Павильон, о котором шла речь, она давно приметила: изящный, округлый, в греческом стиле, напоминающий некий чудный маленький храм. И почему-то он напомнил Марине баньку в бахметевском саду, где она когда-то ворожила на свою судьбу… Вон чего наворожила!
Впрочем, чепуха. Какое сходство между двумя зимами – метельной русской и одетой в зелень прошлогодней травы английской, между бревенчатой банькой и мраморным павильоном? Вот только состояние Марины одинаковое – тревожное.
Павильон всегда казался наглухо запертым. Но стоило ей слегка коснуться двери, как та мягко подалась под рукой. Здесь топился камин, причем с какими-то ароматическими добавками, отчего воздух был напоен сладостным духом. Слабый огонек одинокой свечи отражался в серебряной посуде, стоявшей на небольшом столике, и озарял роскошную постель.
Марина стояла, прижав руки к сердцу. Неужели скромница Джессика свила это пышное, сладострастное любовное гнездышко?
Сначала Марина думала встретить Десмонда в дверях. Объясниться, поговорить, признаться. Но при виде роскоши павильона поняла, есть только одно место, где ей следует ждать мужа, – постель. Тем более что пришла она на свидание в одной тонкой рубашонке, как будто сотканной из белого, призрачного лунного кружева.
Марина села, потом легла, снова села. Как лучше – распустить волосы по плечам? Разметать их по подушке? Или не трогать косу, предоставить Десмонду расплести ее? Что сделать: сразу окликнуть его? Или молча протянуть к нему руки?
Она так увлеклась обдумыванием выигрышной позы, что едва не воскликнула: «Подождите, я еще не готова!», когда за стеной захрустел песок под чьими-то торопливыми шагами.
Десмонд!
Марина замерла, уставившись на дверь широко раскрытыми глазами, и вдруг поняла, что у нее не хватит храбрости встретить Десмонда вот так, лицом к лицу.
Опрокинулась навзничь и едва успела набросить на себя самый краешек шелкового покрывала, прикрыв лицо полусогнутой рукой, как дверь распахнулась.
Он вошел и замер на пороге, не говоря ни слова, только глубоко вздохнул. Потом Марина услышала тихие шаги и торопливый шорох одежды. Сейчас она окажется в его объятиях!
Больше не было сил ждать, и едва только он оперся коленом о постель, как Марина прильнула к нему и с силой cплела руки на его спине, желая никогда больше не выпускать его. Он впился в рот Марины таким неистовым поцелуем, что она перестала дышать и вроде бы даже лишилась на какой-то миг сознания, безвольно подчиняясь буре его страсти.
«О господи, – вдруг подумала Марина в испуге, – да ведь он же небось думает, что здесь Джессика!»
Сердце сжалось. Она рванулась, пытаясь приподняться, взглянуть Десмонду в глаза, увидеть в них пламя страсти, зажженной ею, только ею, но не смогла – так он был тяжел. Она не помнила, чтобы Десмонд был так тяжел прежде… чтобы его губы были так жестки и безжалостны… не помнила этого резкого запаха пота… Грубая рука вдруг рванула ее рубашку, и Марина вскрикнула, захлебнувшись отвращением и ужасом: это был не Десмонд!
Открытие придало ей силы. Невероятным усилием она повернулась на бок, со всхлипом набрала в грудь воздуху – да так и замерла, ибо ее, словно молния, пронзил крик:
– Что здесь происходит?!
Голос Десмонда!
Марина слепо рванулась ему навстречу… и вдруг все вокруг осветилось, как по волшебству, десятками свечей, соединенных меж собою горючими нитями. В павильоне стало светло, как днем, и Марина увидела Десмонда, стоящего над постелью и с выражением непередаваемой брезгливости разглядывающего два сплетенных тела.
Женское и мужское. Марины и… Хьюго.
– Сэр! – возопил Хьюго, приходя в себя. – Я не виноват, клянусь вам, милорд! Я только что пришел, вы же видели меня в саду, я сказал, что вас искала леди Урсула… Когда я пришел сюда, леди уже лежала здесь, ждала меня.
