Приходилось соблюдать крайнюю осторожность. Куда бы мы ни направлялись, впереди, позади, справа и слева всегда шли разведчики. Наученные горьким опытом, разведчики действовали скрытно и осмотрительно.
Теперь нашим командиром стал капитан Вар, но только номинально: никто не мог заменить старого полковника. Мы ухаживали за Маргаритой, лошадью полковника, словно хозяин по-прежнему жив. Мы словно ждали, что неожиданно появится полковник, протянет Маргарите кусочек сахара или горсть овса, вскочит в седло и займет свое привычное место. Но он навеки ушел от нас, и мы редко говорили о нем. Время от времени, во время совещания или спора, кто-нибудь из уланов спрашивал своего офицера:
– Господин поручик, как вы думаете, что бы в этом случае сделал господин полковник, если бы был жив?
И поручику приходилось серьезно подумать, чтобы заставить улана поверить в то, что он дает правильный ответ.
Когда кто-нибудь из уланов терял бдительность или плохо заботился о лошади, офицер, вместо обычного выговора, мог, к примеру, сказать:
– Вы думаете, господин улан, что господин полковник одобрил бы такое отношение к собственным обязанностям?
Капитан Вар, как и все мы, преклонялся перед памятью полковника и никогда не рассматривал себя в качестве полноценной замены командира полка. На всех приказах и распоряжениях он ставил подпись: «Капитан Вар, временно исполняющий обязанности командира полка».
Итак, наш полк, занимаясь привычными делами, продолжал вести себя так, словно в нашей жизни ничего не изменилось. Только с одним человеком в нашем полку произошли серьезные изменения после гибели полковника, с которой начались наши скитания в лесах. Этим человеком был доктор Край. Он всегда плохо слышал, а может, просто притворялся глухим. Теперь же он мало того что ничего не слышал, к тому же еле ворочал языком. Он потерял всяческий интерес к жизни и превратился в равнодушного старика, полюбившего одиночество. После смерти полковника он погрузился в своего рода прострацию.
Он стал с презрением относиться к собственной профессии. Легко отдал лекарства крестьянам, оставив себе самые примитивные препараты. Край говорил, что при виде крови у него возникает рвотный рефлекс и он теряет аппетит. Он никогда не смотрел на раны, оказывая медицинскую помощь. Край интересовался у больного, на что тот жалуется, и полагался на поставленный больным или раненым диагноз. Если раненый пытался снять бинты и показать доктору рану, Край хватал его за руки и убеждал ни в коем случае не делать этого. «Нет, нет, нет. Сейчас же закройте рану. Я не хочу этого видеть. Я и так все понял. Пусть он посмотрит», – говорил доктор и показывал на своего помощника. Он всегда ставил один диагноз: «Мой мальчик, – здесь он делал паузу, покусывая ус, и продолжал: – Все складывается для тебя не лучшим образом». Страдающий от боли солдат сразу задавал вопрос: «Что же мне делать, доктор?» Край неизменно отвечал: «Только отдыхать, мой мальчик, и наслаждаться чертовой добротой Красного Креста».
Как он стал врачом? Никто этого не знал, но он, конечно, получил медицинское образование, раз занял место главного врача полка. У него было огромное количество друзей, и, вероятно, они помогли ему попасть в наш полк. Его помощники делали всю работу. Я никогда не видел, чтобы доктор Край сам сделал хоть какую-нибудь простейшую операцию. Его однажды спросили: «Док, а что вы будете делать, если вас ранят или вы, к примеру, заболеете?» На это он ответил: «Ну, я же не какой-нибудь там забытый богом болван. Попрошу какого-нибудь сукиного сына, шарлатана от медицины, не отходить от моей постели». Практически каждое слово он сопровождал ругательством. Он просто не мог без этого обойтись. Теперь все приводило его в бешенство: в первую очередь он сам, уланы, немцы. Он был не в ладу со всей вселенной. Его лень была неистощимым объектом для шуток, а хитрость, с помощью которой он умудрялся заставить других работать на себя, лишний раз доказывала, что у него практичный ум.
Как-то утром доктор сидел у своей палатки, достаточно большой, чтобы в ней помещалась кровать, складной стул и коробка с медикаментами, которая к данному времени значительно опустела, и в ней время от времени хранилось несколько бутылок коньяку.
Доктор, в халате и накинутой на плечи шинели, с комфортом устроился на импровизированном ложе, составленном из трех коробок. Босыми ногами он опирался в перевернутое седло. Рядом стоял пустой котелок, который еще несколько минут назад был наполнен кашей, а доктор доедал огромный ломоть хлеба с толстым куском сала. Прямо под рукой на маленьком ящике стояла фляга с каким-то напитком.
