Ночная смена только что заступила на работу. У проходной толпились уходившие рабочие.
— Тут вас товарищ Кузьмин спрашивал… раза три приходил, — сообщил табельщик, увидев Василия Антоновича.
— А! Кузьмин… где же он?
— Да вот — на улице, под фонарем стоит, ожидает. Срочные дела, видно.
Василий Антонович вышел из заводских ворот и на углу прямого, как стрела, шоссе, в конце которого темнели многоэтажные дома рабочего поселка, увидел знакомую фигуру помощника сменного мастера — Михаила Евграфовича Кузьмина. Тот в свою очередь заметил его и пошел навстречу.
— Василий Антонович! Як вам… ну, как?
Старик вскинул на него недовольный взгляд.
— Вот торопыга!… Список еще будет утверждаться директором завода.
— А Петр Савельич как?
— Петр Савельич не возражает. Но скажи на милость, чего это тебе так не терпится снова попасть за границу? Кажется, должен быть сыт по горло… Сколько лет тебя там проманежили… Удивляюсь!
Тон, каким было сказано это, не понравился Кузьмину. Умеряя свою настойчивость, он сказал:
— Я хочу быть полезным… вы же знаете, что я довольно хорошо говорю по-немецки. Кроме того, знаю немного и английский язык…
— Ну, разве что так!
— Кстати, Василий Антонович, а для чего завод посылает в Германию своих рабочих? Что мы будем там делать?
— Не беспокойся, дела найдутся. Кое-чему научимся, кое-чему научим немецких товарищей. Поможем наладить производство сельскохозяйственных машин для кооперативных хозяйств.
— Значит, колхозы будем организовывать?
Василий Антонович рассмеялся.
— Вот чудак! Кооперативы сами немецкие крестьяне создают… а наше дело — помочь им, показать, как надо хозяйничать без помещиков.
Разговаривая так, они дошли до крайнего четырехэтажного корпуса и остановились у освещенного лампочкой подъезда.
— Ну, пока. Будь здоров, — сказал Василий Антонович. — Завтра узнаешь подробности. Всем, включенным в бригаду, будет инструктаж у Петра Савельича. Он тоже едет.
— Василий Антонович! Может быть, зашли бы ко мне… Куда вам торопиться? Я бы вас угостил…
— Ах, да! Ты же на новоселье… неплохую квартиру дали? Можно теперь и хозяйкой обзаводиться? А? Как ты полагаешь?
— Так зайдем, Василий Антонович?
— Поздно уже… ну, да разве на минутку. Чайку бы теперь не вредно…
— Обязательно, будет и чаек!
Оба поднялись на площадку второго этажа, и Кузьмин стал возиться с туго поворачивавшимся в замке ключом. Дверь соседней квартиры приоткрылась, и оттуда выглянула старушка в белом чепце.
— Это вы, Михаил Евграфович? Тут вас гражданка одна спрашивала… раза два заходила, волновалась очень, сказала, что еще зайдет… сегодня. Вы ее, случаем, не встретили? Она в садике собиралась посидеть, обождать.
— Э-э, брат! Да ты, я вижу, зря время не теряешь. Ну раз такое дело — третий не ко двору… Я пошел. Спокойной ночи!
Василий Антонович повернулся и стал спускаться с лестницы. Кузьмин не стал удерживать его. Он собирался было подробнее расспросить соседку, но та уже скрылась за дверью. Выйдя на улицу, Василий Антонович машинально свернул направо (он жил в соседнем корпусе), но, не пройдя и десяти шагов, вдруг остановился. Мысль, пришедшая ему в голову, была так неожиданна и так мало обоснована, что старик даже крякнул с досады.
— Вздор, вздор, — прошептал он и медленно пошел дальше, бормоча на ходу: — Черт знает что такое! Не может быть…
Василий Антонович припомнил свою первую встречу с Мишей Кузьминым — было это недели за две до начала войны; молодой, горячий парень так и рвался на работу. И дернула же его нелегкая уехать тогда на Смоленщину!… Чуть не шесть лет спустя, Кузьмин снова появился в конторе завода и разыскал его. Василий Антонович с первого раза едва узнал парня: он сильно исхудал, осунулся, даже говорил как-то с запинкой, точно разучился родной речи — понятно, несладко жилось у фашистов… Когда Кузьмин рассказал о всех своих мученьях, о том, с каким трудом удалось в конце концов попасть на родину, и в заключение показал комсомольский билет, который, с опасностью для жизни, берег все эти годы, — старику искренне стало жаль парня. Он помог ему устроиться на завод. Первое время, пока шло оформление, Кузьмин жил в квартире Василия Антоновича, в той самой комнате, которую занимал Петруша… И старику казалось порой, особенно вечерами, когда уходил к себе в спальню, а из-за перегородки, в Петрушиной комнате, слышались шаги и шорохи, — что сын рядом с ним, и стоит только позвать, как раздастся в ответ знакомый голос…
И на работе Кузьмин сразу зарекомендовал себя, и уж без всякого участия Василия Антоновича был вы двинут в помощники мастера. Одно только коробило иногда старика: слишком уж вкрадчивый, даже заискивающий тон, с которым Кузьмин всегда обращался к старшим — впрочем, кое-кому это нравилось!