«Не тебя!» – всем существом своим выкрикнула Марина, однако голос остался похороненным в сердце: ей не удалось издать ни звука.
Десмонд поглядел на нее темным, холодным взором.
– Tяжелая наука – презирать людей, – произнес он по-русски, почти не разжимая губ. – Ты обучила меня ей.
И, резко повернувшись, вышел.
Хьюго мгновение смотрел ему вслед, а затем повернулся и хмуро глянул на оцепенелую Марину:
– Ну что бы ему стоило прийти на пять минут позже! Я был уверен, что успею, что он проищет бесноватую полчаса, не меньше, а он… Ладно, леди, вставайте и уходите. Вам пора. – А когда Марина не шевельнулась, с ноткой сообщничества в хриплом голосе прошептал: – Или лучше приходите ко мне завтра на конюшню…
Он коротко хохотнул, и его утробный смешок словно бы разрубил путы, стягивающие Марину. Она сорвалась с постели и опрометью кинулась в сад как была – в обрывках кружев. Бежала куда-то, не зная куда… В голове путаница, звон, колотье в висках… Hичего, не так уж велик парк, чтобы не найти озера, чтобы…
Чтобы что? Марина встала как вкопанная. Вот уже и топиться собралась… Десмонд, чего доброго, решит, что она утопилась, рассорившись с Хьюго… со своим любовником. Он ведь не знает, что Марина ждала его, и приди он на несколько минут раньше…
Марина передернулась, вспомнив звериный запах Хьюго, его мускулистую спину и волосатые ноги. Он, конечно, красив… но красота его какая-то мрачная, почти удручающая. Притягательная и отталкивающая красота порока. Но она уже никогда не будет притягательной для Марины.
Строгое, светлое лицо Десмонда встало перед ее глазами. Изломанные насмешливые брови, льдистые глаза, твердый рисунок губ, совершенный очерк лица… Бесконечно любимого лица! Да, Марина и не заметила, как стала пленницей собственного сердца.
Нужно поговорить с Десмондом. Но он не захочет слушать! Марина всхлипнула, вспомнив выражение брезгливости, с каким он только что смотрел на нее. О господи, она ведь тоже так смотрела на него когда-то… в каюте пакетбота… Что ж, они с Десмондом отчасти квиты. Оба испытали жгучее презрение, почти ненависть друг к другу, и если Марина поняла свою ошибку, то и он должен понять!
Она повернулась и побрела, еле переставляя заледеневшие, исколотые песком ноги. Одна мысль неотступно колотилась в голове: «Надо скорей сказать Десмонду, что произошло чудовищное совпадение, недоразумение, что если бы он пришел раньше…»
Марина замерла. Он не пришел раньше лишь потому, что Хьюго перешел ему дорогу и послал на поиски леди Урсулы. Зачем? Бог весть. Что там бормотал Хьюго? «Я был уверен, что успею, что он проищет бесноватую полчаса, не меньше, а он…»
Хьюго был уверен, что Десмонд опоздает на свидание. Это означало лишь одно: он знал о свидании и хотел прийти в павильон первым, хотел «успеть»… Получается, Глэдис разболтала ему о своем разговоре с «русской кузиной», показала письмо с цифрой 10, дерзко переправленной на 9. И Хьюго решил опередить хозяина.
А что его так разобрало? Или он чувствовал к Марине тайную, неодолимую страсть? Но тогда почему Хьюго не довершил начатое? Ведь оцепенение, владевшее ею, было подобным беспамятству, и она не смогла бы противиться насилию. Наоборот, Хьюго, рискнувший благорасположением своего господина, вдруг шуганул Марину с постели, будто помойную кошку. Он кого-то ждал… Неужто малютку Глэдис, которая замыслила какую-то каверзу против нее?
Сейчас Марина знала одно: прежде чем идти говорить с Десмондом, ей нужно снова увидеть Хьюго и спросить… Он, конечно, откажется рассказывать, но ничего: она прочтет ответ в его черных распутных глазах!
