– Мой дядя был в Дранси, – сказал Хейман довольно спокойным голосом. – В то время, когда он был в Дранси, умерла его мать. Он попросил, о Господи, это поразительно, он попросил разрешения, чтобы его отпустили на похороны, и он дал честное слово, что вернется назад. Подождите, не смейтесь, смеяться будете позднее. Представьте себе, что его отпустили, и он провел три дня на свободе. А сейчас держитесь, чтобы не упасть, потому что он вернулся... Вы можете себе это представить, он вернулся в Дранси! Его уже там никто не ждал, но он вернулся, и его отправили в Германию. А там его отправили в крематорий, идиота. Нет, я предпочитаю евреев следующего поколения, тех, у кого много автоматов, колючей проволоки и мощная авиация. – Он тихо хихикнул. – Между мной и моим дядей всего десять лет разницы, Тарпон, но я не овечка и не баран, и я бы убивал немцев. Я даже был марксистом. Я читал о роли насилия в истории и со многим согласен. Я умею пользоваться ружьем, и сегодня я стрелял.
– Вы не могли бы остановиться у обочины? – попросила Шарлотт. – Дальше машину поведу я.
– Нет, спасибо. Все хорошо. Я уже успокоился.
Некоторое время мы все трое молчали. При подъезде к Парижу мы, по указаниям Шарлотт, повернули на восток, а затем по кольцевой дороге доехали до Венсенских ворот. Некоторое время спустя мы повернули на небольшую улочку неподалеку от площади Насьон, где и припарковались. Было восемнадцать часов, шел дождь и дул холодный ветер.
Шарлотт отправилась к булочнику, у которого ее приятель всегда оставлял ключ, когда уезжал. По дороге она купила в газетном киоске последний номер "Монд" и "Франс суар". Мы поднялись пешком на третий этаж. Шарлотт покашливала и непрерывно курила "Житан" Хеймана.
У приятеля Шарлотт, которого звали Жюлем, была элегантная трехкомнатная квартира, где царил откровенный беспорядок. Больше всего в жизни его интересовали путешествия в разные страны мира, и он объездил уже весь свет, но оставалось еще девятнадцать стран, в которых он никогда не был. Его приводило в негодование, что ежедневно на карте появлялись новые страны, добившиеся независимости. В Париж он должен вернуться в конце следующей недели, так что у нас было время.
– Он кинорежиссер, – объяснила Шарлотт. – Снимает короткометражные и телевизионные фильмы и делает рекламу.
Она обнаружила в квартире начатый блок "Житан" и открыла пачку. Хейман включил портативный радиоприемник. Я пролистал "Франс суар" и нашел пять строчек, посвященных таинственной аварии "пежо" неподалеку от Мелана. В салоне "пежо" был обнаружен труп. О том, что машина принадлежала мне, ничего не говорилось. В "Монд" была заметка из восьми строк о смерти Мадрье и о том, что полиция разыскивает меня, чтобы допросить.
– Возможно, теперь они разыскивают нас троих, – сказал я. – Кто-то охотится за нашей шкурой, но пока вся эта история остается для меня загадочной.
Я навел порядок на низком столике со стеклянной крышкой и выложил на него различные интересные предметы: "кольт" сорок пятого калибра и его глушитель; чешский пистолет калибра семь – шестьдесят два; пистолет Мадрье и пистолет типа со спущенными кальсонами; ружье Хеймана; боеприпасы типа в кальсонах и его бумажник.
– Я приму ванну, – заявила Шарлотт.
– Здесь найдется что-нибудь выпить? – спросил Хейман.
– На кухне. В боковом шкафу.
– Спасибо.
Хейман вышел из комнаты. Я посмотрел на Шарлотт.
– Очень сожалею, – произнес я.
– Я пойду мыться, – ответила она.