«Может, и зря все это, — думал старик, — а все-таки, как подумаешь, что целых пять лет обрабатывали там парня… Э, да что я! Сказано: ум хорошо, а два — лучше. Поговорю с Петром Савельичем. Наверно, не ушел еще».
И решительно зашагал обратно, к заводу.
…А в это время Кузьмин, повернув выключатель, стоял в нерешительности посреди своей комнаты и прислушивался.
Кто эта поздняя и настойчивая гостья? Откуда она? Кому мог понадобиться он в этом поселке, где у него не было ни одной знакомой девушки?
«А что, если это — Ковалева… та самая», — мелькнула вдруг догадка. Он подошел к окну и сквозь щель в занавесках поглядел вниз — на пустынную улицу и такой же пустынный палисадник между двумя жилыми корпусами. Никого не видать?
…На лестничной площадке послышались чьи-то легкие, торопливые шаги, и в дверь громко постучали.
4. БЕЛОВОДСКАЯ, 48
От станции, на которой останавливались поезда дальнего следования, до города Орежска было около семи километров. Отсюда каждые четыре часа ходила «передача» — два классных, пригородного типа, вагончика, влекомые бойким маневровым паровозиком серии «ОВ» — овечкой, как называют железнодорожники. На дощатом перроне, подле киоска, где продавались билеты, в ожидании «передачи» уже собралось человек двадцать пассажиров, прибывших с ночным поездом. Одни дремали, сидя на своих корзинах и чемоданах, другие, более нетерпеливые, расхаживали взад и вперед, поглядывая вдаль, откуда над темной кромкой леса уже подымалась розовая полоска зари. Среди последних был молодой человек в синем прорезиненном плаще и с небольшим перевязанным бечевкой портфелем в руке. Его худощавое, нервное лицо, с большими темными глазами и курчавым чубом, выбившимся из-под сдвинутой на затылок фуражки, невольно привлекало внимание. Это было одно из тех лиц, на которых каждое мимолетное впечатление отражается мгновенно, подобно тому, как на зеркальной поверхности тихого, окаймленного кустами ракит пруда даже самый легкий ветерок вызывает легкую рябь. И всякий, поглядев на него хотя бы мельком, безошибочно определил бы сейчас, что человеку этому не терпится попасть в город, и он готов на что угодно, лишь бы ускорить течение времени.
Так оно и было. Прошагав еще раз от одного края платформы до другого, он посмотрел на часы, минуту соображая что-то, потом решительно соскочил с дощатого настила и быстро пошел по путям — к выходной стрелке. Около семафора спустился с насыпи и по чуть приметной среди высоких луговых трав тропинке направился, срезая угол, к лесу, через который, как сообщили ему, шла грунтовая дорога в юрод.
Юрий Стрельцов — так звали юношу — правильно рассчитал, что, идя обычным походным шагом, он будет в городе по крайней мере на полтора часа раньше, чем если бы приехал туда с «передачей», и, следовательно, застанет еще дома тех, кто утром уходит обычно на работу.
Размашисто шагая по обочине грейдера, Юрий думал о том, как удастся выполнить данное ему поручение. Это было первое серьезное, больше того, таинственное дело, с которым столкнулся он за время своей недолгой работы помощником следователя. В его руках был сейчас кончик единственной нити, по которой, может быть, удастся размотать весь клубок…
Порыв ветра налетел откуда-то сзади, затрепал полами плаща, погнал впереди по дороге крупинки песка, соломинки, катышки сухого навоза. Небо заволоклось серыми облаками, заметно похолодало. Юрий прибавил шагу, чего доброго, пойдет дождь — осень нынче выдалась дождливая — надо поскорее добраться до города.
Ровно в семь, — репродуктор на телеграфном столбе только что передал сигналы проверки времени, — Юрий остановился около углового дома, на стене которого была прибита табличка с надписью: «Беловодская». Теперь оставалось только найти на этой улице дом под номером сорок восьмым…
Нужный ему дом Юрий отыскал скоро: это был опрятный одноэтажный домик, с ярко-зелеными, недавно выкрашенными ставнями на окнах; в маленьком палисаднике перед домом Юрий еще издали увидел пожилую женщину в темном ватнике; она подбирала в фартук падалицу с двух грушевых деревьев.
