– Я ж только что говорила. Сама не знала.
– Ладно, теперь это уже не важно… Прикройся хорошенько моим пальто… Вот так. Еще выше натяни. Твоему малышу будет уютно и тепло, когда он выйдет наружу. А нам ни в коем случае нельзя его простудить. Нужно тебя на что-то положить. Есть тут какие-нибудь тряпки или покрывала? Хоть что-то?
Нина молчала. Дороти огляделась и в противоположном углу заметила небольшой рулон брезента. Побежав за ним, она только сейчас обратила внимание на коров. Те стояли в своих загонах, сопели, жевали сено, иногда мычали. Из их ноздрей вырывались призрачные облачка пара. Животные удивленно взирали на драму рождения человека, разворачивающуюся на их глазах. Все внимание Дороти было поглощено Ниной, и вплоть до этого момента она не замечала коров. Но от их присутствия ей почему-то стало спокойнее. Схватив рулон, Дороти развернула и хорошенько встряхнула брезент. Куда же, черт побери, подевалась Эгги? Будем надеяться, что она все-таки застала либо доктора Сомса, либо миссис Комптон. Однако эта мысль почему-то не радовала Дороти. Ей хотелось самой принять роды. Уединенность хлева, невозмутимые коровы, несчастная, страдающая роженица и она, Дороти. Она одна поможет этому ребенку выйти во внешний мир. А что касается миссис Комптон… нельзя ей доверять новорожденных младенцев. Миссис Комптон только все испортит.
Дороти перевернула Нину на бок, расстелила брезент и снова уложила ее на спину. Сама же встала перед ней на колени и принялась объяснять, что́ надо делать:
– Нина, послушай меня. Как только тебя опять схватит, нужно тужиться… Как это тебе объяснить? Представь, что ты в туалете. Понимаешь?
– Хочешь сказать, это как запор, когда никак не посрать?
– Да. – Дороти чуть поморщилась от такой прямоты. – Именно это я и хотела тебе сказать. Нина, тут нечего стесняться. Все это вполне естественно. Мы обе женщины. И нет ничего стыдного, если ты…
– Но ребенок-то у меня из другой дырки выйдет, верно?
– А ты как думала? Ты что, отела у коров не видела? Думаю, вы тут с Эгги вдоволь насмотрелись.
– Сравнила! Корове что сена пожрать, что телиться… Ой, я сейчас, наверное, обделаюсь. Дот… Дот, только не уходи… Ой, ой, как больно! Сил моих нет!
Но силы у нее оставались, и Нина тужилась. Она была сильной девушкой, хотя и очень устала. И понятливостью не обделена, невзирая на все страхи.
– Умница, Нина. Продолжай тужиться. Тебе не так уж много мучиться осталось. Старайся дышать поглубже. Дыши до новой схватки.
– Но откуда у меня ребенок? Быть такого не могло! Я бы знала.
– Что теперь об этом говорить? Ты рожаешь, уж поверь мне. Ну как, готова? Держись за мои руки, не отпускай. Держишься? У меня теплые и сильные руки. Они тебе помогут. А теперь соберись, глубоко вдохни и тужься. Тужься, Нина!
Нина во все глаза смотрела на Дороти, боясь отвести взгляд. Дороти понимала ее состояние. Но ребенок уже начал свое движение из материнского чрева во внешний мир. Увидев его головку, Дороти высвободилась из рук Нины. Сама она стояла перед роженицей на коленях, протянув руки и застыв в ожидании. Дороти казалось, что густые тучи вот-вот разойдутся и в просвет хлынет яркое солнце, которое озарит и согреет ее собственную жизнь. Она и сама не понимала, откуда у нее такие ощущения.
Нина, раскрасневшаяся, взмокшая от пота, лежала, запрокинув голову, и орала. А из нее выходил новый человечек. Темноволосый, со сморщенным красным личиком, сиреневато-белыми ручками, ножками и животиком. Пуповина была похожа на осклизлую серую кишку. Следом за ребенком чрево роженицы вытолкнуло слизь, кровь и целый поток непонятных жидкостей, больше похожих на желе. Дороти вскрикнула. Нина распласталась на брезенте. Ребенок громко заорал, замолотил ручками и засучил ножками. Он был таким же сильным, как его мать. Каким же ему еще быть?
