Голод и жажда уже серьезно допекали меня, когда Черенок поставил рядом со мной на кровать кружку и положил ломоть белого хлеба. Я, не раздумывая, выпила холодную сырую воду, отметив про себя, что кружка пивная — керамическая, грубо слепленная и к тому же треснувшая. Кстати, треснувшая посуда — к несчастью. Пока жадно ела хлеб, Мирзоев вещал:
— Зачем сопротивляться? Чего добиваешься? Твой муж проиграл еще до начала игры! Как только я заинтересовался его делом, он проиграл! За мной такие люди стоят! Серьезные люди! Ты же видишь сама — я не боюсь ни милиции, ни полиции. Все куплено давно. Нужна ты мужу, не нужна — один хер! Подпиши бумажки, уговори его то же сделать — и вали себе! Шахов головастый, он еще что-нибудь придумает! Будете жить. Хочешь жить?
Если бы я сказала правду, он бы не понял, поэтому я кивнула.
— Только ты все равно меня убьешь! Что бы я ни сделала.
— Да нет, не убью. Нужна ты мне! — Он говорил как добрый дядюшка. — Я сам не убиваю. Теперь. Я стал большой шишкой.
— Прогнулся перед кем надо? — Снова меня понесло. Это от нервов. Кто-то плачет, а я болтаю.
— Не, — ухмыльнулся он. — Прогнул, а не прогнулся! Кстати, а ведь ты была женой подельника Шахова? Такой щуплый мальчишечка, в камере его повесили.
— Он с собой покончил, — поправила я.
— Это менты так говорят. А то ж признать придется, что в зоне блатные хозяева. Как скажут, так и будет. Это его с воли заказали. Только не мы.
— А кто же? — Вот это новости! Жору убили! Но это больше похоже на правду. Я никогда по-настоящему не верила, что он может покончить с собой. — Откуда вы это знаете?
— Вот дура! Знаю, и все! Мы же тоже разбирались, почему это он сдох. Будь моя воля, это Шахов бы сдох, а не тот. Жора твой мне лично обещал возить, что я ему скажу. За бабки.
Вот так. Значит, мы не ошибались. Все правда.
— А в Париже тогда, когда Жору арестовали за убийство сестры, вы за нами следили? Детективов из «Консула» вы наняли?
— Какой-такой консул? Первый раз слышу! Зачем мне следить за вами в Париже? Мне и в России хорошо. Только фирма твоего Шахова нужна!
— Что это ты мне все рассказываешь? Я же в милиции показания давать буду. — Мне уже казалось, что не зря он болтает — не выйти мне живой отсюда никогда. Не боится, потому и болтает.
— Будешь, будешь. Мне просто скучно. Здесь же нет никого. Только я да Коляныч. Поболтать не с кем. А ты девушка образованная. Ладно, бывай. Пойду спать.
Он ушел, а я с трудом доползла до ведра. Вернувшись на кровать, задумалась: он и Коляныч. Ну да! А сколько человек надо, чтобы охранять такую некрупную особь, как я?
Наутро я проснулась до прихода Мирзоева. Холод заполнил мое узилище, но вылезать из-под одеяла было просто необходимо. Я встала и, постанывая, трясясь, хромая, причитая, стала растирать руками тело и разминаться, прохаживаясь от двери к окну. Прошло довольно много времени, прежде чем кровь побежала по жилам и зубы перестали выбивать чечетку.
А вскоре пришел Мирзоев. Он снова принес воду в керамической кружке и кусок хлеба. Кроме того, в руках у него была папка с документами, которые я должна была подписать.
— Как спалось? — поинтересовался бандит светским тоном.
— Угу, — ответила я, выпивая воду.
— Давай, ешь быстрее. Звонить будем.
— А, кстати, откуда у тебя документы фирмы? — Это вдруг действительно показалось мне интересным.
— Одна девушка дала. Хорошо попросил ее, она и дала, — закудахтал азиат.
— Девушку ту не Сюзанна зовут?
— Сюзи — Музи, какая разница! Не задавай глупых вопросов. — Черенок довольно ухмылялся, вспоминая приключение с белокурой француженкой.
Вдруг все стало на свои места. Сюзи вытащила из Поля все сведения, о которых ее просил любовник. Это с ним она месяц встречалась, когда училась болтать по-русски. Мирзоев благодаря Сюзанне знает о фирме Мира все. Дела намного хуже, чем казалось вначале.
— Ты правда убьешь меня? — Я пыталась изображать страх. Получалось очень даже реально.
— Ну, сказал же — сделай, как просят, и пойдешь домой.
— И пистолет у тебя есть? — гнула я свое.
— Зачем тебе? — спросил он, не понимая, к чему я клоню. Я придала голосу проникновенности и произнесла:
— Хочу посмотреть, из чего меня застрелят.
