Человеческий мозг не в силах переварить такую информацию. Человек протестует. Он протестует, когда некто, занимающий незаметное положение во время войны, выпучив глаза, стучит по Библии и орет: «Ради всего святого, поймите, это враги! Враги вашей страны. Враги цивилизации. Враги прогресса. Враги процветания». Человек протестует, потому что когда видит этих «врагов» на расстоянии пики или штыка, то не находит в них вражды по отношению к себе и не чувствует вражды к ним, ничего, кроме исступленного безумия. Требуются годы, чтобы приспособиться к иному порядку вещей.
Все войны похожи одна на другую. Начинаются с мыслей о высочайших идеалах, а заканчиваются волчьими инстинктами. Не имеет значения исход – победа или поражение. К этому не имеют никакого отношения политические беспорядки.
В ночных скитаниях мы время от времени натыкались на небольшие группы и, двигаясь ползком, наблюдали и подслушивали. Волки следили за волками. Иногда мы становились тайными свидетелями кровавых драк и пьяных оргий, иногда наблюдали, как мучили и издевались над богатыми помещиками, их женами и дочерьми, «захваченными в плен». Что двигало этими людьми? Жажда места? Крови? Бредовые идеи? Крестьяне, зараженные всеобщим кровопролитием, поднимались против помещиков и устраивали погромы в их усадьбах. Позже они стали скрываться в лесах и присоединялись к уже существующим бандам.
Как-то ночью, когда мы двигались вдоль берега реки, на нас неожиданно напала одна из таких банд. Без всякого предупреждения, не задавая никаких вопросов, не объясняя причин, они внезапно набросились на нас и, после короткой борьбы, убежали, оставив одного убитого и забрав двоих раненых. Мы потеряли четырех человек, и порядка десяти уланов получили ранения.
Это ночное нападение сохранилось в моей памяти как самая бесшумная, страшная и безумная опасность в цепи подобных дней и ночей. Я как сейчас вижу длинные ряды молодых плакучих ив, промокших под дождем. Ночной ветерок шевелит их ветви, и время от времени ощутимый удар холодных мокрых ветвей приходится по лицу. Тишина. Доносятся тихие таинственные вздохи со стороны реки, изредка нарушаемые всплеском заигравшейся рыбы или пением лягушек. Луны не видно – только одинокие звезды, далекие и настолько чужие и неприветливые, что не хочется ни смотреть на них, ни молиться, ни вздыхать. Земля кажется намного теплее и человечней. Почва мягкая и влажная, удобная для лошадей. Сухая трава настолько высокая, что из седла до нее можно дотронуться рукой, стоит чуть-чуть наклониться. Лошади идут через траву, и шелестящий звук из-под копыт словно предупреждает: «Тише, тише, еще тише».
Но мы и так стараемся идти как можно тише, поскольку не знаем, что впереди. Разведывательный отряд опережает нас примерно на километр, и мы невольно чувствуем защищенность, но продолжаем соблюдать осторожность. Тише, тише, еще тише.
Я замыкаю колонну. Неожиданно впереди раздаются четыре выстрела.
– Иезус Мария! – отчаянно кричит кто-то невдалеке, и слышится странный булькающий звук, словно кто-то подражает квакающей лягушке.
Теперь выстрелы за спиной. Лошади тут же переходят на галоп. Мимо, как в калейдоскопе, несутся ивы, и мы выскакиваем на открытое поле, еле видимое в темноте. Стрельба продолжается. Перед нами мечутся какие-то странные тени. Вот пошли в атаку, выбивают из седла, вскакивают на лошадь, уносятся прочь… Другие пришпоривают лошадей, вынуждая отделиться, рассеяться, умчаться. Лязг сабель.
Стрельба очередями с другой стороны поля. Вызывающий отвращение звук глухих ударов сабель и топот копыт, топчущих живую плоть.
Уланы сами, без команды, рассыпаются по полю, формируя полумесяц, так называемую лаву[29].
– Черт побери! – вскрикивает кто-то за моей спиной.
Напряженно, до рези в глазах, вглядываясь в темноту, я прямо перед собой вижу человека, пытающегося влезть на лошадь. Я подлетаю к нему и сбиваю в тот момент, когда ему практически удается сесть в седло.
Натягиваю поводья и вижу, что человек упал так, что мне его не достать. Он вскакивает и бежит. Я скачу за ним и уже слышу его тяжелое дыхание. Взмах саблей и удар. Человек падает.
Известное правило партизанской войны: самый характерный для местности объект всегда является местом сбора. В данном случае это берег реки. Здесь уже несколько уланов. Шмиль лежит на земле, а ординарец ножом разрезает его сапог. Шмиль упал с лошади и то ли растянул, то ли сломал ногу.
