– Вы преувеличиваете, – сказал я.
– Нет, – отрезал Коччиоли. – Потому, что меня отстранили от него, как только я вышел на типа, которому владелец бистро передавал деньги. Почтенный такой буржуа, с лентой Почетного легиона в петлице. Он приходил туда пить кофе, а потом спокойно возвращался в свой офис, но уже с чемоданчиком.
– Институт Станислава Бодрийяра, – вставил я.
Коччиоли бросил на меня косой взгляд.
– Вы правы. Это был Жорж Роз, директор.
– Я знаю.
Коччиоли откупорил бутылку открывалкой.
– Я составил новый рапорт в довольно категоричной форме, если вы понимаете, что я имею в виду.
Я кивнул. "Категоричный" в понимании Коччиоли означало, что в рапорте было много восклицательных знаков.
– Два дня спустя, – продолжал он, – мне на голову свалился комиссар Мадрье, что, по сути, было ненормально: странно, что дело было передано ему, а еще более странно, что так быстро. Он сказал мне, что я от дела освобожден.
– Как это?
– Он рассказал мне довольно правдоподобную историю о том, что он сам, лично, уже держал под наблюдением Институт Станислава Бодрийяра, что дело это слишком запутанное и он не спеша доведет его до конца, ну и все в таком роде.
Коччиоли вздохнул, взял свою бутылку и отпил сразу три четверти, после чего резким движением поставил ее на стол, так что из горлышка показалась пена.
– И Мадрье, как бы между прочим, спросил вас об источнике, – сказал я.
– Да, именно так, между прочим. Я ничего не сказал ему.
– Он выразил недовольство?
– Нет. Как правило, полицейские не называют своих осведомителей не только коллегам, но и друзьям.
– А потом на горизонте появился я?
– Не совсем. Сначала исчезла Филиппин Пиго.
– В самом деле?
– Клянусь здоровьем матери! У Марты Пиго была сестра в провинции, которая знала мою тетку. Разумеется, я не имел понятия о существовании ни сестры, ни Марты, ни Филиппин Пиго. Но им, Мадрье и компании, стало известно о косвенной связи между мной и Филиппин, которая могла быть моим источником информации. В результате Филиппин исчезла. Я думаю, что в ближайшее время ее труп будет обнаружен...
Я в свою очередь потянулся за пивом и, осушив бутылку, со вздохом вытер пену со рта. Шоффар машинально откупорил следующую бутылочку Кроненбурга и поставил ее передо мной.
– Спасибо, – поблагодарил я Шоффара и повернулся к Коччиоли. – Ну, а какая роль во всем этом отведена Фанчу Танги?
Коччиоли пожал плечами.
– Вполне вероятно, – вмешался Граццеллони. У него был спокойный, мягкий, бархатистый голос, который абсолютно не соответствовал внешности. – Вполне вероятно, что к этой истории он вообще не причастен. Фанч Танги работал во французском гестапо и в сорок четвертом году был убит партизанами. Мамаша Пиго, неизвестно на каком основании, вообразила, что он жив и похитил Филиппин. Ложный след, Тарпон.
– Марта Пиго, – сказал я, – была убита после того, как назвала имя Фанча Танги.
– Марта Пиго была убита потому, что она была матерью Филиппин и могла знать больше, чем нужно, об Институте Бодрийяра. Больше ничего.
– Допустим... – Я повернулся к Коччиоли. – Продолжайте. Я чувствую, что дальше будет еще интереснее.
– А дальше совершенно неожиданно вы сели на "хвост" Альберу Пересу, который вас сразу заметил, и не только он, но и другой тип тоже.
– Вы хотите сказать, что я не профессионал.
– Слежку на дороге не ведут в одиночку, – заявил Шоффар категоричным тоном. – Глупо даже пытаться это делать.