Мирзоев сунул руку за спину, достал оружие и показал мне:
— Смотри. — Это было доказательством правильности моих подозрений. Пора было действовать.
К этому моменту я уже слезла с кровати и находилась в двух шагах от Черенка. В руке у меня была тяжелая кружка. Голова вроде не кружилась, я собралась с мыслями, представила, как заболит бок, когда рвану вперед. Все, чего я боялась, так это того, что у кружки отлетит ручка в момент удара, тогда Мирзоев просто получит шишку, а вот я — пулю.
— Он на предохранителе?
— Уже нет. — Его забавляла эта игра. Он направил дуло пистолета вверх, в потолок, и выстрелил, чтобы продемонстрировать мне боевую готовность. Я сделала один быстрый шаг к Мирзоеву, немного оглушенному собственным выстрелом, размахнулась и, вложив все свои силы, ударила его, целясь в висок. От удара меня мотнуло, и я повалилась на пол. Как ни странно, но Черенок тоже упал и выронил пистолет. Я же недаром заметила, что у него плохая реакция! Через секунду я стояла на ногах, задыхаясь, но с оружием в руках.
Мирзоев лежал передо мной с закрытыми глазами и не шевелился. От виска расплывалось кровавое пятно. Неужели я его вырубила? Так не бывает! Рядом лежала расколотая кружка. Ручка не подвела! Я перехватила увесистый пистолет поудобнее правой рукой, а левой обхватила запястье, как американский полицейский в кино. Не из подражательства, а потому, что руки были очень слабы. Навела дуло на лежащего. Стрелять или нет? Я была в страшном напряжении, чувствовала, что силы сейчас покинут меня. А ведь еще надо выбираться из дома! Вдруг его веки дрогнули, от неожиданности я вся дернулась и судорожно нажала на курок. Сила отдачи просто потрясла меня, но пуля прошила грудь моего мучителя. Следовало бы сказать что-нибудь типа «Собаке — собачья смерть!», но времени не было. Сейчас кто-нибудь прибежит на звуки выстрелов, и мне крышка. Кажется, Мирзоев говорил о каком-то Коляныче.
Я выскочила за дверь и остановилась, соображая, куда поворачивать. Мне навстречу уже бежал парень с короткой стрижкой, как и босс, одетый в тренировочный костюм, но попроще. У него-то прекрасная реакция! Поэтому я выстрелила первая. Меня снова качнуло отдачей. Он упал. Да что я, Терминатор, что ли? Впрочем, счастье может кончиться прямо сейчас. Проносясь мимо лежащего без движения бандита, я узнала его: это с ним я столкнулась однажды в офисе, во Франции, но забыла спросить у охраны, кто он и что тут делает.
Стало понятно: меня держали на втором этаже частного дома. Сбежав по узкой лестнице, я увидела дверь на улицу прямо перед собой. Толкнула ее, выскочила в холодный сумрак российского октября, пересекла двор, окруженный высоким каменным забором, и толкнула калитку. Она не поддавалась. Нервничая, я дергала дверь, пока не поняла, что она просто заперта обычной щеколдой. Подняла щеколду и попала на тихую деревенскую улицу. Не оглядываясь, побежала подальше от своей Бастилии.
Мне нужен был телефон, чтобы позвонить Миру, и ответ на простой вопрос: правда ли то, что Черенок говорил о милиции?
На улице по-прежнему никого не было. Все же это раннее утро, вечером бы кто-нибудь да прошел. Но вот из-за угла вывернулся и поехал в мою сторону белый микроавтобус. Я растерялась: бежать или просить помощи? Силы покидали меня, и продолжать бегство становилось все труднее, я уже еле волокла ноги, но вдруг это едут люди Черенка или продажные милиционеры? Тогда мне точно каюк. Надо было раньше думать, потому что, пока я рефлексировала, микроавтобус успел поравняться со мной. Вдруг я вспомнила, как выгляжу: измазанные кровью джинсы и синий свитер, лицо, наверное, все распухло и тоже в крови, ведь я не умывалась после похищения ни разу. Кстати, в руке пистолет… Но бросить его я побоялась.
Дверца микроавтобуса приоткрылась, из нее высунулся ствол чего-то покруче моего пистолета, и грубый голос скомандовал:
— Бросить оружие!
Вдруг все вокруг стало тошнотворно дрожать и расплываться, я пыталась отбросить пистолет, но он будто прилип к руке. Тогда я упала на землю вместе с ним.
Видимо, я потеряла сознание. В который же раз за последнее время? Пришла в себя, оказавшись в чьих-то сильных руках. Вокруг меня толпились люди из какого-то боевика. Они были одеты в камуфляж, затянуты портупеями и казались массивнее людей из жизни из-за бронежилетов. Я слышала голоса:
— Это точно она…
— Как она сюда попала?