Порыв ветра налетел откуда-то сзади, затрепал полами плаща, погнал впереди по дороге крупинки песка, соломинки, катышки сухого навоза. Небо заволоклось серыми облаками, заметно похолодало. Юрий прибавил шагу, чего доброго, пойдет дождь — осень нынче выдалась дождливая — надо поскорее добраться до города.
Ровно в семь, — репродуктор на телеграфном столбе только что передал сигналы проверки времени, — Юрий остановился около углового дома, на стене которого была прибита табличка с надписью: «Беловодская». Теперь оставалось только найти на этой улице дом под номером сорок восьмым…
Нужный ему дом Юрий отыскал скоро: это был опрятный одноэтажный домик, с ярко-зелеными, недавно выкрашенными ставнями на окнах; в маленьком палисаднике перед домом Юрий еще издали увидел пожилую женщину в темном ватнике; она подбирала в фартук падалицу с двух грушевых деревьев.
— Доброе утро, Прасковья Никитична! — сказал он, приподымая фуражку.
Женщина быстро обернулась, с минуту удивленно смотрела на Юрия, но удивление на ее лице тотчас же сменилось приветливой улыбкой.
— Здравствуйте, — отвечала она. — Простите, что-то не припомню я вас… Вы не из Сашиных товарищей?
— Нет, я приезжий. Из Энска. Вам просили передать привет…
— Неужели Верочка? Вы знакомы с ней? Да что же вы стоите, входите, садитесь вот сюда (она указала на лавочку под одним из деревьев), рассказывайте. Саша! — позвала она. — Иди скорей! От Верочки товарищ…
Юрий почувствовал, как сердце у него забилось учащенно. С первого же слова он, кажется, напал на след. Стараясь подавить волнение, он вошел в палисадник и присел на лавочку.
— Не знаю, смогу ли я сообщить что-либо… Тут дело вот в чем: на вокзале в Энске я случайно разговорился с одной девушкой… может быть, это и не та, о ком вы думаете. Я даже не знаю ее имени. Она ехала из Орежска, а я направлялся сюда… Я спросил, не знает ли она, где можно здесь остановиться, на случай, если в гостинице не будет мест… и она указала ваш адрес. Вот и все.
— Ну, конечно же, это Верочка! Кто бы другой мог знать нас? И больше она ни о чем не просила передать?
— Нет.
— Как жаль! А я думала…
На крыльцо вышел мужчина лет тридцати, в шинели без погон, со связкой ученических тетрадей в руках. Он с интересом поглядел на Юрия, и, сойдя со ступенек, протянул ему руку.
— Вот… товарищ из Энска. Видел там Верочку, — сказала Прасковья Никитична. — Странно, что она ничего не написала до сих пор… Удалось ли ей разыскать своего Михаила Евграфовича?
— Это ваша родственница, должно быть? — полюбопытствовал Юрий.
— Нет… Она совсем недавно у нас… Тут, знаете, целая история! Она в Германии была, в плену, а потом в лагере, у американцев… Насилу-насилу удалось вырваться от них! В плену она познакомилась с Мишей Кузьминым, это — товарищ Сашин, они учились вместе… ну, подружилась… полюбила. И вот разыскивает теперь его; он, как ей удалось узнать, вернулся в Россию… а ее еще целый год продержали. Саша! Товарищ просит пустить его переночевать… Я думаю, можно поставить койку в твоей комнате?
— Прасковья Никитична! Вы не беспокойтесь, я ведь так зашел, на всякий случай. Может быть, и не понадобится…
— Ну, что ж, смотрите, как вам удобнее. Гостиница у нас неплохая, но, конечно, места не всегда бывают. Вы, верно, в командировку к нам, надолго?
— Не знаю еще. Как придется. В случае чего — зайду к вам.
— Пожалуйста, заходите.
Юрий распрощался с гостеприимной Прасковьей Никитичной и вышел на улицу вслед за Александром Парамоновым. Некоторое время они шли молча. Но когда домик с зелеными ставнями скрылся за поворотом, Юрий дотронулся до руки учителя.
— Товарищ Парамонов, — сказал он, — мне необходимо поговорить с вами. Вы очень торопитесь?
Учитель посмотрел на часы.
— Занятия начнутся через час. Но у меня есть еще кое-какая работа… А вы что хотели бы?…
— Прежде всего — один вопрос. Вы хорошо знаете в лицо эту Верочку, о которой говорила Прасковья Никитична?
— Конечно. Она жила у нас несколько дней.
— Тогда поглядите на эту фотографию и скажите, она ли это?
И Юрий протянул ему снимок.
Возглас изумления вырвался у Александра Парамонова.