– Вас попросил об этом его патрон, – продолжал Коччиоли. – Одна девица в аптеке таскала деньги из кассы. Перес говорил мне о ней, кажется, ее зовут Югетт или что-то в этом роде...
– Ах, вот оно что! – воскликнул я.
– Короче, – добавил Коччиоли, – мне было тошно и без того, а тут еще мамаша Пиго прилипла ко мне. И тогда я подумал о вас.
– Дерьмо, – не смолчал я.
– Я хотел продолжать это дело, но так, чтобы это было незаметно. А потом я подумал, что, может быть, стоит лучше, наоборот, устроить шумиху, музыку, там-тамы... Поэтому я и решил подключить вас к этому делу, а самому остаться в тени...
– Великолепно, – заметил я, – восхитительно. И я сажусь на "хвост" инкассаторов гангстерской группировки, о чем не имею ни малейшего понятия. Те же гангстеры убирают свидетеля, и вы подключаете меня к розыскам пропавшей без вести, в то время как я по-прежнему ни о чем не догадываюсь. Вы знаете, что бы я сделал на их месте?
– Э...
– Я бы убил сыщика. Я бы убил Эжена Тарпона, не мешкая. – Мое левое веко снова начало дергаться, и я встал, уронив стул. – Черт побери... – тихо пробормотал я. – Попробуйте только сказать мне, что вы об этом не подумали.
– Нет, разумеется, э... был риск, – признался Коччиоли. – Я понимаю, что вы имеете полное право на гнев и...
Я прошел на середину гостиной. В застекленном буфете стояло много старинной посуды "Мустье".
– Разве дело в риске? – спросил я. – Вы хоть понимаете, что дело здесь не в риске?
Я не стал ему объяснять. Я подошел к буфету и толкнул его вперед. Коччиоли застонал. Буфет завалился на угол стола. Мне приятно сказать, что и стол, и буфет сломались, что застекленные дверцы буфета разбились, а вслед за ними из буфета посыпалась посуда: тарелки, блюда, чашки, блюдца, чайники, салатники, соусники – все полетело с диким грохотом на пол.
– Вы с ума сошли, Тарпон! Но сделайте же что-нибудь! – крикнул Коччиоли своим коллегам, которые не шелохнули пальцем.
– Зло уже непоправимо, – отозвался Шоффар.
– В таких делах, мой дорогой Коччиоли, – заметил Граццеллони, – вызнаете, что всегда бывают битые горшки.
Я сел за останки стола и перехватил взгляд Шоффара. Мне показалось, что он смотрел на меня понимающе и даже одобрительно.
– Я уже успокоился, – сообщил я.
– Вы разбили горшков на восемьсот тысяч франков, – произнес Коччиоли ядовитым тоном.
– Коччиоли, не будьте мелочным, – посоветовал Граццеллони.
– А что вы здесь делаете? – спросил я, взглянув по очереди на обоих комиссаров. – Вы устроили собрание честных легавых? Вас всего трое, – заметил я.
– Вы заслужили право издеваться, – вздохнул Граццеллони.
– Право издеваться не заслуживают, – возразил я. – У меня была другая цель. Вас всего трое, это мало. Вас не могло бы быть пятнадцать или двадцать?
– Для того, чтобы собраться...
– Для того, чтобы устроить обыск без ордера. Чтобы уничтожить их осиное гнездо. Чтобы перевернуть вверх дном их лабораторию и взять пять или шесть подонков и вытрясти из них показания, – выпалил я, не переводя дыхание.
– Вы знаете, где их лаборатория?
– У вас будет пятнадцать или двадцать человек, да или нет?
– Пятнадцать мы, наверное, наберем, – заверил Шоффар.
– Вам придется слушаться меня, – сказал я, – если мы хотим выиграть.
Я объяснил им свой план. Они ничего не слышали о протестантской общине "Скоптсис", и им было очень интересно. Однако вскоре они стали кричать и перебивать меня, заявлять об опасности и бесполезности моих стараний. По их мнению, следовало просто бросить десант на общину.