– Надо же, какой ты красавец! – воскликнула изумленная Дороти.
Она торопливо стянула с себя кардиган, завернула в него ребенка и передала в руки молодой мамаши. К счастью, брезента хватило, чтобы накрыть мать и ребенка. Дороти поправила пальто, укутав Нинины плечи. Теперь им обоим тепло. Дороти очень хотелось, чтобы так оно и было. Вскоре малыш перестал кричать и дергаться. Измученная Нина откинулась на солому, закрыла глаза и, казалось, уснула.
– Нина, он у тебя просто чудо, – сказала Дороти.
Та не ответила.
Успокоившаяся Дороти, затаив дыхание, смотрела на новоиспеченную мать. Мысли мелькали, как надписи на киноэкране. Нина стала матерью. У нее появился ребенок. С красным личиком, требовательный, подвижный. Живой. Очень даже живой.
Невдалеке она заметила пакеты с едой и термосы, принесенные девочками из дому.
– Нина, дорогая, я тебе сейчас чаю налью. Тебе это необходимо. Приподними голову, а лучше сядь. Мне нужно обрезать пуповину.
Дороти откинула брезент, обнажив Нинины ноги. Она прибежала сюда с пустыми руками. Поискав глазами вокруг, тоже не нашла ни одного режущего предмета. А пуповину обязательно нужно перерезать. Эта грязная, окровавленная кишка уже сыграла свою роль и теперь представляла опасность для новорожденного. Но насколько опасно медлить с перерезанием пуповины? Мысль эта ненадолго испугала Дороти. Ей захотелось обрезать пуповину раньше… раньше, чем… хотя ребенок уже благополучно отделился от матери. Пуповина была лишней. Она вилась между матерью и сыном, похожая на вопросительный знак. Дороти приказала себе успокоиться. Она должна позаботиться о Нине. Если у роженицы выйдет послед, тогда, наверное, все будет в порядке. Дороти изо всех сил надавила на Нинин живот. Полилась кровь, и с кровью вышел послед. Не став ничего убирать, Дороти снова прикрыла мать и ребенка, отвинтила крышку термоса и налила чай. Он еще не успел остыть. Чай, приготовленный ею после короткой и бурной ночи любви с командиром эскадрильи. Сейчас чай был для Дороти воспоминанием о тех недолгих блаженных часах.
Нина глотала чай. У нее отчаянно тряслась рука, и Дороти пришлось самой ее поить. Из соломы она соорудила подобие валика, чтобы юной матери было удобно сидеть. Дороти помогла Нине приподняться, после чего расстегнула на ней рубашку и лифчик, чтобы Нина смогла дать ребенку грудь. Малыш тут же принялся сосать. Его глазенки были закрыты, а сам он был живой картинкой радости и спокойствия. Нина смотрела на сына со смешанным чувством ужаса и удивления. Дороти заботливо укрыла ее. Связав рукава кардигана, сделала что-то вроде конвертика для малыша. Только после этого она позволила себе выпить чая. Почему-то ее трясло ничуть не меньше, чем Нину.
Дверь хлева со скрипом отворилась. Это вернулась Эгги, насквозь промокшая от снега. Она была одна. Закрыв дверь, она побрела к Нине и Дороти и вдруг остановилась как вкопанная.
– Что за чертовщина?
– Нина родила ребенка, – сообщила Дороти. – Это были схватки. Теперь все позади. У нее сын.
Она улыбалась во весь рот, испытывая какую-то глупую гордость.
– Ребенок? – переспросила Эгги.
– Да.
– Что, настоящий ребенок?
– Помолчи ты, дура, – огрызнулась Нина. – Я что, по-твоему, куклу родила? Глаза разуй.
– Но… ты же не… ты же не была беременна.
– Оказалось, что была, – ответила Дороти.
Она налила чай и для Эгги.
Та взяла, продолжая глазеть на Нину и малыша.
– Нина, ты что же, скрыла от меня? – шепотом спросила она.
– Говорю тебе, я сама не знала!
– Как это ты могла не знать?
