– Твоя статья? – спросил Андрей.
– Ухм, – осклабился тот.
Когда Сербин вышел из кабинета управляющего, день был в разгаре. Впрочем, на работе никто не горел: в коридорах пусто, двери либо запечатаны, либо на сигнализации, и, судя по зеленой точечке датчика движения, там тоже никого. Однако в буфете все шесть столиков были плотно заняты то ли малярами, то ли штукатурами. Мы люди не гордые, и, взяв несколько порций съедобных на вид котлет, пирогов с капустой и соку, зашли в ближайший кабинет, открыв дверь универсальной картой. За нами с криком «выносить нельзя» метнулась кассирша, но возникший ниоткуда Семен Ефимович что-то шепнул, и она вернулась на свое место.
Подносы мы честно принесли обратно, а одноразовые тарелки выкинули в мусорный бак.
В помещениях интересующей нас фирмы прогрессом даже не пахло. В двух лабораториях, как сказал Сербин, царила мерзость запустения – ободранные до бетона стены, сваленные в кучу разбитые в хлам стулья и кресла, пол усыпан бумажной трухой, словно здесь порезвился шредер-маньяк. Остальные комнаты, числом пять, опечатаны. Нас это не остановило, но и там ничего подозрительного не было. Громоздкие шкафы – пустые или со стеклянной и фаянсовой посудой. Немытые колбы, шеренги пробирок в штативах, квадратный ящик центрифуги с четырьмя гнездами, прозрачную крышку которой покрывал ровный слой пыли, на которой хотелось вывести пальцем «протри меня!». Ни одной живой души. Скучная картина. Вот если бы за дверью лежал хладный труп с приколотой на белый халат запиской «Это я убил автомобилем господина Жирмунского, в чем признаюсь и раскаиваюсь», тогда, конечно, на картиночке заиграли бы краски…
В последней комнате обнаружились следы жизни. Кулер в углу включен, и воды в нем почти полбутыли. На лабораторном столе рядом с непонятным сооружением из стеклянных и металлических емкостей – чайник и несколько фирменных кружек с логотипом в виде восьмилучевой звезды, окруженной надписью «Биопрогресс». Неплохо сохранившийся диван с мягкой обивкой, кресла, аккуратно придвинутые к столам…
– Ничего подозрительного, – подытожил Сергей Викторович и уселся, вытянув ноги. – Обычная фирма, доживает последние дни, госзаказ выполнен и отгружен два месяца назад, других тендеров нет и не предвидится. Сотрудники разбежались, никто внезапно не разбогател, не выехал за рубеж и не получил наследство от богатого дядюшки. Почти все, кроме пенсионеров, устроились по специальности в научном городке.
Он глянул в навигатор.
– Научный городок рядом, на Ольгинском шоссе. Если надо будет поговорить, то можно пешочком прогуляться. Только погода мерзкая.
– А есть смысл? – Андрей потрогал чайник и шепнул мне: – теплый.
– Наверное, нет. Я связался с некоторыми сотрудниками, пока вы обдирали в «три листика» местный персонал. Люди как люди, вспоминают о Жирмунском, жалеют. Ничего странного не замечали, это понятно, иначе следственная бригада из них все бы вытрясла. Так что многозначительно смотреть им в глаза и строго молчать, действительно, смысла нет. Денежные потоки за последние годы в рамках дозволенных отклонений, извне ничего не приходило. Что-то там царапнуло слегка, но пока не пойму, что именно. Может, пустое. Сервера тоже вроде в порядке, следов чистки не заметил.
– Напрямую подсоединились? – вытаращил глаза Андрей.
– Как можно! Нейроинтерфейс строго запрещен, и не нам нарушать законы. К тому же личное серое вещество мне дорого, знаете ли. Выжигать его не собираюсь, поскольку с любого терминала могу подключить местные сети к нашему ББ. А ему вскрыть любой код – пара секунд.
Я ухмыльнулся. Мало кто у нас в Департаменте знал, почему блок квантового сервера в компьютерном центре звали «Большим Братом». Моя память, набитая всякой нужной и ненужной ерундой, в свое время подсказала, откуда взялось прозвище, но когда я рассказал Сербину, тот пожевал губами и посоветовал не раздражать начальство эрудицией.
– Может, здесь наркоту гнали? – спросил Андрей. – Вон сколько стекла подходящего для мета…
– Да вы знаток! – ухмыльнулся Сербин. – Шучу. Прекурсоры здесь не обнаружены, а ведь биосенсоры входят в стандартный набор криминалиста. Были в группе Жирмунского большие закупки пропиленгликоля, диметилсульфоксида и еще каких-то веществ. Но это просто химия.