— Она! Она! Но что же с ней? Почему такой снимок…
— Ее нашли застреленной на окраине Энска. Мне поручено следствие по этому делу. Очень прошу сообщить все, что вы знаете об этой девушке.
Вечером того же дня Юрий выехал из Орежска.
Погода, начавшая меняться еще с утра, окончательно испортилась. Хмурое небо быстро темнело; холодный ветер задувал в открытое окно вагона, заносил брызги дождя. Юрий поднял стекло, и оно тотчас же запестрело косо бегущими струйками.
В поезде включили свет. Сразу в вагоне стало уютнее и как будто даже теплее. Пассажиры, сидевшие до того неподвижно, завозились, устраиваясь на ночь.
Вагон был «комбинированный», и Юрию досталось сидячее место в углу возле столика. Это, впрочем, не очень огорчило его. Спать не хотелось, а сидя с полузакрытыми глазами, прислонясь к стенке и мерно покачиваясь в такт с перестуком колес, легче было перебирать в памяти и приводить в порядок все впечатления последних дней.
Живо вспомнилось, как несколько дней назад вместе с врачом он сидел в больнице около кровати неизвестной девушки, дожидаясь, когда сознание вернется к ней и можно будет допросить ее… Часы проходили за часами; врач сокрушенно качал головой и разъяснял, что при такой тяжелой травме головного мозга трудно рассчитывать на благоприятный исход, но Юрий не терял надежды. Он пристально смотрел в темное рядом с марлевой повязкой лицо, и ему казалось, что он улавливает легкое дрожание ее бледных запекшихся губ. Несколько раз наклонял ухо к самому рту девушки, надеясь разобрать хотя бы одно произнесенное в бреду слово.
И вот расслышал какую-то одну фразу, все время повторявшуюся среди невнятного бормотания умирающей. И от этого частого повторения слова приобрели наконец смысл. «Беловодская, сорок восемь», — явственно услышал Юрий и тотчас же записал эти слова в свой блокнот. Похоже, это был чей-то адрес, крепко врезавшийся в память… Но больше ему ничего не удалось разобрать. Через сутки девушка умерла, так и не придя в сознание.
«Беловодская, 48» — был единственный ключ к тому, чтобы установить личность неизвестной. Ее нашли на рассвете 27 сентября на окраине города, вблизи виадука, переброшенного через железнодорожное полотно, с пулевой раной в голове. По-видимому, она была ограблена — все карманы пальто вывернуты, а сумочка валялась рядом совершенно пустая, — хотя по ветхому платью трудно было предположить, чтобы она имела при себе какие-либо ценности. Никаких документов у нее не оказалось, и только при вторичном, более тщательном, осмотре места происшествия Юрий нашел на земле железнодорожный билет с компостером от 25 сентября, приобретенный на станции Орежск. Справившись с расписанием поездов, он установил, что девушка приехала из Орежска накануне во второй половине дня. Убийство же, как сообщил врач, произошло около полуночи. Где пробыла девушка эти несколько часов, было неизвестно.
Слова, произнесенные в бреду, побудили Юрия немедленно связаться по телефону с Орежским управлением милиции. Какова же была его радость, когда он узнал, что в Орежске действительно имеется Беловодская улица, а на ней дом под номером 48. В этом доме проживало семейство Парамоновых — владелица дома, Прасковья Никитична Парамонова, вдова, ее сын Александр Дмитриевич, преподаватель средней школы, с женой Анастасией Ивановной и дальняя родственница, старушка. Первым вопросом Юрия было — в Орежске ли в настоящее время Анастасия Ивановна: из всех обитателей дома № 48 она одна могла бы оказаться потерпевшей. Ему обещали навести справку и, через два часа, когда он позвонил в Орежск вторично, сообщили, что Анастасия Парамонова, работающая счетоводом в какой-то артели, жива и здорова и никуда из города не отлучалась.
Юрий решил немедленно выехать в Орежск, захватив фотографию, снятую с убитой девушки. Его начальник, товарищ Верховский, очень заинтересовавшийся загадочным убийством, дал несколько советов, как вести расспросы. И вот расспросы увенчались успехом. Он не только установил личность убитой, но и узнал — к кому и зачем приехала Вера Ковалева в Энск. Но кто же такой этот Кузьмин и имеет ли он какое-либо отношение к убийству? На всякий случай Юрий позвонил перед отъездом из Орежска Верховскому и сообщил ему результаты своей поездки.
Если бы только можно было вычеркнуть эти сутки, которые предстояло провести в пути, и перенестись в Энск!…
5. ГДЕ ВОДЯТСЯ КОЛИБРИ?
Следователь Верховский с нетерпением ждал возвращения своего помощника. Из краткого, но обстоятельного доклада Юрия, переданного накануне по телефону, он сделал заключение, что дело может быть гораздо серьезнее, чем казалось.