Она вышла из комнаты, и несколько секунд спустя я услышал шум воды, наполнявшей ванну. Я выложил на столик содержимое бумажника типа со спущенными кальсонами: удостоверение личности на имя Лионеля Константини сорока четырех лет. Водительские права на имя Лионеля Константный. Водительские права на имя Антуана Шотара. Водительские права на имя Луи Лопеса. Техталон на имя Антуана Шотара на "пежо". Визитная карточка некоей Рене Музон, замусоленная и с загнутыми краями от длительного пребывания в бумажнике. Номер телефона напечатан красным шрифтом и помещен под именем, набранным рельефными буквами.
Между тем Хейман вернулся в комнату с тремя пустыми стаканами и бутылкой водки "Бизон Брэнд", настоянной на травах. Он со вздохом опустился на канапе, обтянутое рыжей кожей, поставил стаканы на столик и налил себе приблизительно двадцать сантиметров водки. Он предложил мне жестом последовать его примеру, красноречиво выпятив большой палец. Я так же, жестом, ответил, что не возражаю, но не так много. Хейман обслужил меня.
– В котором часу появится ваш тип? – спросил я.
– Какой тип?
– Капитан Мелис Санс.
В течение секунды он казался совершенно растерянным.
– Ах да! Вечером, после семи.
Из ванной донесся приглушенный грохот, словно Шарлотт уронила мягкий душ. Хейман, не поворачивая головы в сторону ванны, спросил:
– Она не покончит с собой?
– Вы совсем спятили, – ответил я.
– Простите меня.
Он залпом осушил стакан и налил в него новую порцию.
– Простите меня, – повторил он.
– Это мерзко и гнусно, – проговорил я, – но не стоит ни преувеличивать эту драму, ни умалять ее.
– О'кей, – сказал Хейман, – о'кей, Тарпон. – Хорошо. Только, не выходите из себя.
– Я и не выхожу, – заорал я, надкусив зубами стакан с водкой, так что стекло треснуло. Я быстро выплюнул его на палас и поставил стакан на столик, расплескав водку.
– Черт! – рявкнул я.
Хейман взял разбитый стакан, выбросил его в мусоропровод, а мне принес другой и налил в него водки.
– Проблема с деньгами, – заметил он. – У меня всего пятьдесят франков с собой, а у вас?
– У меня две тысячи пятьсот франков Каспера и шестьсот франков того типа, которого вы ранили. На первое время нам хватит. Идем?
– Идем.
Хейман осушил стакан. Я постучал в дверь ванной.
– Да?
– Мы ненадолго, выйдем, – крикнул я. – Вернемся через час или два, надеюсь. Постарайтесь уснуть, хорошо?
– Хорошо.
– Пока.
– Пока.
Мы сели в "аронду". На улице окончательно стемнело, дождь шел, не переставая, было холодно и ветрено.
На дорогах было много машин, и мы несколько раз попадали в пробки, так что на площади Бастилии, расположенной по соседству, мы оказались только двадцать минут спустя. Припарковав машину, мы поднялись на четвертый этаж обшарпанного дома. Дверь нам открыл капитан Мелис Санс.
Это был мужчина лет шестидесяти, невысокого роста, широкоплечий и круглолицый, с белобрысыми волосами. На нем были французские джинсы плохого качества, хлопчатобумажная клетчатая рубашка с вытертыми воротником и манжетами и шерстяная куртка с заплатами на локтях. Они с Хейманом обменялись несколькими фразами на испанском. Капитан проводил нас в небольшую комнату, и мы сели на стулья.
– Я схожу за этим человеком, – сказал, глядя на меня, Мелис Санс с режущим ухо акцентом.
– Мучас грасиас, – пробормотал я тоже с сильным акцентом. Не зная никаких других слов, я лишь" почесал подбородок.
Капитан Мелис Санс принадлежал к типу людей, распространяющих вокруг себя в радиусе тридцати метров ощущение дискомфорта.
