На мой взгляд, это было единственное скопление зелени, где кто-то имел шанс спрятаться.
– Соображаешь, – ответил Игнатьев с уважением. – Только я не знаю, есть ли он там сегодня, а если есть, то где именно поставлен.
– То есть?
– То и есть. В любой ложбинке. Они там мастера…
– Понял.
– Отлично. Займемся ликбезом. Наша застава прикрывает участок границы, общий с тремя «великими державами». Справа – километров пять, до Вертун-горы, – мирные деревни даяков, растят себе кокосы, да бататы, да ямс, разводят свиней… Князец их свойский, совсем безвредный, не будь нас, он бы давно пропал… имени его запомнить не могу. Сил моих нет такое запоминать. У него там скит Преображенский, а из подданных каждый третий – православный. Правда, каждый второй из каждого третьего еще местным секретным истуканчикам кланяется. Говорят: «На всякий случай. От Большого Белого Бога не убудет». Был тут у нас отец Василий Владимирский, скитоначальник, ругался на лукавый приход свой так, что стены краснели… От даяков пакости давно никакой не было. Слева – команданте Юкио Кобаяси, серьезный человек. У него там республика с наследственным сегуном якудза во главе… В сто тринадцатом от Рождества Христова Кобаяси попробовал на зуб поселок Авангард и с тех пор не суется: половина его самураев осталась на нашей стороне. Сейчас у него четыре глайдера, семь бронеамфибий и два танка, причем один даже исправный. Армия – штыков на пятьсот. Кобаяси тоже давно не совался, но люди его иногда пакостят. Да и чем рогатый не шутит, может, сегун копит силы для прорыва… Однако все это сущие птенчики по сравнению с парнем, который у нас по центру.
– Черный мститель испанских морей?
Игнатьев внимательно посмотрел на меня.
– Об этом здесь не шутят.
– Так серьезно?
– Привыкай.
Из-за скалы появился наряд с заставы: трое солдат в облегченной форме, широкополых шляпах и с оружием. Они шли на расстоянии пятнадцати метров друг от друга и отчего-то пошатывались, как пьяные. Все трое брели, спотыкаясь и раскачиваясь, то и дело меняя темп ходьбы, то и дело заворачивая в сторону и через пять-шесть шагов возвращаясь на тропу. Смысл этих выкрутасов дошел до меня не сразу. Теоретически я знал, что к чему, но когда видишь людей, всерьез делающих на практике презабавные фортели, которые ты сам «проходил» на полигоне под Брянском, узнавание происходит с трудом.
– Уклоняются от снайперского огня? «Танцуют»?
Игнатьев молча кивнул. Для него это была сцена из области «наш быт».
Тут только меня пробрало. Святые угодники!
– Саня, что за парень? Центровой?
– Ли Дэ Ван. Полукитаец-полукореец, бывший гражданин Женевской федерации и, недолго, бывший подданный Его Величества. Вот уже одиннадцать лет, как он контролирует плантации мико на той стороне, от Петляки аж до самого Сулатонга. С тех пор, как зарезал прежнего «лорда».
– Мико… Сырье для микоина?
– Да, «радужная греза» лучших сортов… смертоубийственное зелье. И у него там немного народу, но все это сущие головорезы, притом головорезы хорошего класса, поскольку подбирает он их лично, а оплачивает щедро. Мы не знаем, сколько народу у Ли. В пределах от четырех сотен до полутора тысяч. Мы не знаем, какая у него техника. Монахи-миссионеры дольше часа на его земле не живут. Последний раз, когда наш разведчик вернулся с его территории живым и невредимым, у Ли Дэ Вана уже были антигравы с боевой подвеской.
– Оп-па…
– Совершенно верно. У греко-балканского царя, например, их еще нет. А ведь это – сама Земля…
Саня, родившийся в жилом секторе военной базы на астероиде Веста, исключительно уважал Землю и все с ней связанное. Для него слова «с Земли» означали «высший сорт»!