– Хорошо! Браво! – воскликнул я. – И не забудьте передать дело в суд! А какой вы будете иметь вид, если вы без ордера высадите десант, а они успеют перевести лабораторию в другое место? Вы об этом подумали? И какая после этого вас ждет карьера?
– В этом кое-что есть, – согласился Шоффар.
Я посмотрел на него. Из них троих ему я хоть немного доверял. Коччиоли был ненадежным, в любой момент способным переметнуться на сторону сильного. Что же касается Граццеллони, то он был слишком цивильным, слишком вежливым, и я бы даже сказал, слишком светским. Он принадлежал к типу людей, предпочитающих все сглаживать, обходить острые углы. Шоффар же со своими торчащими усами, трубкой в зубах и немногословием был крестьянином, как и я. Когда-то, очень давно, я искренне верил в то, что полицейский служит Правосудию и Истине, защищая общество от злоумышленников. Шоффар напомнил мне об этом...
– Я принимаю вашу сторону, – заявил Шоффар.
– Спасибо.
– Не за что.
– Прежде всего я хотел бы, – сказал я, – чтобы вы оказали мне помощь в ограблении со взломом.
XV
Мы провели насыщенную и скучную ночь.
Прежде всего на стареньком "пежо" Шоффара мы отправились по адресу, который мне сообщила телефонистка общины "Скоптсис", и ограбили парижский филиал секты, расположенный на улице Эмиля Дешанеля. Коччиоли непрерывно потел от страха.
В холл, украшенный репродукциями картин Фюссли и с разложенными на столиках журналами, выходили две двери, одна из которых вела в кабинет для приема посетителей, а другая – в комнату, заставленную шкафами с регистрационными карточками. Повсюду можно было увидеть брошюры, посвященные йоге, сауне, фитотерапии и прочей дребедени. На одной из папок было написано: "Лица, получившие отказ". В, ней находились личные карточки, заполненные одним врачом и двумя инженерами-химиками. Было понятно, почему им отказали...
В другой толстой папке находились личные карточки, заполненные принятыми кандидатами. Карточки были очень подробными: в них фигурировали не только фамилии, имена, адреса, даты рождения, но и краткие автобиографии, послужные списки, антропометрические данные, включая рост, вес, цвет волос и глаз – словом, все, кроме отпечатков пальцев. Справа наверху была ячейка с надписью от руки: "Поступившие шестнадцатого или восемнадцатого и так далее". Сегодня было семнадцатое ноября. Значит, речь шла о тех, кого приняли в этом месяце с учетом следующей недели. Я нашел список лиц, принятых с завтрашнего дня, а фактически даже с сегодняшнего, потому что уже был час ночи.
– Любопытно, – заметил Граццеллони, – здесь только пары. Что вы будете делать?
– Я тоже приду с женщиной, и я знаю, с кем.
– Вы очень рискуете, Тарпон, так как можете нарваться на Каспера или на кого-нибудь еще, кто может узнать вас. Вы отдаете себе отчет?
– Оставьте меня в покое, – проворчал я.
Я был зол на весь мир.
Некоторое время спустя мы все убрали на место и вышли из помещения, не оставив следов своего пребывания. Наш выбор пал на чету из Версаля, принятую завтрашним числом. Мы прибыли в Версаль в два часа тридцать минут утра.
Мы долго звонили в дверь, а потом долго вели переговоры через открытую дверь, и Шоффару пришлось предъявить им свое удостоверение, чтобы они нас впустили.
Накануне вечером у них были гости: в гостиной стояли несколько пепельниц с окурками и грязные стаканы. Повсюду были разбросаны пластинки. Скатерть была залита вином, и на ней остались крошки. В крови хозяев было минимум десять граммов алкоголя, поэтому первой проблемой, с которой мы столкнулись, была проблема простого понимания.