Один из уланов начинает выть – так собака воет на луну. Издалека доносится ответный лай. Это наш условный сигнал. Вокруг тихо и темно, и эти звуки скорее напоминают вой и лай волков, чем собак. Мы молча стоим у воды, прислонившись к лошадям. Мы только что не обнюхиваем каждого всадника, появляющегося из темноты и занимающего свое место в нашем строю.
Через час мы проводим проверку. Нет двух разведчиков: их убили до того, как они успели нас предупредить. У одного улана прострелены легкие. Мы снимаем его с лошади, кладем на землю, и он почти сразу умирает. Привязав камни к шее и ногам, мы бросаем его тело в реку.
Не появился и капитан Красов, один из четырех русских офицеров, которых мы приняли в свой полк. Мы не знаем, жив он, убит или ранен, но не можем заниматься его поисками. Последние шесть уланов приводят с собой пленного с кляпом во рту и связанными за спиной руками. Унтер-офицер вынимает кляп, собираясь выяснить, что за банда напала на нас и по какой причине. Стоило ему вынуть кляп, как пленник начинает орать и взывать о помощи. Удар по голове обрывает его крик. Какое-то время мы напряженно прислушиваемся. Все тихо. Видно, бандиты уже далеко, а может, спрятались и не хотят выдавать себя.
Оглушенный пленник лежит на земле; мы с трудом различаем его лицо.
– Дайте веревку, – шепотом говорит унтер-офицер.
Мы повесили пленного в зарослях ивняка и так никогда не узнали, кто и почему напал на нас.
В условиях полнейшей неопределенности само существование банд, не говоря уже об их деятельности, представляло серьезную опасность. Что еще нам готовит судьба? Война – отречение императора – свобода – голод… Белые, красные, зеленые, доводившие до исступления своей пропагандой… Люди не понимали, как жить, что делать. Все боялись друг друга. Никто никому не верил; мало того, никто не верил даже самому себе. Слово «свобода», звучавшее обнадеживающе и притягательно, внушало доверие. Они наслаждались свободой, доставшейся малой кровью. Каково же было их удивление, когда они поняли, что Временное правительство не одобряет их мнение, их кровавую деятельность и страсть к мщению. Они были потрясены, обнаружив, что так называемые угнетатели считаются такими же гражданами, как они, и, соответственно, пользуются теми же правами. Такая свобода не понравилась толпе. Теперь ее уже никто не мог остановить; она не признавала никакой власти, кроме собственной. И этим моментом воспользовались те, кто тихим шепотом вдохновлял толпу поднять восстание. Это были коммунисты.
Вся коммунистическая пропаганда заключалась в одной идее: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим…»[30]
Глава 26 ОВРАГ
Однажды ночью мы вдесятером пошли на разведку по дороге, пролегавшей по краю оврага, и сначала почувствовали, а потом и увидели дым от костров.
Двое уланов остались с лошадьми, а остальные поползли через густой кустарник к краю оврага. Свесившись, мы увидели людей, сидевших вокруг костров.
Мы собирались пройти по оврагу, но теперь стало ясно, что проскользнуть незамеченными не удастся. Следовало найти другой путь. Мы повернули назад, и тут мой ординарец Вацек, который сопровождал меня на протяжении всех этих многомесячных скитаний, потянул меня за рукав.
– Пан поручик, смотрите… женщины! – прошептал он.
Я опять подполз к краю оврага, остальные уланы последовали за мной. Сдерживая дыхание, мы посмотрели в указанном Вацеком направлении.
На дне оврага творилось что-то невообразимое. Создавалось впечатление, что мы смотрим на некую сцену через перевернутый театральный бинокль, сильно уменьшающий изображение. В разыгрываемом перед нами спектакле было задействовано огромное количество актеров. Я просто не нахожу слов, чтобы описать действо на дне оврага. Время от времени к нам вместе с дымом от костров медленно поднимались крики, мольбы о пощаде и проклятия.
Мы явно набрели на одну из банд, орудующих в этом районе. Мужчины были в форме. Стояли четыре палатки, и повсюду валялись шинели и заплечные мешки.
Люди стояли, сидели, лежали вокруг костров. Рядом с каждым мужчиной находились одна или две женщины. На первый взгляд мужчины походили друг на друга, может, из-за того, что все были одеты в форму, чего нельзя сказать о женщинах.
Мое внимание привлекло самое яркое пятно – огромный костер, над которым висел котел с кипящей пищей. Отсвет костра лежал на лицах сидящих вокруг него людей. С высоты сам овраг казался огромным котлом, заполненным маленькими человечками, которые двигались и суетились, как пузырьки на поверхности висящего над костром котла.