Перед палаткой между двумя пиками, воткнутыми в землю, была натянута веревка, на которой сушились вещи доктора: рубашка, нижнее белье, брюки, носки и… сапоги. Было раннее утро. Алекс Гучев, Шмиль и я осматривали лошадей, когда услышали оглушительный рев доктора, призывающего своего ординарца:
– Ян! Ян! Где ты? Ян, сукин сын!
Ординарец не откликался. Яна назначили ответственным за фураж и продовольствие, и накануне вечером он вместе с несколькими уланами ушел из лагеря на задание.
– Ян! – заорал доктор с такой силой, что из леса пришел ответ – несколько раз повторенное эхо: «Ян… Ян… Ян…»
В этот день обязанности дежурного по лагерю лежали на мне, и я счел своим долгом подойти к доктору и объяснить, почему Яна нет в лагере.
– Кроме того, – заметил я, – вам ведь не хочется, док, чтобы в округе стало известно, где мы разбили лагерь?
– Меня это абсолютно не заботит, – пробормотал он.
– Отлично, док. Вы испытаете крайне неприятное чувство, когда вас возьмут в плен без штанов и сапог.
– Они висят как раз рядом с тобой. Посмотри, может, эти чертовы вещи уже высохли, – небрежным тоном сказал Край.
Я потрогал белье.
– Все отлично высохло.
– Не морочь мне голову. Я уверен, что вещи влажные, – вчера весь день шел дождь.
– Что за вздор! Посмотрите сами! – И я бросил ему брюки.
Доктор ловко поймал брюки, зевнул и добродушно сказал:
– Будь хорошим мальчиком и передай мне остальное.
Я почувствовал себя полным болваном.
– Вы хотите сказать, что звали Яна только для того, чтобы он подал вам одежду, которая висит у вас под носом? Док, вы ленивый старый гриб, вот вы кто. Встаньте и сами снимите свою одежду. Более того, я скажу уланам, чтобы они не помогали вам.
– Не будь свиньей. Слушай, ведь я старик. Мог бы быть твоим отцом… Я болен, страшно устал. Неужели ты не хочешь помочь бедному больному старику?
– Болен? Что вас беспокоит?
– Все, абсолютно все. Давай сними остальное с веревки и подай мне.
– Не могу, док. Я сегодня дежурю и должен обойти лагерь. Я не могу впустую тратить время, ублажая старых калек.
На этих словах я развернулся и пошел. Доктор бросил мне вслед пустой котелок.
– Вернись, бездельник. Я кому сказал, вернись, сосунок. Я тебе что-то дам.
– Мне ничего от вас не надо, – ответил я и, сняв с веревки отдельные части туалета доктора, развесил их в разных местах по всему лагерю, не обращая ни малейшего внимания на его гневные протесты.
После этого я побежал рассказать Алексу, Шмилю и другим парням о случае с доктором. Мы решили предупредить всех и посмотреть, что доктор предпримет.
Он просидел на солнышке до четырех часов, покуривая трубку и обзывая по-всякому тех, кто отказался помочь старому, больному человеку. В четыре часа вернулся ординарец, и доктор пожаловался ему на черствых уланов. Ян, невысокий коренастый крестьянин, хитрый и озорной, был предан доктору Краю как собака. Ян разделял его нелюбовь к медицине и, кроме того, считал гигиену главным врагом человечества. Ординарец вынул из карманов яблоки, принесенные любимому доктору, выслушал его жалобы и пробормотал слова неодобрения в адрес безжалостных уланов. Он снял вещи доктора и одел его, словно тот был ребенком, даже застегнул пуговицы на рубашке и натянул сапоги.
Остаток дня доктор Край был мрачен и молчалив. Несмотря на усталость, Ян следовал за ним по пятам. Когда наступило обеденное время, доктор с ординарцем отправились на кухню. Повар сварил суп из мяса ягненка, с картошкой и морковью, от которого исходил упоительный аромат. Все продукты были свежие, только что принесенные поисковой группой, в которую входил ординарец доктора.
Принюхавшись, доктор сказал повару:
– Налей в котелок. Я сегодня хочу раньше пообедать и лечь спать. Что-то я сильно устал.
Повар, конечно, знал, как доктор провел этот день, и, незаметно улыбнувшись, налил ему суп. Ян молча протянул свой, и повар налил и ему полный котелок супа.
Попробовав суп, доктор скривился:
– Совсем несоленый. Дай мне соль.
Повар протянул коробку с солью. Доктор сделал вид, что берет горсть соли, чтобы посолить суп, кипящий в большом кухонном котле. На самом деле он всыпал в общий котел каломель[27]; баночку с порошком он заранее держал в руке.