Второй проблемой была финансовая сторона дела. Они внесли две тысячи франков в качестве аванса своего пребывания в общине. Сопровождавшие меня полицейские оказались почти без денег. Мне пришлось отдать тысячу пятьсот франков, которые я взял в квартире Альбера Переса, и еще пятьсот франков, конфискованных у типа со спущенными кальсонами.
Но перед этим мы столкнулись с другой, более серьезной проблемой, которая едва не привела к краху весь наш замысел. Супруги наотрез отказались сотрудничать с полицией. В наши дни подобное поведение встречается все чаще и чаще в различных слоях общества. Я никого не осуждаю, это право каждого. Супруги, о которых идет речь, мадам и месье Блондо, к счастью, разделяли крайне правые взгляды, и их сомнение носило реакционный характер, о чем свидетельствовала лежавшая на столике еженедельная газета "Минют". В какой-то момент переговоры между представителями сил порядка и супругами Блондо зашли в тупик, и тогда я просто взял в руку маленький и грязный орган Бриньо (я имею в виду его печатный орган "Минют") и заявил, что счастлив встретить людей, которые получают удовольствие от Бриньо. Я сказал, что испытываю то же самое. Чтобы придать своим словам больше убедительности, я потряс в воздухе грязной, залитой вином газетенкой и таким образом установил климат доверия. Я дал им понять, что секретная миссия, порученная мне и моим коллегам, будет иметь политические последствия, очень приятные для людей, умеющих получать наслаждение от Бриньо. Подключившийся к игре Шоффар стал обращаться ко мне: "Мон Колонель"[10]. В конечном счете, когда мы вышли из квартиры супругов Блондо, у меня в кармане лежали две регистрационные карточки на имя мадам и месье Блондо, а также разные проспекты о Протестантской общине «Скоптсис», переданные мне месье Блондо. Супруги пообещали нам сохранить в тайне наше посещение и его причины.
– Вы уверены в том, что они действительно будут молчать? – спросил меня Шоффар по дороге в Париж.
– Сначала они обсудят это между собой, а потом лягут спать. Даже если она расскажут кому-нибудь, то это случится не раньше, чем завтра днем или вечером. Скорее всего они поделятся со своими друзьями, но вряд ли они обратятся к адвокату или в полицию, и совсем маловероятно, чтобы они сообщили об этом в общину. Пока это раскрутится, мы уже все закончим. Вам нужно быть на месте через двенадцать часов.
– С пятнадцатью полицейскими?
– Лучше с двадцатью.
– Сделаем, что сможем, Тарпон. Для начала нам всем не мешает выспаться.
Я придерживался того же мнения. Примерно час спустя, обговорив с Шоффаром все детали, я вернулся на квартиру Жюля. У меня было желание вытянуться на паласе прямо в передней. В гостиной горел свет. Сидя на канапе, Хейман попивал испанский коньяк. Шарлотт, стоя на четвереньках, ставила пластинку на проигрыватель.
– Почему вы не спите? – поинтересовался я. – Нам предстоит очень трудный день.
– Разумеется, – согласилась Шарлотт, вставая. – Мы должны ворочаться в кровати и думать, что с вами случилось.
– Женщина влюблена, – пробормотал Хейман, и Шарлотт назвала его старым дураком.
– И этот тоже хорош, – добавила она, указывая на Хеймана широким жестом. – Он исчезает из дома и два часа спустя возвращается, нализавшись до скотского состояния.
– В доме не было ни капли, алкоголя, – вздохнул Хейман. – Мы использовали все запасы Жюля. Магазины уже были закрыты, и мне пришлось обратиться к приятелю. Это бретонец. Вам говорит о чем-нибудь имя профессора Бахауффера?
Я покачал головой, бросил в угол куртку-дубленку и снял ботинки, не развязывая шнурков, за что меня всегда ругала мать. Я начал расстегивать рубашку.