Названия мне что-то напомнили, но я не стал напрягаться. Во время отчета или раньше все само всплывет и встанет на места.
За дверью заговорили, кто-то громко сказал «плевать я хотел», и в лабораторию ввалился старичок в замызганном халате. За ним сунулся было Семен Ефимович, но, заметив нас, передумал и пропал.
– Кто такие?! – грозно вопросил старик, выпятив неопрятную бороду и размахивая кулачками. – Брысь с моего дивана!
Сербин с любопытством посмотрел на него, перевел взгляд на запястье и поерзал по навигатору пальцем.
– Вы, я так понимаю, господин Штольц? Василий Христофорович?
Старик внезапно успокоился и перестал трясти бородой. Плеснул из чайника в кружку воды, отпил и хитро прищурился.
– Так вот ты какой, грозный комиссар, – сказал он. – Прибыл вязать и разрешать? Поздно, лавочка закрылась, людишки разбежались.
– Мы в курсе, – отозвался Сербин. – И вязать никого не собираемся. Чайку попьем, если угостите, да и поедем.
– И куда поедете?
– К себе, в Первопрестольную.
– А-а, ма-асквичи, – с набившей оскомину питерской иронией протянул старик. – Можно и чаю, ежели не побрезгаете вахтеру компанию составить.
– Будет вам, господин профессор, мужика из народа изображать.
– А я и есть мужичок из народа, – подмигнул профессор Штольц. – Дорабатываю перед окончательным уходом на пенсию. Причем, последние три года именно вахтером в сей юдоли скорби и печали.
Чай благотворно повлиял на старика, он немного обмяк и разговорился. Узнав о причине нашего визита, повздыхал, признавшись, что с Жирмунским проработал много лет. Хороший был специалист и толковый ученый. Дружить не дружили, но несколько раз выезжали вместе с молодыми лаборантками на пикники. Припасть, так сказать, к лону природы, пока здоровье позволяло. Семьи у Жирмунского не было, только какие-то дальние родственники в Москве…
О следователях отозвался бранно. Кто-то из бригады случайно разбил бутыль с месячной нормой спирта, другой перемешал пробы… Сергей Викторович торжественно извинился за их поведение и пояснил, что мы, как нейтралы, не держим какую-либо сторону. Кроме правды в смысле истины. И если бы у нас была эмблема, то на ней вполне можно было бы начертать veritatis diaconia. Я не стал вмешиваться в разговор, но эмблема у нашего Департамента была – Имперская корона, вокруг которой шла надпись «Служение без прислуживания».
– Все вы комиссары одним миром мазаны, – между тем пробурчал Штольц. – Но, как говорится, с пониманием!
– А ведь подзабыли вы, Виталий Христофорович, какими были настоящие комиссары, – сказал Сербин. – Молодые люди их не застали, но мы-то с вами помним дела и дни Чрезвычайной экономической комиссии, не так ли?
Штольц о чем-то задумался, полез в закрома, то бишь в короб вытяжной вентиляции, и достал колбу с прозрачной жидкостью. Мы с Андреем отказались, а Сербин попросил плеснуть несколько капель в чай.
– Лихие были времена, лихие люди, – сказал Штольц. – Мы их, правда, называли не комиссарами, а чекистами.
– А есть разница, как назвать кошку?! Лишь бы мышей ловила…
– Да-а, много денег они наловили по всему миру.
– Большую часть украденного все же не удалось вернуть.
– Так ведь все равно воруют! – всплеснул руками Штольц. – И получается, зря брали за глотку олигархов.
– Воруют, но денежки-то в стране крутятся, за вывоз капитала, сами знаете…
– Тут я соглашусь. В науку тогда большие деньги пришли, славные были денечки. Хватало у нас бездарей, но все равно жаль, хорошая была команда, интересными проблемами занимались. Теперь все пропадет. Да уже пропало. Как фирму поглотили шесть лет назад, и пропало. Такие перспективные направления прикрыли, сволочи! Госзаказ… госзаказ… – передразнил он кого-то.
– Жирмунский вроде не жаловался на работу, – осторожно сказал Сербин.
– Да что ему жаловаться. Денег прибавили, должность дали. А какая у него интересная тема была! Вирусы точечного воздействия на ДНК-маркеры.
– Позвольте, – вмешался я в разговор. – Разве это не прикрыли еще в прошлом веке? Был какой-то старый фильм…
– Был, – согласился Штольц. – Фантастический. Из вирусов хотели сделать оружие, поражающее одного конкретного человека. Полная ерунда, в ДНК все так перемешано, что пока до нужной тушки доберется, полчеловечества подохнет. Со смеху. У Алексея другая идея была, когда он с вирусом гриппа возился.