Принюхавшись, доктор сказал повару:
– Налей в котелок. Я сегодня хочу раньше пообедать и лечь спать. Что-то я сильно устал.
Повар, конечно, знал, как доктор провел этот день, и, незаметно улыбнувшись, налил ему суп. Ян молча протянул свой, и повар налил и ему полный котелок супа.
Попробовав суп, доктор скривился:
– Совсем несоленый. Дай мне соль.
Повар протянул коробку с солью. Доктор сделал вид, что берет горсть соли, чтобы посолить суп, кипящий в большом кухонном котле. На самом деле он всыпал в общий котел каломель[27]; баночку с порошком он заранее держал в руке.
Для лошади чайная ложка каломели считалась большой дозой. Всыпав в котел порошок, доктор размешал суп большой деревянной ложкой и вместе с Яном, несущим котелки с супом, отправился в свою палатку.
Этой ночью в лагере никто не спал. Отовсюду неслись стоны и проклятия. Темные фигуры со спущенными штанами бегали взад-вперед, натыкаясь друг на друга. Повар страдал вдвойне, не только от поноса, но и от вопросов, который между стонами и проклятиями задавал ему каждый улан: «Что случилось с твоим проклятым супом?» Но хуже всего то, что этой ночью мы не смогли обнаружить доктора. Вместе с ординарцем они спрятались в кустах примерно в трехстах метрах от лагеря и чудесно выспались, завернувшись в несколько одеял.
Глава 23 СТАРИК СТРЕЛОЧНИК
Мы разбили лагерь в самом центре лесного массива, площадью около четырех квадратных километров. Это был островок девственного леса с молодым подлеском, высокими, совсем юными березками, дубами, соснами, ясенями и осинами. Лет двадцать пять назад этот лес нещадно эксплуатировали: рубили деревья, обдирали кору. Следы варварского обращения с природой были видны и по сей день. Трухлявые стволы-гиганты, некоторые – в два-три охвата, смотрели своими обожженными лицами в небо, а вокруг них прорастала молодая поросль, словно юные рыцари Круглого стола собрались вместе, чтобы охранять могилу своего основателя и вождя. Молодые деревца тянулись вверх, крепко вцепившись корнями в землю, и переплетали ветви, словно водили хоровод вокруг поверженного гиганта.
Молодые, но уже торжественные и мрачные, дубы и сосны упрямо сопротивлялись порывам ветра. Осины, ясени, ивы, сорная трава и папоротники – вся эта лесная накипь шла в наступление на дубы и сосны. Самыми агрессивными были осины. Их семена, разбросанные ветром и дождем, прорастали повсюду: на полянах, в прогалинах, между корнями деревьев, на пнях и поваленных стволах. Они дрожали при малейшем дуновении ветра так, словно наступил их последний день. Мы медленно двигались по лесу и, глядя на эти трепещущие осины, не могли отделаться от чувства, что пробираемся через что-то живое и отзывающееся на наше движение. Мы словно пробирались через толпу карликов, подвижных, заходящихся в смехе. В какой-то момент все осины разом начинали трясти листьями. Или вдруг сгибались, раскачивая ветвями, словно толпа, которая во время выступления клоуна от хохота сгибается, держится за живот и раскачивается в разные стороны. А временами, опустив ветки до земли, осины начинали дрожать, как слуги, хихикающие над шутками хозяина. Темно-зеленые дубы и сосны, едва шелестя листьями, пристально смотрели на эти серебристо-серые маленькие осинки – так люди знатного происхождения смотрят на простолюдинов. Крутятся, трясутся, всюду суют свой нос, до всего им есть дело, вот такие они, эти осины.
В центре леса был лагерь, оставшийся от заготовителей древесины и смолы. Под высокими старыми соснами стояло несколько ветхих лачуг и приземистых сараев. Мы заняли лачуги, а лошадям достались сараи. Судя по всему, единственная грунтовая дорога, ведущая к шоссе, давно не использовалась. Мы решили остановиться здесь на пару дней, чтобы хоть немного отдохнуть и привести себя в порядок. К счастью, вода в старом колодце оказалась чистой и холодной. Но мы ни на секунду не теряли бдительности. Мне было приказано сходить на разведку. Вместе со мной пошел Алекс Гучев, русский офицер, нашедший пристанище в нашем полку.