— Откуда у нее оружие…
— Срочно в больницу…
— «Скорая» ждет за углом, вызовите…
— Она приходит в себя! Назовите свое имя! — Это уже относилось непосредственно ко мне.
— Это точно она…
— Как она сюда попала?
— Откуда у нее оружие…
— Срочно в больницу…
— «Скорая» ждет за углом, вызовите…
— Она приходит в себя! Назовите свое имя! — Это уже относилось непосредственно ко мне.
— Лена Шахова.
— Как вы сюда попали?
— Я убила Мирзоева.
Люди из боевика загалдели, и кто-то недоверчиво засмеялся.
Глава 23
В больнице, куда я приехала на «Скорой», меня помыли, обработали раны и сделали рентген. Под страшным кровоподтеком на правом боку обнаружился перелом ребра. Покойник оставил о себе долгую, но недобрую память. Сейчас, среди людей, все произошедшее казалось сном, кошмаром, мороком. Это не со мной было, мне рассказали чужие приключения. Потом я получила укол чего-то успокаивающего и заснула.
Через много часов, открыв глаза и не понимая, где я и что это со мной, увидела у постели Мира. Я потянулась к нему, но было больно шевелиться. Он увидел, что я проснулась, и поцеловал меня в губы. От его близости, нежности, от самого факта его существования и присутствия я словно вышла из хрустальной башни, спустилась на землю. Вспомнила все, испугалась прошлого, перестала верить в будущее, потому что прошлое тоже когда-то было будущим и я в него верила. А главное, увидела родное лицо человека, ради которого могла бы умереть, но не умерла, а убила. В этом сумбуре чувств было еще одно, которое я не могла назвать, оно было такое черное и ранящее, что я заплакала.
— Не надо, все хорошо, все позади, — уговаривал меня Мир. Только все не было хорошо. Я продолжала плакать.
Так я потеряла свой инстинкт противостояния. С тех пор слезы текли из моих глаз постоянно. Не знаю, откуда они брались, но я теперь не плакала, только когда спала. Меня кормили таблетками, кололи успокоительными, водили к психотерапевту, Мир не отходил от меня ни на шаг. Ничего не помогало. Стоило засмотреться в окно или на экран телевизора, как изображение начинало расплываться, и соленая капля снова стекала по щеке. Стоило услышать доброе слово, увидеть, как люди проявляют простые эмоции — дружелюбие, симпатию, сочувствие ко мне или к кому-то постороннему, как перехватывало горло и я плакала, плакала, плакала…
Ночами я стояла у окна и смотрела на деревья, росшие вокруг больницы в небольшом скверике. Моя палата была на втором этаже, а каштаны за окном росли выше пятого. Глядя вверх, в глубь кроны, на голые черные ветви, я мечтала проснуться в Париже, в своей спальне и не помнить ничего.
Через пару дней начались допросы. Мир ходил со мной, без него я говорить отказалась. Он просто сидел и слушал. А я пыталась говорить, но слезы мешали мне сосредоточиться.
Следователь был совсем молодой парень. Его звали Павел Петрович, и он не мог поверить, что эта сопливая квашня застрелила преступника с двадцатилетним стажем и его охранника в придачу. Со мной в доме потому и оставались только два человека из банды, что сюрпризов не ожидалось.
Павел Петрович, почесывая затылок, снова и снова заставлял меня рассказывать, как Мирзоев ударил меня в первый раз, как во второй, почему я решилась бежать и где находилась в момент выстрела. Но, главное, как пистолет попал мне в руки. Мне предъявляли пресловутую кружку и просили повторить траекторию движения кружки к виску Черенка.
Я понимала, что Павлу Петровичу надо закрыть дело. Терпеливо повторяла рассказ, ездила на место действия, садилась на проклятую кровать, вставала, замахивалась и целилась. Потом снова начинала рыдать. Мир просил закончить на этот раз и увозил меня. После всех упражнений я уставала до полусмерти, падала на больничную койку и засыпала.
Через месяц Мир сказал, что ему надо уехать. Я должна была остаться, потому что шло следствие и не был закончен курс лечения. Этот чертов курс закончить было невозможно никак. Больная все больше походила на привидение: тощая, синевато-бледная и все время выла.
Я безропотно отпустила мужа, думая, что рядом со мной даже он может стать душевнобольным, и это при полном отсутствии у него души.
Однажды ко мне в палату (Мир заплатил за отдельную) вошел молодой следователь, Павел Петрович.
— Здравствуйте, Елена Борисовна! Вот пришел вас порадовать. Сегодня сдаю дело. Больше вас не побеспокою.