Вот и павильон. Едва дыша, по чуточке Марина приотворяла дверь, опасаясь, что внезапно ворвавшийся порыв ветра спугнет Хьюго и его пассию.
Зря старалась! Их не спугнул бы и ураган, этих мужчину и женщину, которые бились на развороченной постели. Марина узнала волосатую, черную спину Хьюго, и ее пронизала дрожь такого отвращения, что тошнота подкатила к горлу. Итак, Хьюго дождался… Кто же его подружка?
Женщина вдруг пронзительно взвизгнула и замерла в изнеможении. Руки ее расслабились и удовлетворенно обхватили спину обессиленного любовника. На пальце блеснуло кольцо… и Марина наконец узнала то, зачем пришла сюда.
Она сделала шаг назад, потом еще шаг, осторожно прикрыла дверь – и прянула во тьму, ничего не видя перед собой, кроме фамильного кольца Макколов, которое сверкало на тонком, изящном пальце.
Супружеская сцена
Джессика… Так вот кто любовница Хьюго! Вот кто измыслил интригу! Можно не сомневаться, что невеста-вдова давно почуяла нечто странное в отношениях Десмонда и его «русской кузины». Пожалуй, ей тоже Глэдис сообщила об отставке, которую получила Агнесс, и Джессика решила бросить соперницу в такую грязь, от которой той в глазах Десмонда вовеки не отмыться.
Но какова Глэдис! Похоже, сцену жалости и сочувствия она разыграла по указке Джессики и ловко подсунула в нужную минуту письмо. А за работу получила от мисс Ричардсон награду в виде хорошеньких туфелек, правда, изрядно поношенных, со скошенным каблучком…
Марина нахмурилась: какая-то мысль мелькнула в голове и пролетела. Да и при чем тут туфли и Глэдис? Девчонка служит той, которая, как она считает, скоро станет леди Маккол.
Получается, Джессика тогда говорила о себе: о том, что надо полюбить Маккол-кастл превыше всего и ради обладания им смирить свое сердце, затворить его для любви и счастья. Лишь бы стать леди Маккол! О нет, она не любит Десмонда. Слова о любви в письме, которые так ранили Марину, неискренни. Расчетливая Джессика очень точно представила себе, что может сказать своему возлюбленному Марина, – и облекла ее чувства в оболочку слов. Получается, Джессика успела очень хорошо узнать Марину. Наверное, «дружба» с Мариной была так же подстроена Джессикой, как ее «любовь» к Десмонду.
Какая там любовь! Десмонд в ее глазах лишь бледное подобие Алистера. Зачем ей любить Десмонда, когда племенной жеребец Хьюго в любую минуту готов удовлетворить ее пыл. Хм, похоже, под ледяной оболочкой мисс Ричардсон скрывается весьма страстная натура – вон как она визжала. Так же и Агнесс вопила тогда, в конюшне с Хьюго.
Агнесс… Марина зажмурилась, вспоминая. Почему та вдруг пришла ей на ум? Агнесс что-то сказала такое… «Я думала, что это леди… Урсула» – вот что она сказала.
Черта с два! Она думала, что это леди Джессика. И смертельно испугалась, что ее шашни с Хьюго станут известны даме, которая, судя по всему, крепко держит дом в своей изящной ручке… с бриллиантовым кольцом на пальце. И скоро Десмонд окажется стиснутым той же железной хваткой!
Такого нельзя допустить! Десмонд должен узнать…
Марина вдруг поняла, что едва плетется по тропинке. Павильон совсем рядом, она и десяти шагов от него не сделала! Рванулась вперед, заставляя закоченевшие ноги двигаться, и со всего маху наткнулась на что-то всем телом. И услышала голос, подобный шуму ледяного январского ветра в вершинах елей:
– Вижу, вы еле тащитесь, сударыня!
Повиснув в его руках, Марина, не веря глазам, смотрела в лицо, искаженное выражением жгучего презрения.