Мы вышли в четыре утра. В распахнутых шинелях, сдвинув фуражки на затылок, с винтовками за спиной мы ничем не отличались от обычных рядовых солдат, «покончивших с войной» и отправившихся домой, чтобы в полной мере насладиться свободой. В то время по дорогам бродили тысячи таких солдат. Через час на улице все еще было темно, мы вышли к железной дороге, идущей на запад. Параллельно железной дороге бежала проселочная дорога, а точнее, две глубокие колеи, оставленные колесами машин. Рядом с прямыми стальными рельсами, устремленными вдаль, строго на запад, грязная дорога напоминала подвыпившего мужичка, еле передвигающего ноги рядом с подтянутым рослым полицейским. Дорога то поднималась вверх, то падала вниз, сворачивала влево и вправо, услужливо огибала большое дерево и неожиданно, словно взбесившись, мчалась через огромную лужу, однако упорно цеплялась за железнодорожное полотно, следуя за ним с почтительностью и покорностью. Железнодорожные пути, как подобает хорошему полицейскому, следовали в точно указанном направлении и, несмотря на сумасшедший характер дороги, тянули ее за собой. Мы решили идти по дороге и к восьми утра одолели около пятнадцати километров.
Мимо нас простучал по рельсам поезд, шедший на западный фронт. Он шел с такой огромной скоростью, что мы не смогли понять, ехал он порожняком или вез людей. Прошли несколько встречных поездов. Вагоны были переполнены. Люди высовывались из окон, стояли в тамбурах и на ступеньках, сидели и лежали на крышах вагонов, отдельные смельчаки стояли даже на сцеплениях вагонов. Эти поезда шли с фронта. Последним мимо нас прошел особенно перегруженный поезд; он медленно ехал на восток, пыхтя и задыхаясь. Солдаты пели, плясали и громко приветствовали нас. Солдат, сидевший на тендере, весело смеясь, бросил в нас какой-то деревяшкой. Алекс поднял камень и бросил его в солдата. Солдат вскочил и потряс кулаком. Его товарищи оглушительно расхохотались. Армия ехала домой. Солдаты радовались свободе и веселились как могли.
Наконец поезд пропал из вида. Мы шли не снижая темпа, и Алекс вдруг начал размышлять вслух:
– Дурачки, они словно ошалели от счастья. Как дети на переменке. Это сводит меня с ума. Раздражает и злит. Они, видимо, не думают, не осознают, что являются дезертирами… предателями… жалкими и ничтожными личностями. Эти мысли даже не приходят им в голову. Они занимают какую-то отстраненную позицию. Каникулы между тяжелыми испытаниями – вот что это такое. Война была тяжелым испытанием. Испытанием ради высочайшей цели. А они прекратили воевать. Трусы! Предатели! Им не избегнуть наказания! Следующее испытание не заставит себя ждать, я в этом так же уверен, как в том, что утром солнце опять взойдет на небосводе. Это будет возмездие. Они не знают об этом, и я не знаю, что это будет, но возмездие неотвратимо. История отомстит… очень скоро и ужасным способом…
Мне очень нравился Алекс. Он был вдумчивым и добрым, храбрым и образованным Замечательным товарищем. В военном училище наши койки стояли рядом, и частенько мы ночи напролет шепотом обсуждали различные проблемы. Нам было интересно друг с другом. В училище мы стали близкими друзьями, но после окончания наши пути разошлись. Теперь мы опять были вместе, и наша прежняя дружба постепенно возрождалась. Нам было интересно разговаривать и легко молчать. Я обдумал слова Алекса и попытался дать на них правильный ответ:
– Алекс, спустись с небес на землю. Забудь о возмездии, об истории, традициях, цивилизации и прочей ерунде. В жизни есть место как испытаниям, так и счастью. Закон контрастов – вот извечный закон жизни. Добро и зло. Свет и тень. «Да» и «нет». Долины – в окружении гор.
И независимо от того, хотим мы это видеть и осознавать, это наша судьба. Испытание не придет само по себе, Алекс. Сами люди, личности и массы, выберут следующее глобальное испытание. Человечество всегда создавало мечту и погружалось в испытания ради ее осуществления.
Люди мечтают, а затем борются за исполнение своей мечты. В период мечтаний люди всегда счастливые и веселые, ведь мечта выглядит такой прекрасной, чистой и светлой. Когда дело доходит до претворения этой мечты в жизнь, люди начинают бороться, страдать, умирать, резать друг другу глотки. Ты не можешь этого не знать.
Вы мечтали принести империи славу, мечтали о сильной России. Я помню, как однажды в училище ты сказал: «После этой войны Россия станет самым крупным, самым богатым, самым сильным государством в мире». Это была ваша мечта. В то время вы испытывали радость и счастье. Ради реализации своей мечты вы прошли через ужасы войны. Революция положила конец вашей мечте. Почему? Да потому, что чья-то мечта созрела для воплощения в жизнь. И уже на пороге следующее испытание. Если ты не придумаешь для себя новую мечту, как эти солдаты, ты не будешь счастлив.