– Если бы удалось найти универсальное лекарство… – начал Сербин.
– В том-то и дело, – перебил Штольц, – что он искал не лекарство, а штамм, абсолютно устойчивый к любым внешним воздействиям.
– Если бы удалось найти универсальное лекарство… – начал Сербин.
– В том-то и дело, – перебил Штольц, – что он искал не лекарство, а штамм, абсолютно устойчивый к любым внешним воздействиям.
– Не понял, – удивился я. – Он что, хотел создать супероружие?
– Глупости. Вирус гриппа опасен только осложнением после заболевания, что вполне купируется известными средствами. А смертельные пандемии возникают во времена войн, грязи и разорванных коммуникаций, причем на фоне ослабленного дурным питанием и стрессами иммунитета.
– Я читал про «испанку»…
– Плохо читали. Алексей был сторонником панспермии и считал, что вирусы – разносчики жизни во вселенной. В разных средах они мутируют, создавая наиболее подходящие для этой среды живые существа. Но, возможно, их задачей было обеспечить возникновение организма, наделенного особыми свойствами, максимально помогающими выживанию.
– То есть, переболевший таким супергриппом резко становится сверхчеловеком?
Старик заметил мою ухмылку.
– Ну, ну, – ласково произнес он, – я тоже поначалу смеялся. Идейка действительно ошибочная. Жирмунский недолго ее прорабатывал. Он предположил, что вирусы – порождение предыдущей Вселенной, той, что была до Большого Взрыва. Своего рода попытка возродить жизнь, какой она была до появления нашего мироздания. Хотя потом отошел и от этой темы. Он искал взаимосвязь между анизотропией реликтового излучения и квантовой телепортацией между нанообъектами…
– Вот это уже чистая фантастика, – не выдержал я. – Даже моих поверхностных знаний хватает, чтобы понять, что вся эта телепортация – всего лишь передача информации о квантовом состоянии, а не мгновенный перенос материального тела. Ему надо было искать червоточины или кротовые норы, с черными дырами экспериментировать…
– Допустим. Но ведь давно уже квантовые состояния передаются даже не тысячам, а миллионам атомов. Что, если благодаря червоточине в самом начале нашей Вселенной каким-то образом сохранится связность между атомами, которые и образуют нуклеотиды протовируса.
– Но вирус не может существовать вне клетки.
– Допустим, хотя вопрос спорный, – сказал Штольц. – Значит, нечто должно быть похожее на вирус, устойчивое, как вирус, но не нуждаться для размножения в органике. Так что же это?
– Это вам любой дурак скажет, – рассердился я. – Нанороботы…
– Разумеется! – воскликнул профессор. – Но ведь стоит появиться первому ассемблеру, как он начнет безостановочно производить самое себя, как вирус, попавший в живую клетку. Возможно, вирусы и есть выродившиеся нанороботы – или наоборот, нанороботы, овладевшие узкой специализацией. Они перебирают фрагменты начальной программы до тех пор, пока не появится что-то вроде ДНК, так сказать, биоассемблер. Жирмунский пытался найти первичные коды. Или, как он говорил, древние формы.
– Неужели нашел?
– Нет, иначе все давно уже превратилось бы в серую пыль. Алексей был уверен, что рано или поздно мы сумеем развернуть мутацию вирусов назад, в прошлое. И тогда поймем, как образовались звезды и галактики. Он считал, что первый ассемблер перестроил материю в структуру, оптимальную для возникновения жизни в этой вселенной. А реликтовое излучение – что-то типа контроля и самоподдержки системы. Еще он считал, что рано или поздно один сохранившийся где-то на задворках мироздания ассемблер выйдет из-под контроля, и тогда нанороботы примутся поглощать все и вся, превращая материю в рабочее вещество. Возможно, из этой пыли вновь возникнут звезды и планеты, и цикл снова повторится.
– Был такой рассказ, – сказал я. – Фантастический. Или повесть.
– Для Алексея это была реальность, и он очень переживал, когда тему закрыли. Хотя быстро утешился, новую машину купил.
– Из-за чего закрыли, кстати? – спросил Сербин. – Церковь сочла неприемлемой идею Нанотворца?
– Что вы, – сморщился Штольц. – Просто новые хозяева фирмы спросили, как скоро он создаст вакцину от гриппа. Услышав ответ, перестали субсидировать. Пришлось перейти на госзаказ. А современные священники, кстати, совсем не чужды науке, хотя и толкуют некоторые идеи своеобразно.
Тут он попал в точку. Мой духовник, отец Михаил, однажды рассказал, что до принятия сана был ученым, занимался релятивистской астрофизикой. И чем дольше он погружался в космологические проблемы, тем больше подозревал в истинности простых ответов на самые трудные вопросы, которые возникали от непостижимо безмерной сложности мироздания. Так в итоге и пришел к Богу.