Я молчала. Честно говоря, быть полусумасшедшей довольно удобно: можно не придавать значения условностям. Паша мне надоел ужасно. О прекращении дела можно было бы проинформировать меня и по телефону — с мобильником я не расставалась даже в туалете.
— Вообще же дело необычное. Ваш муж — молодец, ничего не скрывал. Да и вы тоже. Извините еще раз за то, что измучили вас допросами. Очень уж непонятно было, как это вы Черенка замочили.
— Теперь понятно? — разлепила я губы.
— Ну да. — Он наморщил нос, усеянный рыжими веснушками. — Для отписки понятно.
— Что же вам еще? — Он все ходил вокруг да около, раздражая меня.
— Елена Борисовна, у нас на Шаболовке такие дела проходят, что просто диву даешься, до чего люди ради денег доходят. Похищают, вымогают, шантажируют. И редко кто может вот так, как вы… Я для себя понять хочу, что же в вас такое, чего у других нет?
Я подумала, что, может, он и вправду хочет знать? Рассказать? Не стоит? Что же, пусть слушает:
— Это ИП, — ответила я, понимая, что придется объяснять подробнее.
— Простите, не понял…
— ИП — инстинкт противостояния. У меня очень развит.
— И как он проявляется? — спросил он недоверчиво.
— Вы читали дело моего первого мужа? Оно связано с этим делом напрямую.
— Конечно, читал. Он убил свою сестру.
Господи, как сложно! Ведь не просто «убил сестру», а «почему-то убил сестру, до сих пор не ясно». Но разговор не о том!
— Там где-то записано, что после того как он застрелил Альбину, он приставил пистолет мне ко лбу. Надо было просить, чтобы он не убивал меня, а я послала его. Вот это и есть ИП.
— То есть, когда назло делаешь? — Вид у него был заинтересованный.
Мне захотелось объяснить благодарному слушателю:
— Часто получается назло. Но это не главное. Надо сохранить себя не как биологическую единицу, а как личность. Свое достоинство сберечь.
— А! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях, да? — Он вроде понял.
— Примерно так. Хотя иногда живешь на коленях и радуешься.
Впрочем, об этом он меня не спрашивал, а я и это могла бы хорошо объяснить.
— Знаете, а вы ведь мне сразу вроде не понравились, — простодушно признался Паша, — не верил я вам. А сейчас верю: так бывает, рвешься до последнего, и уже когда совсем плохо — прорываешься! Так и вы — не хотели Черенку подчиняться ни в какую и — получилось! Повезло вам, когда вы его кружкой-то двинули: кружка эта раскололась и острый осколок попал в самый висок. Вы уже в труп стреляли. И со вторым повезло — ранили в грудь, тяжело. Вы стрелять-то где учились?
— В кресле перед телевизором.
— М-да. Опять, значит, повезло, — в его лице мелькнуло сомнение, но исчезло. Он поднялся и сказал: — Ладно, отдыхайте. Думаю, больше не побеспокоим. Поправляйтесь! До свидания.
Глава 24
Мир звонил мне по два раза на день. Докладывал, где был, что видел, кто что сказал. И только о самом главном молчал как рыба. А самым главным было то, что ничего не кончилось со смертью Мирзоева. Больше того, все только начинается! Черенок — пешка, никто. После его смерти за дело возьмутся те самые серьезные люди, о которых говорил мой похититель.
Во мне же что-то щелкнуло там, в той комнате. Вроде все хорошо, но… Я и раньше была совсем одна, только не думала об этом. Сама со своей любовью. Мир был только объектом страсти, никогда мне и в голову не приходило советоваться с ним, обращаться за помощью, искать сочувствия, понимания. А теперь стало ясно: в экстремальной ситуации мне оставалось надеяться только на себя. Именно поэтому и проявился этот пресловутый ИП. А у Мира был выбор еще до того, как меня похитили. Он мог принять условия Мирзоева, не рискуя мной. Но его дело значило для него больше жизни любящего его человека.
Я еще не осмыслила этого в полной мере, но уже прорастали тоненькие побеги обиды в моей душе. Почва была вполне благодатной. Годами я получала в награду от человека, которого обожала, только равнодушие. Каждая холодная ночь, согреваемая алкоголем, но не любовью, оставляла капельку питательной влаги для ядовитого цветка, грозящего вырасти в огромную ветвистую лиану. Кто знает, не будет ли такое растение закрывать для меня солнце любви?
Однажды Мир позвонил и сказал, что не может больше жить в разлуке, приедет послезавтра и заберет меня в Париж. Он уже нашел медсестру, которая будет ухаживать за мной в нашем доме. Я ответила: «Хорошо» и отключилась.
«Он не может, — подумала я, — что это случилось с ним? Снова придумал, как меня можно использовать в хозяйстве?» И ведь была права!