Мое внимание привлекло самое яркое пятно – огромный костер, над которым висел котел с кипящей пищей. Отсвет костра лежал на лицах сидящих вокруг него людей. С высоты сам овраг казался огромным котлом, заполненным маленькими человечками, которые двигались и суетились, как пузырьки на поверхности висящего над костром котла.
Наше внимание было приковано к женщинам. Мы не могли оторвать глаз от этого заколдованного красного круга, заполненного женскими телами. Свешиваясь с края оврага, мы с завистью и голодным блеском в глазах смотрели на женщин, стоящих, сидящих, лежащих у костра и в отдалении.
Не знаю, как, почему и откуда собрались сюда эти люди. Возможно, некоторые члены банды украли нескольких понравившихся женщин и притащили сюда, чтобы утолить сексуальный голод. Кто-то привел сюда женщин, польстившихся на украденное бандитами добро, и женщин легкого поведения. Кто-то, совершая набеги, выкрадывал женщин, как скот, и несчастные пленницы со связанными руками теперь лежали на земле… В ночной тиши, в отблесках костра мужчины удовлетворяли свой голод.
Нам были видны разорванные платья и белые ноги, отчаянно отбивающиеся от насильников. Мы слышали смех зрителей, наблюдающих за этой борьбой.
Мы видели двух женщин, дерущихся за фляжку с самогоном. Растрепанные волосы. Вздымающиеся груди. Они катались по земле, выдирая друг у друга фляжку, и до нас доносился смех мужчин, с азартом следящих за необычной дракой.
Мы видели, как мужчина распластал на земле женщину. Так ястреб вонзается острыми когтями в голубя и долбит острым клювом до тех пор, пока жизнь не покидает тело пойманной жертвы. Теплый воздух от костра доносил до нас стоны и пронзительные крики бьющейся в конвульсиях женщины.
Молодая девушка с развевающимися волосами, увертываясь, носилась между мужчинами, словно играя с ними в пятнашки. Вырываясь из рук очередного мужчины, девушка оставляла в его руках кусок платья. Наконец, оказавшись полураздетой, она, спотыкаясь, попыталась спрятаться в кустах. Мужчины догнали ее и пинками вытолкнули к костру. Они играли с ней как кошки с пойманной мышкой: тянули в разные стороны, грубо хватали руками, таскали по земле. В какой-то момент она вскочила на ноги и бросилась в костер. Мужчины вытащили ее и навалились всем скопом.
Один из уланов заерзал и выругался.
– Лежи тихо, пся крев, а то скатишься вниз, – прошептал лежащий рядом с ним улан.
Мы продолжали наблюдать. Мужчина катался по земле с двумя женщинами, которые, обхватив его за шею руками, судорожно дергали ногами в воздухе.
Рядом с костром танцевала невысокая толстая девушка в короткой белой рубашке, надетой на голое тело. Время от времени она, смеясь, задирала рубашку. Стоявшие и лежавшие вокруг мужчины радостным гоготом поддерживали танцорку, передавая по кругу огромную бутыль с самогоном.
Чуть в отдалении две девушки, одна с палкой в руке, а другая с саблей, стоя спина к спине, отбивались от мужчин, пытавшихся схватить их жадными руками. Девушкам удалось вырваться, и они поползли вверх по склону, прямо к нам.
– Господи! Господи! Помоги нам убежать! – кричали девушки, отчаянно карабкаясь по склону.
Уланы были уже готовы схватиться за винтовки, но мне пришлось осадить их, ведь я обязан был думать обо всех наших людях.
Мужчины догнали девушек и подтащили их к костру, а мы молча продолжали наблюдать за происходящим. Мы не знали, выставили они часовых или нет, патрулируют ли в округе дозоры и сколько их в целом.
Очевидно, что эти люди внизу, на дне оврага, стосковались во время войны по развлечениям, женщинам, богатству. Теперь они, нимало не смущаясь, мародерствовали, грабили и измывались над своей многострадальной страной, над любым ее жителем, который владел тем, что им хотелось бы иметь в своей собственности. Словно хитрые лисы, они захватывали, угоняли и покупали женщин и утаскивали в свое логово. В темноте холодной ночи, в голом лесу, под черным небом с яркими звездами совершался акт массового насилия.
Мы не могли оторваться от происходящего – картины почти нереальной, ощущая дрожь в каждой клеточке тела. Мы словно наблюдали сцены в аду, и этот ад завораживал и притягивал нас. Несколько уланов отползли от края, и я слышал зубовный скрежет и видел горящие от возбуждения глаза. Глаза голодных мужчин. Спустя несколько минут они опять подползли к краю. Мы не разговаривали: слова были ни к чему. Мы все думали об одном. Мы тоже изголодались по женщинам. И если бы одному из нас пришло в голову напасть на банду, то я не уверен, что мы не заняли бы места мужчин в овраге. Думаю, мы бы продолжили представление.