– Отчего ж полукитаец-полукореец так на нас гневается?
– Проще пареной репы. Поселок Синюха очень его интересовал как идеальный центр для локальной сети сбыта. И еще как точка, откуда можно наладить трафик на целый регион. Чуешь, чем пахнет?
– Полагаю, местное отделение Жандармского корпуса живенько сцапало их?
В Санином взгляде я прочел ледяное презрение.
– Это приграничная полоса, Серега. Здесь все знают всех и о появлении чужаков немедленно сообщают начальнику заставы. Он тут – единственная реальная сила.
– Вы сами брали?
– Угу. В разное время выловили восемь бойцов Ли и, кроме того, полтора десятка наших придурков. Конченых уже наркоманов и еще ту редкую сволочь, которая сама не потребляет, но поделиться готова со всяким… Нашим-то, конечно, досталось аж по самое не могу, а с чужими даже не знали, что и делать. Потом у прежнего начальника заставы, того, который до Сманова был, случилась истерика. Можно сказать, впал в аффект. То есть очень разгневался и приказал солдатам отрезать правую руку тому шпендрику – первой попытке Ли. Начальника заставы судить за такое самоуправство не могли: видно же – хвор человек. Лечили его, лечили, целый месяц лечили, а потом вернули на ту же должность.
Саня улыбнулся с необыкновенной нежностью. Каждая веснушка на его лице будто заново расцвела.
– Заразным оказалось сумасшествие. То-олько выловят очередного дельца, так у какого-нибудь офицера из наших – аффект. Еще жандармы приехать не успевают, а парня уже покурочили. Они, кстати, не спешат. Отчего бы это?
– От плохой погоды.
– Ты знал! В общем, восемь отрубленных ладошек.
Я быстренько просчитал логику процесса и задал Сане очень неудобный вопрос:
– А… они?
– По-разному.
– Ты туману-то не напускай. Мне надо ориентироваться в обстановке.
– Хорошо. – Он вздохнул и спросил: – Линию движения наряда на сколько метров видишь?
– От скалы до спуска в овраг – метров триста пятьдесят или четыреста…
– Триста семьдесят. И только здесь, пока я служу, двоих ранили, двоих убили, а еще одного раненого утащили на ту сторону.
– И?
– Не знаю. Никто не знает. Говорят, принял тамошнее «гражданство». Может, раструб батальонного излучателя к виску ему приставили… Понимаешь, какая подлая штука, если в одного из «танцоров» все-таки попали, он становится неподвижной мишенью, а тот, кто пытается оттащить его в овраг – почти неподвижной…
– А сколько ты здесь служишь, Саня?
– Три года. И очень хорошо, что с сегодняшнего дня я в отпуске.
…На следующий день поручик Роговский, командир технической батареи, таскал меня по позициям, где расставлены были стационарные приборы постоянного наблюдения. Новехонькие, кстати. «Горизонт-8» – екатеринбургский завод и, значит, очень приличное качество… Так вот, Роговский, пребывая в двух километрах от Петляки, неожиданно лег, повернулся на спину и показал мне палец, приложенный к губам. Мол, т-с-с-с! Я замер. Лежу, дыхание на режим подготовки переключил, ушки-глазки работают на триста шестьдесят градусов, мало только в сатори не впадаю… Но не чую супостата. Вот Роговский, вот мастер, как его передовой рубеж-то перепахал! Истинного невидимку видит. Аж досада берет: я-то что ж? Где моя подготовка? Осназовец! Слепая курица, глухая тетеря…
Так лежим минут пять. Никого. Ничего. Вдруг Роговский говорит мне – громко, не таясь:
– Вот! Вот! Синебровка… Цы-цы-цы-р-р… фить-фить… А это псевдофазан затенькал. Слышите? Какая прелесть!
– А?