Он вышел в смежную комнату, а я взглянул на Хеймана, с мрачным видом разглядывавшего ногти. Мелис Санс вернулся с человеком еще меньшего роста, абсолютно лысым, с круглыми щеками и юркими глазами. На нем были серо-голубой костюм из легкой ткани и кремовая нейлоновая рубашка с расстегнутым воротом. Хейман встал и заговорил с ним по-испански. Он и лысый хлопали друг друга по плечам и грустно смеялись. В какой-то момент лысый пожал мою руку, но меня никто не представил.
Мы снова уселись, и Мелис Санс налил нам анисовой водки. Мы подняли стаканы и торжественно выпили. Немного погодя Мелис Санс хлопнул меня ладонью по колену и кивнул в сторону лысого.
– Он убил Танги. – Он произносил "Таннгии".
Я достал из кармана фотоснимок, который мне отправила Марта Пито. Лысый, улыбаясь, закивал. Я протянул ему снимок. Он посмотрел на него и вернул его мне, улыбаясь, кивая и пожимая плечами.
– Это он или не он? – спросил я.
– Но что вы хотите? – неожиданно сказал лысый на чистом французском с акцентом предместья. – Я уже не помню лица этого типа. С тех пор прошло тридцать лет.
– Расскажите мне подробно, – попросил я и добавил: – Пожалуйста.
– Это вышло случайно. Мы остановили автомобиль. Случайно. В нем были два человека. Один из них выстрелил в нас. Мы выстрелили в него и убили. Второго типа мы взяли в плен. Мы взяли их документы. Убитого звали Фанч Танги. Что еще я могу сказать? В машине было много денег – долларов и фунтов стерлингов. Много драгоценностей – разного рода украшений, драгоценных камней и золота. Я помню, что было пятьдесят золотых колец, но кто знает, может быть, они просто ограбили ювелирный магазин.
– Что указывало на личность убитого? Его документы?
– На самом деле при нем было много документов на разные имена, но документы на имя Фанча Танги были выданы немецкой полицией. И французские парни, находившиеся в нашем отряде, сказали, что они узнали его, что они видели его на снимках.
– На самом деле при нем было много документов на разные имена, но документы на имя Фанча Танги были выданы немецкой полицией. И французские парни, находившиеся в нашем отряде, сказали, что они узнали его, что они видели его на снимках.
– Как звали второго?
– Я не знаю.
Я вскинул вверх брови.
– Нам так и не удалось установить его личность, потому что при нем тоже было много документов на разные имена. И, к сожалению, несколько часов спустя он улизнул от нас, в горах. У нас не было времени допросить его, потому что мы непрестанно отстреливались. Это было ночью, в горах... – Лысый виновато улыбнулся и развел руками.
– У вас не было никакого журнала, в который вы записали личности обоих типов?
– Журнал был, но я не знаю, где он может быть сейчас.
– В Тулузе, – вмешался Мелис Санс.
– Не уверен, – возразил лысый.
– Точно, – категорично сказал Мелис Санс.
Во всяком случае в данный момент для меня это не имело большого значения: в Тулузе или на Шпицбергене, какая разница? Лысый дал мне тем не менее адрес в Тулузе. Мелис Санс налил нам еще порцию анисовки, мы выпили и встали.
– Скажите, – спросил я, прежде чем уйти, – не могло оказаться так, что тип, улизнувший от вас в горах, был на самом деле Фанчем Танги? Может, он подсунул убитому свои документы?
– Нет, – ответил лысый. Он немного задумался и покачал головой. – Нет, – повторил он. – Это исключено. Я вспомнил, что тот, кто удрал, был врачом. Может быть, вам это пригодится. У него была санитарная сумка, набитая различными медикаментами.
Я кивнул. Хейман и лысый снова похлопали друг друга по плечами и расцеловались. Мы все обменялись рукопожатиями, и Мелис Санс проводил нас до лестничной клетки.
– Вы знаете, эти люди, – говорил Хейман в то время как мы направлялись к машине, – они практически не переставали воевать с тридцать третьего года. Но сейчас они уже старики. Теперь мы старики.