– Ты здесь… – слабо выдохнула она.
– Я вернулся, – сказал он. – Почему-то, когда я пришел к себе, мне показалось, будто увиденное было лишь страшным видением, наваждением. И испытал неодолимое желание вернуться и убедиться собственными глазами, что павильон пуст. Но… Я видел тебя выходящей из него.
– Я тоже только что вернулась! – наконец подала голос Марина. – Там Хьюго. С женщиной.
– С другой? – ухмыльнулся Десмонд. – Что, тебя ему было мало?
– Все не так! – хрипло выкрикнула Марина. – Я убежала сразу вслед за тобой! А потом… потом к нему пришла Джессика…
– Замолчи! – прошипел Десмонд. – Не смей впутывать сюда Джессику! Ты клевещешь на нее!
– Клевещу? А вспомни, от кого ты получил письмо… Кто тебе обещал что-то показать, открыть глаза… Она и меня заманила сюда, сговорившись с Хьюго…
Десмонд глядел на Марину с отвращением.
– Трудно поверить, что Джессика гоняется за Хьюго. Вы его с ней не поделили, что ли?
– Да при чем тут Хьюго? Мне не нужен никакой Хьюго! Я люблю тебя! – С этим криком, чудилось, сама душа исторглась из тела Марины. Обессилев, она повисла на руках Десмонда.
– Не смей говорить о любви! – выдохнул он с ненавистью, отдергивая от нее руки с такой стремительностью, будто наткнулся на змею и та укусила его.
А Марина уже ни о чем больше не могла говорить. Когда Десмонд разжал руки, она рухнула, где стояла. И даже не почувствовала удара о землю…
* * *Очнулась она от боли. Боль была везде – ныла спина, саднило живот, ноги жгло, как огнем… Единственным приятным чувством, которое ощутила Марина, было тепло.
Кто-то дернул ее за волосы: раз, другой, третий – и она вскрикнула, пытаясь поднять тяжелые веки, – да так и подскочила, услышав голос Десмонда:
– Отлично, вы пришли в себя. Давайте-ка выпейте….
Марина открыла глаза и недоверчиво уставилась на Десмонда, который одной рукой пытался приподнять ее голову, а другой подсовывал к губам рюмку с тяжелой, темной, резко пахнущей жидкостью.
– Где я? – пролепетала Марина, морщась от острого запаха и глядя на растрепанные волосы Десмонда, его румяное лицо, расстегнутую чуть ли не до пояса рубашку. Трещал камин, кругом горели свечи. Она бросила взгляд по сторонам, но не поняла, где находится. Не у себя в комнате, точно. – И что это?
– Не яд, – буркнул Десмонд, проигнорировав первый вопрос. – Пейте, ну!
– Зачем? Где я нахожусь? Как я сюда попала?
– Ну, коли посыпались вопросы, значит, моя прекрасная неверная жена окончательно пришла в себя! – хмыкнул Десмонд, нетвердо ставя рюмку на столик. Та покачнулась, и несколько капель плеснулось через край.
Марина вытаращила глаза:
– Да вы пьяны?!
– Ну да, самую малость, – покладисто кивнул Десмонд. – Трудно было не опьянеть! Тут все вокруг опьянело, пока я растирал этим отличным французским коньяком ваши ножки. Кстати, попробуйте пошевелить ими. Вы их чувствуете?
Ногами-то Марина пошевелить могла, а вот языком – нет, до того была изумлена. Растирал ей ноги коньяком? Он что, спятил?
– Нет, – покачал головой Десмонд, и Марина так и не поняла, то ли он проник в ее мысли, то ли ее язык все-таки зашевелился. – Нет, я в своем уме. А вот вы, верно, были не в своем, когда бегали босая по парку.
– Вы что… принесли меня оттуда? – тихо спросила она.
– Увы, да, – кивнул Десмонд. – Вас бы, конечно, следовало пригнать плетью, а мне пришлось тащить вас на руках.
– Почему?