– Поистине, птичий рай! Такие голоса – только тут. Больших селений лучшие певуны почему-то избегают.
Иногда лучше молчать. А то еще скажешь что-нибудь…
На следующий день из Покровца прилетел военюрист в майорском звании, а с ним капрал, совершеннейший амбал по виду. Как видно, капрал должен был впоследствии сыграть роль моего конвоира…
Сманов вызвал меня к себе в кабинет. Там я застал конец шумного разговора. Капитан Дреев, в жилах которого текла, как говорят, помимо русской, еще и армянская кровь, темпераментно объяснял, почему меня нельзя отдавать, хоть трава не расти. Ругался, размахивал руками, стыдил неведомого подонка, который затеял травлю несмышленого юноши, – ну спасибо, дорогой Дреев, – и под конец даже предложил отправить меня на дальнюю точку, в самые джунгли.
– …и черта с два они его там достанут! А? Да! Что мы теряем? Оставим штабных людей с носом!
Сманов жестом прекратил дреевское словоизвержение.
– Все, что вы предлагали, в теории правильно, но практически невыполнимо.
– Отчего? Д я…
– Вы ничего не станете предпринимать без моего дозволения, Степан Сергеевич. Я рад, что мы одинаково смотрим на нынешнее затруднение, и… и довольно.
– А насчет дальней точки? – сделал последнюю попытку Дреев. Напор его явно ослаб.
– Ни в коем случае. Это и не очень логично, и не очень достойно. К тому же, я знаю Сырцова, он, если надо, и в джунгли, и в болота полезет. Оставим этот разговор.
– Что ж делать-то, Максим Андреевич?
Сманов усмехнулся.
– Сегодня выдался тот случай, Степан Сергеевич, когда лучше всего положиться на волю Божью и ничего не предпринимать. Он рассудит, кто из нас прав. Идите.
А потом, оборотясь ко мне, добавил:
– Сядьте-ка в коридоре и молитесь. Сейчас будет решаться ваша судьба.
Мимо меня в кабинет прошествовал сухопарый коротышка с майорскими знаками различия, седенький и, наверное, близорукий – щурятся так, как он, именно близорукие люди. Военюрист был до крайности раздражен, судя по взгляду, доставшемуся на мою долю. Амбал (о нем я уже знал от дежурного) сел напротив меня и тоже оглядел беглого лейтенантишку со строжинкой. Потом откинулся в кресле, упер макушку в стену и, кажется, задремал. Во всяком случае, на лице у него появилось сонное выражение.
А я, по всей видимости, был краснее вареного рака. То и дело утирал платком пот со лба. Мысли лезли мне в голову – одна другой дурнее. Сначала я злился, отчего седенький типус осмелился посмотреть на меня с таким осуждением? Да что он знает про меня?! Про мою личность?! Потом я прикидывал, справлюсь ли с амбалом, если… ну, если… Тьфу, глупость какая. Тогда я, по совету Сманова, принялся молиться.
За дверью тем временем происходило форменное Бородино. Оттуда слышались возгласы: «Послушайте, господин, майор!» – «Нет, это вы меня послушайте, господин майор!» – «Я вижу, уважение к уставу здесь отсутствует начисто!» – «Мы здесь делом занимаемся, а не…» – «А не что? Кабак, истинный кабак! Распустились!» – «Да как вы сме-ете! Боевую часть…» – и тому подобное.
Я тревожно огляделся, прощаясь со стенами казармы, к которым начал уже привыкать. И тут мой взгляд упал на амбала. Он, оказывается, улыбался, прислушиваясь к музыке майорского дуэта. Заметив, что я смотрю на него, капрал ободряюще подмигнул. Дескать, не робей, бывает хуже.
«Вот дуралей», – подумал я.
Наконец, дверь… нет, не открылась она… расхлопнулась, хоть и не существует такого слова. Бам! – ударила ручка о стену. Военюрист величественно удалялся.