Я ничего не ответил. На улице было темно, холодно и мокро.
IX
Когда мы вернулись в квартиру Жюля, Шарлотт уже навела порядок в гостиной и поставила на стеклянный столик три прибора. Из кухни доносился аппетитный запах. Цветной телевизор был включен, и по "Антенн – два" заканчивали передавать последние новости. Речь шла об авиакатастрофе в Германии, в которой погиб один французский боксер. Шарлотт вышла из кухни в мужском махровом халате и с порозовевшими щеками.
– Я спустилась, чтобы купить поесть, но у меня почти не было денег. Цесарка с бататами вас устроит?
Мы одобрительно закивали, облизываясь. Я снял трубку и набрал номер справочной. У меня были имя и номер телефона абонента, но я хотел знать и адрес. Мне дали адрес. Абонент Рене Музон жила в Нейи. Спасибо, мадемуазель.
Мы сели за стол. Цесарка была очень нежной. По мнению Шарлотт, для этого необходимо было влить в нее два стакана вина. Мне лично эта идея не нравилась, но надо признать, что цесарка была восхитительной.
– По радио только что говорили о вас, Тарпон, – сказала Шарлотт. – Они говорили о "пежо", о трупе в машине, следах пуль, так и сказали "следы пуль". В общем, по их словам, дело очень темное.
– Это все?
Шарлотт кивнула.
После новостей и рекламных объявлений должны были показать фильм Сержа Кукора. Я вытер рот салфеткой и встал.
– Где-нибудь поблизости есть телефонная кабина? – спросил я. – Я скоро вернусь.
– Неужели вы пропустите Кукора?! – воскликнула Шарлотт с выражением неподдельного ужаса.
– Я предпочитаю звонить из кабины, – сказал я и вышел.
Войдя в кабину, я набрал номер.
– Алло? – Это был Коччиоли с набитым ртом.
– Говорит Эжен Тарпон.
Я слышал, что он поперхнулся. В следующие три-четыре секунды он не мог вымолвить ни слова.
– Лучше поздно, чем никогда, – наконец произнес он. – Где вы находитесь?
– Тс... тс... тс...
– Что вы предлагаете?
– А вы где находитесь? Что это за номер?
– Я в дерьме, – нервно прогоготал он. – Ладно, шутки в сторону, я у себя дома. Сквер Сен-Ламбер, Пятнадцатый округ. Хотите адрес?
Я глупо покачал головой, стоя один в кабине, в стекла которой бил косой дождь.
– Нет. У вас есть машина?
– Да.
– Какая?
– "Ситроен". Табачного цвета.
– Скажите мне номерной знак.
Он сказал.
– Хорошо, – продолжал я. – Выезжайте в направлении Версальских ворот со скоростью пятьдесят километров в час, по правой стороне. Я дам вам знак...
– Послушайте, Тарпон, я ничего не понимаю, так не пойдет.
– Пойдет, очень даже пойдет... – Я оборвал связь.
* * *Вечером, в начале десятого, на правой стороне кольцевой дороги в этом месте не так уж много "ситроенов" табачного цвета. Особенно движущихся со скоростью пятьдесят километров в час. Вернее, их вообще нет. Когда машина Коччиоли проехала под мостом у Венсенских ворот, я стоял на мосту под дождем и заметил ее.
Я вернулся к "аронде", стоявшей в ста метрах от моста с включенным мотором. Я тронулся с места и выехал на кольцевую дорогу следом за Коччиоли. "Аронда" Хеймана – старая, разбитая колымага, но если разогнаться, то на ней можно выжать сто километров в час. Я даже обогнал "ситроен", который еле-еле тащился.
Я подождал Коччиоли у подъезда к воротам Вийетт, пропустил его вперед и дважды посигналил фарами. Он зажег свет в салоне и обернулся. Я обогнал его и включил мигалку. Коччиоли последовал за мной.