– Вы без чувств были, – буркнул Десмонд. – И посмотрели бы на себя! Ноги по колено в грязи, все исцарапаны, на животе тоже царапина, рубаха разорвана в клочья, волосы перепутаны и все в сосновых иглах… Жуткое зрелище!
Он передернулся с такой брезгливостью, что Марина обиделась.
– Ну так и бросили бы меня там.
– Да не мог я вас оставить, – вздохнул Десмонд. – Вы бы к утру замерзли, и вообразите, какие пошли бы слухи, ежели б вас нашли утром полуголой, истерзанной… мертвой. Вы ведь все-таки моя… кузина, – продолжил он после заминки, от которой у Марины замерло сердце, – хоть и прекрасная и неверная!
– Я не… – выдохнула Марина, желая, чтобы он опять назвал ее женой.
– Не прекрасная? Или не кузина? – невозмутимо вскинул брови Десмонд.
– Не. невер… не не-вер-ная! – запутавшись, по складам выговорила Марина.
– Не неверная? Ну, тогда я не только пьян, но и слеп.
– Вы слепы, слепы! – в отчаянии выкрикнула она. – Вы ничего не замечаете, видите только то, что вам хочется видеть!
– То есть вы полагаете, что я всю жизнь мечтал увидеть, как вы валяетесь в постели с Хьюго? – прорычал Десмонд. – Ну так вы ошибаетесь!
Марина уронила голову на подушку и закрыла лицо локтем, чтобы спрятаться от его взгляда, в котором горела ненависть… и боль. Но ей было стократ больнее! Десмонд оскорблен потому, что другой мужчина покусился на его собственность, и не способен страдать так, как страдает она. Ведь он не любит ее!
Слезы хлынули ручьем. Марина уткнулась лицом в подушку, зашлась рыданиями.
– Прекратите истерику, – выдавил Десмонд, не глядя на нее. – У меня нет никаких прав упрекать вас. Всеми бедами, которые обрушились на вас, вы обязаны только мне. Я похитил вашу девственность, вынудил покинуть родной дом, связал узами брака, а затем развратил вас, ввергнув в тлетворную атмосферу интриг и распутства, которой пропитано все в замке. В конце концов, я только пожинаю плоды своего…
Он не договорил, только зубами скрежетнул.
– Зачем вы дергали меня за волосы? – спросила Марина, еле шевеля губами от внезапно навалившейся усталости.
– Вытаскивал из них сосновые иглы, – сердито ответил Десмонд. – Вы же были невероятно грязны, словно всю ночь бегали взад-вперед по парку.
– Но ведь так оно и было! – слабо выдохнула она.
Десмонд озабоченно нахмурился и снова поднес ей рюмку:
– Bыпейте, сами выпейте, сами! Похоже, вы сейчас снова упадете в обморок, и мне опять придется поить вас тем необычным способом, от которого я и опьянел.
– О чем вы говорите? – слабо повела рукой Марина, отстраняя рюмку.
– Осторожнее! – вместо ответа вскрикнул Десмонд и с досадой покачал головой: – Ну вот, вы все иголки рассыпали! Я хотел бросить их в камин и сжечь, а вы… Утром горничная увидит и решит, что я спятил, если приношу из парка сухие сосновые иглы к себе в комнату!
К себе в комнату? O господи… То есть она лежит в его постели?
Кровь побежала быстрее, и Марина почувствовала, что возвращается к жизни. Десмонд принес ее сюда, ухаживал за ней… Может быть, она не так уж и безразлична ему? Мысли неслись, перегоняли одна другую. И только одна с завидным постоянством возвращалась обратно – она ведь была почти раздета, беспомощна… Робко глянула на Десмонда и вздрогнула: он глядел прищурясь, и глаза его снова были чужими… совсем чужими!
– Вы ошибаетесь, Марион, – с горькой усмешкой молвил Десмонд, и взгляд его не оставил сомнений в том, что он прочел ее мысли. – Я вас не тронул. Чтобы я… после конюха… – Он брезгливо передернул плечами.