– Идем, Ваня.
Амбал, ни слова не говоря, поднялся из кресла и последовал за ним. Я чуть было не спросил: «А что ж со мной-то?» – но вовремя придержал язык.
Вышел Сманов. Устало опустился в то же самое кресло. Вздохнул.
– Никак вы меня отбили, Максим Андреевич?
– Результат таков, лейтенант: Сырцов считает, что сможет убедить трибунал пересмотреть ваше дело. Вместо года дисбата – полтора в нашей глуши, притом без права выезда в губернский город.
– В какой губернский город?.. – еще не веря удаче, нелепо переспросил я.
– В любой, лейтенант… Плюс выговор мне лично. Ну да знал я, чем занимаюсь, иного и не ждал. В общем, он оставил вас на заставе… Только моей заслуги в том нет. Ни малейшей.
Он опять горестно вздохнул.
– Не понимаю, Максим Андреевич.
– Он решил дело еще до того, как полетел к нам, грешным. Заранее. Одному государю служим, лейтенант, одной стране. Неужто хватило бы у него совести забрать боевого офицера с нашего участка? Как бы он порядочным людям в глаза потом глядел? Сырцов – человек чести.
– А… – не осмелившись сформулировать свои впечатления от перебранки Сманова с военюристом, я просто ткнул пальцем в направлении кабинета.
– Ах это… Необходимая часть ритуала. В армии должен быть порядок.
Неделю спустя я вовсю ходил в караул, дежурил по части, словом, приступил к исполнению обязанностей… Да еще, как велел мне Сманов, вел усиленные занятия по боевой подготовке. «Не пропадать же втуне осназовским твоим талантам…» – сказал майор.
Когда я попал на землю Барятинского, там в разгаре был сухой сезон. Жара и влага. В полуденную пору – смертная тоска. Люди раздеваются догола, обматываются мокрой простыней и только так могут переждать время зноя. Потом наступило межсезонье, преддверие холодных дождей. Дни все равно оставались как жерло раскаленной печи, полегчало ненамного; зато ночи сделались ледяными. Нормально жить можно было только утром и в сумерки…
Первый раз, заступив караульным офицером в межсезонье, я замерз смертно, бегая с солдатами по горкам и ложбинам. Холод вошел мне в плоть, заразил каждую клеточку. Я сменился, а холод не покидал меня. Напился горячего чаю – не помогает. Игнатьев поднес пару стопок настоечки на плодах дынного дерева – рецепт был величайшим сокровищем Сани, – но и это не пробрало. Хотел было сходить к врачу, однако явился Сманов, глянул на меня и произнес только два слова:
– Баня. Быстро.
Меня парили часа два, доведя до полуживого состояния. Кажется, ползаставы собралось, чтобы загрузить бедную мою голову доброжелательными советами. Их были тыщи, этих советов, по-моему, они полезли у меня из ушей и ноздрей… Наконец заглянул Сманов, протянул высокий пузырек с вонючей бурой дрянью и произнес только три предложения:
– На ночь в карауле натирайся. Когда закончится, заходи, дам еще. Потом тело к холоду привыкнет.
На следующий раз я натерся смановской дрянью. И впрямь, гибельный ночной мороз больше не донимал меня. Но природные ингредиенты, из которых составлялось чудодейственное средство, вошли с моим телом в особенную, ни в каких учебных программах не описанную реакцию… Полсуток я чувствовал непобедимый восторг, летал, а не ходил, спать не мог. От раза к разу реакция ослабевала, ослабевала и в конце концов сошла на нет. Но ощущения первой ночи запомнились мне навсегда. Была на то достойная причина…
Под утро весь комплекс охранной техники сработал: прорыв системы! Приборы наблюдения показали силуэт человека, не торопясь двигающегося в сторону Синюхи. Контрольно-следовую полосу нарушитель словно бы не заметил.