Мы остановились на проспекте с дорогими ресторанами. Я вышел из "аронды" и направился к Коччиоли. Он шел мне навстречу. У него были усталый вид, черные круги под глазами.
– Не стоит стоять на холоде, – заметил я.
Мы вошли в кафе. Я заказал себе грог, а Коччиоли – чашку кофе.
– Итак, вы ведете двойную игру, – сказал я.
– Я? – удивился Коччиоли. – Нет! Что вы имеете в виду?
– В то время как вы искали меня у Хеймана, кто-то другой искал меня у Шарлотт Мальракис. Разделение труда.
– Вы спятили.
– Но с другой стороны, – продолжал я, – вы меня в некотором роде предупредили насчет Мадрье, я бы даже сказал, что вы спасли мне жизнь, хотя и неумышленно. Получается не логично, если конечно вы не ведете игру на нескольких досках. Вам не нравился Мадрье, и, возможно, вам не нравятся люди, с которыми он был связан. Но это люди влиятельные. Возможно, вам хотелось бы нейтрализовать их, но вы сомневаетесь, что это удастся. Вы оказываете мне помощь, чтобы я обезвредил их. Но если я попадусь к ним в руки, вы поможете им убрать меня. Вы хотите быть на стороне сильного. Комментарии будут?
– Подождите секунду, все это не так, – пробормотал Коччиоли.
Он смотрел в свою чашку. Я отпил грог и обжег горло.
– Впрочем, думайте, что хотите, – буркнул Коччиоли. – Мне наплевать.
Я смерил его сверлящим взглядом. Мне не удалось рассердить его. Этому могло быть несколько объяснений, все малоприятные.
– Что вам известно о Фанче Танги? – спросил я.
– Пока вы не показали мне снимок, я не знал о его существовании.
– Наведите справки в архиве, почитайте дела о коллаборационистах. Вам это не повредит.
– Все любят брызгать слюной в полицию.
– К сожалению.
Коччиоли скосил глаза, глядя на упавшую на лоб прядь волос.
– Что произошло в Марселе? – спросил я. – Что обнаружила финансовая комиссия? За что Мадрье повысили в звании?
– Это никак не связано... – задумчиво ответил Коччиоли.
– Что не связано?
– Я не знаю, что они откопали, что откопал Мадрье. Об этом знают, быть может, всего два или три человека.
Так как я продолжал пристально смотреть на него, он тряхнул головой, и волосы упали ему на глаза.
– Послушайте, – сказал он. – Я не знаю, что откопал Мадрье, но я знаю, над чем он работал, и это невозможно... потому что, если бы он наткнулся на что-нибудь такое, то это бы не удалось замять...
– Над чем, – терпеливо и спокойно, четко артикулируя каждое слово, спросил я, – черт вас побери, работал Мадрье?
– Он был в комиссии, производившей финансовый контроль денег оппозиции, – сказал Коччиоли.
– Простите?
– Денег или средств различных групп, компаний и фирм, поддерживающих партии, оппозиционные правительству. Поэтому тут одно с другим не вяжется. Если бы Мадрье напал на что-нибудь, правительство не преминуло бы этим воспользоваться.
– Кто вам сказал, что оно не воспользовалось?
– Простите?
Я перевел взгляд на зал бистро. Столпившиеся у стойки бара мужчины раскатисто смеялись. Воздух был пропитан запахом жареного картофеля.
– Хорошо, согласен, – неожиданно сказал Коччиоли.
Я взял из его пачки "Голуаз", лежащей на столе, сигарету и прикурил от его зажигалки.
– Вы знаете, кто такой Каспер? – спросил я.
– Да. Знаю, – ответил он.
– Вы знаете, где он? Вы могли бы это узнать?
– Нет.
Я раздавил сигарету о пепельницу.
– Вы тесно связаны с ними? – поинтересовался я.
– Можно сказать, что я никак не связан с ними.