбище! Кладбище бомжей. Здесь, на территории одного из терминалов станции Москва-Пассажирская-Смоленская!
Недалеко от зарослей кустов и репейника находилось некое строение, похожее на сколоченную на скорую руку сторожку или даже сарай. Правда, у него имелась дверь, обитая дерматином, из-под которого выглядывала грязная вата, и крохотное оконце с форточкой, в которую была выставлена проржавевшая труба. Из нее шел дымок. Скорее, это все же была сторожка.
Мы остановились возле холмиков и опустили тело Космоса на землю. Клим открыл дверь в сторожку, вошел и через минуту вышел с киркой, лопатой и большим куском толстой целлофановой пленки. Кирку он вручил мне, а лопату передал Паше.
– Копать будете здесь, – сказал он, указав на место, недалеко от холмика, под которым лежала Любка из Краснодара.
Мы с Пашей принялись за работу. Управляться с киркой мне еще не приходилось. Правда, в фильмах про зэков Гулага я видел, как люди работают киркой. Это, честно признаться, было нелегко. К тому же земля была каменистая, с галькой, так что рыли мы могилу часа полтора. Иногда меня сменял сам Клим, а Пашу – Бабай. Но Бабай быстро выдыхался, и лопата переходила снова к Паше. А кирка – ко мне. Пока мы рыли могилу Космосу, Клим и Бабай аккуратно завернули тело парня в пленку и обвязали его шпагатом.
Один раз вышел глянуть на нашу работу «смотритель» кладбища бомжей. Это был пожилой жилистый мужчина в тельняшке и брезентовых штанах, скорее, похожий на шкипера, нежели на бомжа. Он был почти коричневый, как и подобает морскому волку. И бомжу с большим стажем. Надо полагать, бомжевал он не первый и не второй год, и все время жил в своей сторожке с буржуйкой (отсюда и труба в форточке), в которой по зимам, конечно, все равно было холодновато.
Когда яма была выкопана до достаточной глубины, Бабай руками вычистил ее от гальки и комков земли, и мы вчетвером опустили Космоса на дно. Постояли над ним какое-то время молча… Да и о чем было говорить? О девятнадцати прожитых годах? В которых горя и лишений было намного больше, чем радости? Разве смерть в таком случае не благо? Не избавление от мук? Впрочем, мечта Космоса в какой-то мере сбылась: он и правда отправился в дальний путь, в котором все было неизведанно и в диковинку. Правда, в путь безвозвратный. Так, может, это как раз и к лучшему? Ибо хуже, чем здесь, быть уже не может…
– Слушай, Паша, а когда у него день рождения? – спросил Клим.
– Кажись, пятнадцатого июля, – ответил Паша.
– Шиснацатова, – поправил Пашу Бабай.
– Точно шестнадцатого июля? – переспросил Бабая Клим.
– Тущнэ, – твердо сказал тот.
Мы соорудили над холмиком нечто вроде креста из кольев, прибив посередь поперечин табличку, на которой (писать краской поручили мне) я аккуратно вывел:
Космос
16 июля 1993—15 мая 2013
После похорон мы не работали. Клим дал мне денег и послал за водкой и закуской.
– Космоса поминать будем, – вздохнул он.
Я купил три бутылки водки, два двухлитровых баллона пива, две банки консервов в томатном соусе, палку колбасы и буханку бородинского хлеба. И весь вечер мы пили, запивая водку пивом. Пили молча, сосредоточенно, изредка перекидываясь короткими фразами. Говорить, как и над могилой Космоса, было, собственно, не о чем…
Глава 4. Разговор с шефом, или Таинственный вагон
На следующий день мы поднялись поздно. И хоть водки вчера вечером было выпито не так уж и много – меньше, чем по бутылке на брата, – но то, что мы мешали ее с пивом, сегодня давало о себе знать. Головы трещали у всех четверых, и, чтобы день не вылетел впустую, надлежало похмелиться. Клим выделил мне денег, чтобы я затарился пивом, а Бабай покуда стал готовить завтрак из вчерашних остатков. Когда я вернулся с пивом, самым крепким и дешевым, стол был уже накрыт: против каждого из нас лежали бутерброд с колбасой и еще кусок хлеба, который мы поочередно макали в консервные банки с остатками томатной приправы.
Позавтракав и «поправившись», Клим произнес небольшую речь. Поскольку на нас, сказал он, Король повесил пять штук, а у него в заначке только три тысячи, то надо работать производительнее, а не ходить, как сонные мухи, беря пример с «китайцев», еле передвигающих ноги. И добавил, что отныне на каждом из нас лежит норма – 300 рублей в день. Сумма была, в общем, небольшая, но делать ее ежедневно отнюдь не легко, ибо раз на раз, как известно, не приходится…
– Давай, я попробую раздобыть две штуки, – предложил я Климу. – Сам же сказал, что меня, как начинающего бомжа, можно «пустить» по знакомым денежку собирать, пока давать будут. Я еще никого из них шибко не «достал», глядишь, проникшись моим плачевным состоянием, они и отвалят мне в общей сложности пару тысчонок.
– Две триста, – раздумчиво произнес Клим. – Триста рублей – обязательная норма теперь.
– Ну, попробую две триста, – пообещал я.
Когда все разошлись, я направился в сторону метро, доехал до станции «Сухаревская», а потом пешочком дошел до нашей телестудии. Располагалась телекомпания «Авокадо» в двухэтажном особняке бывшего дворянского имения, находящемся в Черноградском переулке близ Садового кольца. Принадлежало имение лет сто назад славному ротмистру лейб-гвардии кирасирского Его Величества государя императора полка Степану Яковлевичу Черноградскому, а до него – его отцу и деду – тайному советнику Акиму Афанасьевичу Черноградскому. Вообще, это было родовое имение столбовых дворян Черноградских, выходцев из Волынской земли и родственников князей Волынских. Став служить московскому государю, Черноградские получили землю в окрестностях Москвы на месте бывших слободских огородов. Имение было не очень большим, но лучшим в возникшем переулке, посему и сам переулок, как это часто случалось, получил название «Черноградский». Каким образом особняк и земля вокруг него достались нашему шефу, я не знал, но, похоже, без связей и взяток тут не обошлось. Что ж, такова страна Россия: и хорошее дело часто начинается с дел не очень чистых и хороших…
Шеф встретил меня радушно и немного удивленно. Я и правда весьма походил на человека, потерявшего жизненные ориентиры, еще не опустившегося на самое дно, но неукоснительно следующего по этому пути.