Воет сигнализация, слышится команда:
– В ружье!
Ночь, я с мобильной группой несусь мерзавцу наперерез на амфибии, в голове – сплошное ликование. Как же! Первый нарушитель! Будет мне значок «Отличная служба в погранстраже», степень третья! Броня грязью заляпана, ветер по щекам хлещет, полное счастье!
Выскакиваем мы из консервной банки, хватаем субчика тепленьким, а он, кажется, и сопротивляться-то не собирался. Я ему свечу фонарем в лицо и, несмотря на ночную темень, вижу, насколько это грязное и заросшее существо. Сержант отшатывается и вскрикивает:
– О! Вшивец опять.
– Знаете его, сержант Мякинцев?
Мнется.
– Извините, господин лейтенант…
– Что – извините?
– Да… господин лейтенант… извините, я не могу обсуждать ваши приказы, только вы… то есть… ну… свяжитесь с начальником заставы, скажите, мол, Вшивца по новой заловили…
Но волшебная мазь одарила меня столь концентрированным восторгом, что со Смановым связываться я не стал. Решил: к чему будить-то его? Какая у нас тут проблема? С утра порадуется. Вместе со мной.
Легкость в мозгах необыкновенная…
Нарушителя мы обыскали и заткнули в амфибию. Ничего подозрительного у него не было. Сержант Мякинцев сел от Вшивца подальше. Я еще подумал: «Кто такой грязи и такой вони не испугается!»
Привезли мы нарушителя на заставу и там заперли в специальном помещении для задержанных.
Как только Максим Андреевич вышел из своего домика и направился в рабочий кабинет, я тут как тут. Взгляните-ка, взяли одного злостного типа! Довожу Сманова до места, открываю перед ним дверь… и он разражается только одной фразой. Зато какой! Сманов, человек сдержанный и воспитанный, до того ни разу при мне не ругался. Он умел добиваться от людей подчинения, не повышая голоса. А тут – все цветы армейского красноречия… Поворачивается ко мне, лицо красное от гнева, губы дрожат. Очень ему хотелось, наверное, обматерить меня последними словами, но воли себе Максим Андреевич не дал.
– Лично, лейтенант, слышите – лично! – отвезете это к броду у Бородаевской щели, сунете в воду и дадите хорошего пинка. Чтобы у этого даже мысли не возникло о возвращении. Немедленно. А потом поговорим.
И по глазам его вижу: не время задавать вопросы.
Я выполнил приказ Сманова буквально. И когда давал Вшивцу пинка, в душе моей звучал реквием по значку «Отличная служба». Вернувшись, я отыскал майора в медпункте. Там вся моя мобильная команда проходила массированную дезинфекцию. Покончив с солдатами, военврач Моисеенко плотоядно ухмыльнулся и потер ладони:
– А за вас, дорогой мой, я возьмусь всерьез…
Пока Моисеенко проскипидаривал мне все штатные отверстия, Максим Андреевич уже совершенно спокойным голосом объяснял, что к чему. Оказывается, полусумасшедшее создание без имени и твердо выраженной этнической принадлежности живет на территории даяков. Время от времени оно пытается перейти границу и добраться до великого шамана и гуру, обитающего на южной окраине поселка городского типа Синюха… Гуру и шаман, дескать, имеет силу избавлять от многочисленных хворей, которыми исключительно богат Вшивец. Его ловят в четвертый раз – после долгого перерыва. По первости, не разобравшись, Вшивца продержали на заставе двое суток. А потом пятеро солдат попали в госпиталь, причем врачи насчитали в этом квинтете тринадцать инфекций разной паршивости, в том числе две – ранее науке неизвестных. Плюс чесотка, поголовно поразившая весь караульный взвод. Следующие два раза, наученные горьким опытом, пограничники сразу выставляли Вшивца вон, не привозя в расположение части. И вот я нарушил эту славную традицию. Ой-ей-ей!