– Вы собираетесь раздеться догола? – спросила Шарлотт.
– Мелис Санс позвонил в Тулузу? – спросил я у Хеймана.
– Вы прекрасно владеете дедуктивным методом, – заметил Хейман.
– Я полагаю, что профессор Бахауффер – это тот тип, который находился в машине с Фанчем Танги и которого маки взяли в плен, но он от них удрал. Итак, что вам известно о профессоре Бахауффере?
– Ничего. – Хейман пожал плечами.
– Освободите мою кровать, – приказал я Хейману, и он освободил канапе, унося с собой рюмку. Я снял брюки, завернулся в покрывало и вытянулся на канапе. – Найдите будильник и поставьте его, – сказал я, – мы должны встать через четыре часа.
Я тут же заснул, а проснувшись, не почувствовал себя отдохнувшим. На улице было светло. Было десять часов утра, восемнадцатое ноября, четверг. Я присоединился к Хейману и Шарлотт, которые уже пили кофе на кухне. И я сказал, как бы продолжая начатый разговор, что не может быть и речи о том, чтобы Шарлотт поехала с нами, так как это на самом деле очень опасно, а Шарлотт отправила меня к чертовой бабушке. В этот момент появился небритый Коччиоли с запасными обоймами, а потом было уже слишком поздно, чтобы спорить, так как мы ехали в машине в направлении Дутремара и Протестантской общины "Скоптсис", то есть навстречу кровавой бойне, мясорубке, дерьму.
XVI
А затем произошло то, что должно было произойти: взятие штурмом лаборатории в ночь с четверга на пятницу, пролитие крови, уничтожение преступной сети с вытекающими последствиями. Именно после этого Жорж Роз запятнал репутацию депутата Мошана, пытавшегося прикрыться парламентской неприкосновенностью. Однако это его не спасло, и теперь он сидит за решеткой, пользуясь все же привилегированным положением по причине состояния здоровья. Но лучше я расскажу обо всем по порядку.
В четверг в пятнадцать часов мы с Шарлотт прибыли в Протестантскую общину "Скоптсис".
– Ты выглядишь, как легавый, – сказала мне Шарлотт, – в то время как должен смотреться преуспевающим чиновником.
Мне пришлось одолжить у Жюля вельветовый костюм сливового цвета, рубашку в цветочек и полусапоги на каблуках высотой четыре сантиметра, в которых я чувствовал себя, как на ходулях. Шарлотт придала моей прическе художественный беспорядок, зачесав волосы на лоб.
– У меня смешной вид, – заметил я.
– Это то, что нужно, – заверила она и добавила: – Теперь, если ты наткнешься на Каспера, он сможет узнать тебя только с близкого расстояния, метров с трех. Сунь руки в карманы.
– Они отвиснут.
– Если мы увидим перед входом машину Каспера, – предупредил Коччиоли, – то даже не думайте соваться туда. Мы придумаем что-нибудь другое.
– Сунь руки в карманы, а живот выпяти вперед. И улыбайся! Нет, не так, глупее. Вот так. И постоянно держи улыбку.
– У меня будут болеть мышцы лица.
– Потому, что они нетренированные. Руки держи в карманах.
– Вы действительно считаете...
– Говори мне "ты". Да, я действительно считаю. Каждый человек имеет индивидуальность, и ты должен воплощать его индивидуальность.
– Не стоит преувеличивать.
– Вот увидишь.
И я увидел. Когда мы наткнулись на Каспера, он узнал нас с тридцати метров!
Но сначала было посещение общины и очищение.
Подъехав к зданию, мы осмотрели его в бинокль, но не заметили ничего подозрительного. На стоянке стояло несколько автомобилей, но "пежо" среди них не было. Мы вернулись в центр деревни и оставили там Хеймана и Коччиоли с биноклем. Я сел за руль "альфы" и направился к воротам общины.