Старик решил нас проводить, и пока мы шли длинным коридором, рассказывал, какие веселые здесь были времена лет десять тому назад, как бурлила жизнь… А я поглядывал на Сергея Викторовича, который не торопясь шествовал вдоль стен, внимательно разглядывая плакаты, портреты и непонятные графики. Мне довелось видеть его в рабочем состоянии: в нем словно разряжается батарейка, движения становятся медленными, а взгляд, напротив, острым. Значит, интуиция подала голос.
Точно так он себя вел и в прошлом году, когда узнал, что тексты не подделали, а просто за сына градоначальника их проходил его одноклассник из не очень состоятельной семьи. Надавили на родителей, пообещали новый дом, посулили денег. Парня было жалко, подавал большие надежды, но после того как вскрылось это дело, путь в спецшколу ему был заказан. Сербина тогда смутила нелепость этой авантюры – подмену заметили бы в Саратове очень быстро.
Интуиция его не подвела. Планировалось разоблачение и громкий скандал. Начались бы разбирательства, система элитарного обучения скомпрометирована, меритократы посрамлены. Издержки формирования элиты и аристократии, сказал тогда Сербин, а когда я спросил, разве это не одно и то же, он лишь покачал головой.
Позже я аккуратно поинтересовался у отца Михаила насчет элиты и аристократии. Он тоже считал, что это разные понятия. Элита в основном пассионарна, аристократия же консервативна. В идеале, конечно, необходима непрерывная пертурбация элит под присмотром аристократии и, в свою очередь, столь же непрерывная «переаттестация» аристократии, чтобы и те и другие жирком не заплывали. Но идеальное общество, сиречь утопия, недостижимо, да и вредно, слишком рьяное стремление к идеалу кончается кровью. А все же, после долгого раздумья добавил отец Михаил, люди служения наиболее склонны к греху гордыни. Люди служения должны не только класть душу за други своя, но и побеждать во имя Господа своего, за людей, вверившихся им и за-ради службы своей. Но не упиваться гордостью за победы, иначе переступят через край.
– Стипендии, – между тем бормотал Сербин. – Что-то там со стипендиями имени Курцвейла. – Он посмотрел на меня. – Ассоциативная память у меня плохая.
– Ну, не знаю, хотя… – Я потер виски. – Вот вы назвали имя, а у меня хрень какая полезла, химия, пропиленгликоль почему-то. Ага, и вот еще – криопротекторы.
– Даже так? Тогда поспешим. Вызывайте машину, я хочу городом полюбоваться до отъезда. Невский там, Эрмитаж…
И Сербин быстро зашагал по коридору, а я за ним, размышляя, с каких пор он стал любителем Питера?
– Постойте, – чуть ли не закричал Штольц. – Я понял, что вы ищете! Давайте за мной, только тихо.
И он нырнул в проход, ведущий на лестничную клетку. Я пожал плечами, собрался идти следом, но тут Защитник молча поднял палец, и я отстал.
Андрей шел за Штольцем, а мы с Сербиным чуть позади. Спустились на два пролета вниз, свернули в узкий коридор, в конце которого была еще одна лестница. Этаж вверх, еле заметная дверь, снова коридор, ступени вниз, на этот раз в подвал. Обойдя по периметру котельную, мы подошли к большой квадратной двери. Штольц приложил ладонь к сканеру, набрал какие-то цифры, и дверь под громкое жужжание невидимых двигателей ушла в стену. Я видел в фильмах, как за такими толстенными плитами из сверхпрочного сплава оказывалась суперсовременная лаборатория, вся в блеске хрома и никеля, в свете дисплеев и прочих атрибутов передовой науки. Но впереди царил мрак.
Щелкнул выключатель. Замерцали тусклые светильники, позволившие с трудом разглядеть железный балкон, идущий вдоль стены огромного зала, в глубине которого тянулись ряды цилиндрических сооружений.
Андрей вышел на балкон, перегнулся, осмотрел зал и махнул нам рукой.
Железный пол гремел под ногами, когда мы прошли к лестнице, еле заметной на противоположной стене. Спустившись вниз, Андрей пробежался по помещению, заглянул за высокие, в человеческий рост цилиндры, оказавшиеся баками с подведенными трубами и кабелем. На каждом из баков светились небольшие дисплеи, света которых хватало, чтобы разглядеть грязные потеки на стенах, лохмотья краски и ржавчину на стальных фермах, поддерживающих балкон. Непонятно откуда доносилось еле слышное бульканье, за толстыми, обмотанными теплоизоляцией трубами в углу что-то капало…