В два часа ночи победили омерзение и усталость. Мы решили, что стоит найти другой обходной путь, даже если придется сделать крюк в несколько лишних километров. Мы молча добрались до лошадей и поскакали в лагерь. Стоило мне закрыть глаза, как передо мной появлялось белое женское тело, соблазнительное и недосягаемое.
В пять утра мы прибыли в лагерь и доложили обстановку. Полк снялся с места и двинулся на запад. Вскоре мы подошли к броду, переправились через реку и вошли в лес.
Глава 27 А ЧТО ПОТОМ?
Спустя несколько дней мы подошли к старинной усадьбе. В английском парке располагался великолепный особняк с высокими колоннами под зеленой крышей, подвергшийся значительным разрушениям. С вершины холма особняк смотрел черными глазницами выбитых окон на сгрудившиеся внизу крестьянские избы ближайшей деревеньки, расположенной поблизости на берегу реки.
Озираясь по сторонам, мы вошли в дом. Все, что можно было сломать, было сломано: мебель разрублена на части, картины проткнуты штыками, раскурочен инкрустированный паркет, изрешечены пулями стены и двери, висящие на петлях, на полу и стенах непристойные надписи.
По комнатам были раскиданы безделушки, придающие любому человеческому жилью особую индивидуальность. Повсюду валялась битая посуда. На полу груды книг, писем, бумаг, счетов, фотографий. Из любопытства я поднял письмо; оно начиналось с банального обращения: «Дорогая мама…» Висевшие в углу иконы явно использовались в качестве мишеней: на них были следы от пуль. В двух комнатах мы обнаружили пятна крови.
Но ни одной живой души, ни в доме, ни в саду. Одинокая, разрушенная усадьба, как дерево в поле, пораженное молнией. Мы решили провести здесь день. Место выглядело безопасным, все подходы к дому хорошо просматривались. Мы отвели лошадей на задний двор, где имелся довольно вместительный сарай, в котором мы нашли значительный запас сена. Некоторые из нас тут же легли спать. Кто-то бродил по комнатам, гадая, что же здесь произошло. Нашлись и такие, кто стал приводить себя в порядок: мыться, бриться, чистить одежду. Впервые за долгое время мы отдыхали в доме, а не в лесу или на берегу реки.
Я прошел через небольшую закрытую галерею в пристройку и оказался в просторной домашней часовне. Здесь было очень тихо. При моем появлении несколько голубей поднялись с подоконника и вылетели через разбитые окна. Византийская мозаика. Позолоченные врата перед деревянным резным алтарем Старинные керосиновые лампы. Иконы. Я огляделся. Слева от меня, в нише располагался фамильный склеп, куда вели десять ступеней. От часовни нишу отделяла изящная бронзовая перегородка. Сейчас куски этой перегородки валялись на разбитом мозаичном полу часовни. Я спустился в склеп, в котором стояли шесть гробов разных размеров. Крышки валялись рядом с изуродованными гробами, над которыми изрядно потрудились топоры.
Маленький детский гробик был пуст. В одном из гробов лежали останки человека в истлевшей парадной форме. На полу валялся череп с длинными черными волосами и высохшая рука, отрубленная топором, который валялся рядом. Вероятно, кто-то таким способом снимал с руки браслеты.
Через витражное стекло на крыше проникали солнечные лучи, разбрасывая яркие, словно бабочки, пятна по стенам и полу. В часовне, несмотря на открытые окна, пахло плесенью. Помню, я тогда подумал: «Ничто уже не может оскорбить их. Их больше нет, и они никогда не узнают о том, что здесь произошло».
Я вышел из часовни и во дворе встретил доктора Края, спускавшегося по черной лестнице. Он выглядел расстроенным.
– Слушай. Мне кажется, я что-то нашел, но не знаю, как поступить. Пойдем со мной.
Он провел меня комнатами и коридорами к винтовой деревянной лестнице. На лестнице были отчетливо видны чьи-то следы и капли крови.
– Что это? – спросил я.
– Сейчас увидишь, – буркнул доктор.
Мы поднялись по ступенькам и остановились перед приоткрытой дверью. Первым вошел доктор, я следом за ним. Мы очутились на чердаке. Повсюду лежал толстый слой пыли. В углу ворковали голуби. На чердаке было довольно тепло, но сумрачно: свет проникал через единственное маленькое окошко. Однако доктор, похоже, знал, куда идет. Он пробирался между предметами мебели, старинными сундуками и саквояжами, цветочными горшками и разными старыми вещами в дальний угол, где, оказывается, было еще одно окошко, которое я не заметил. В этом не было ничего странного, поскольку перед окном были сложены двери.