– Я склонна верить Нине, – сказала Дороти. – Такое иногда бывает. Нина не первая, чья беременность протекала незаметно. Я слышала о таких случаях. Просто у Нины месячные наступали не так регулярно, как у тебя. Вот она и не обратила внимания.
– Все равно не верю, – упрямо заявила Эгги, качая головой.
– У тебя были какие-то подозрения? – спросила Дороти.
– Нет.
– И у меня тоже. Говорю тебе, такое бывает.
– Ладно. Дайте хоть взглянуть на него.
Эгги склонилась над подругой. Малыш к этому времени насытился и заснул, завернутый в прекрасный (и теперь безнадежно испорченный) розовый кардиган Дороти.
– Ой, Нина. Какой хорошенький…
Эгги тихо заплакала.
Мягко шуршала солома под коровьими копытами. Дороти сидела и взирала на эту почти библейскую сцену. Нина лишь пожимала плечами. Она была бледной и очень усталой. Все еще не могла оправиться от шока.
Первой в себя пришла Дороти:
– Эгги, а где доктор Сомс? Где миссис Комптон?
– Я стучалась к ним обоим. Никого нет дома. Сегодня же День подарков[5]. Наверное, в гости усвистали.
– Понятно. – На Дороти вдруг накатило странное облегчение. – Но нам надо каким-то образом переправить Нину и это маленькое чудо в дом и уложить в постель. Вот только как?
– Может, на тракторе? Прицеплю к нему тележку. Вы втроем туда сядете. Но потом их все равно нужно будет отвезти в больницу.
– Что?
– Их же нужно врачу показать.
– Нет, – тихо возразила Нина. – Ни в какую больницу я не поеду. Отвези нас домой, и хорошо. Об этом ребенке никто не должен знать.
– Может, на тракторе? Прицеплю к нему тележку. Вы втроем туда сядете. Но потом их все равно нужно будет отвезти в больницу.
– Что?
– Их же нужно врачу показать.
– Нет, – тихо возразила Нина. – Ни в какую больницу я не поеду. Отвези нас домой, и хорошо. Об этом ребенке никто не должен знать.
– Никто не должен знать? – переспросила Эгги.
– А зачем мне огласка? Мне всего девятнадцать. Мужа у меня нет. Я даже не знаю его папашу.
– С каких это пор тебя стали заботить приличия? Мэри Ниббс помнишь? Та вообще в шестнадцать родила.
– Помню, представь себе. И еще кое-что помню. Родители вышвырнули ее из дома, и она прямехонько отправилась в приют для матерей-одиночек. Это ты помнишь? Все ее обзывали шлюхой. И все подружки от нее отвернулись, включая и нас с тобой.
Поостывшая Эгги разглядывала солому у себя под ногами. Дороти внимательно слушала их разговор.
– Никто не должен знать! – шипящим шепотом повторила Нина. – Ни одна душа.
– А почему бы не обратиться к миссис Комптон? – предложила Дороти.
Ей очень хотелось помочь Нине, проявив максимум заботы и внимания.
– К этой старой сплетнице? Наше счастье, что Эгги не притащила ее сюда.
– Вдруг тебе понадобится медицинская помощь? – не унималась Эгги.
– Не надо мне никакой помощи. Начальству скажешь, что я крупно простыла и слегла. На работу выйду только через пару дней. И хватит с них.
– А с ребенком что делать? – Эгги заломила руки от волнения.
Дороти вполне понимала ее волнение и озабоченность.
– Дот о нем позаботится. Найдет ему приемных родителей… или что там еще? Вроде монахини этим занимаются. Дот, ты ведь поможешь?
– Конечно помогу, – ответила Дороти и вновь поймала себя на странном чувстве радости и ликования.
Чему она радуется?
– Я не могу оставить ребенка себе, – сказала Нина.
Эгги попеременно смотрела на них.
– Надо же пуповину перерезать, – вспомнила Дороти. – У тебя есть нож?
Нож у Эгги был. Дороти перерезала пуповину, и та скользнула вниз, похожая на странную ампутированную конечность.
– Эгги, подгони сюда трактор с прицепом… Ты меня слышишь? Поторопись, девочка. И так уже почти стемнело. Надо поскорее отвезти Нину и малыша в дом, в тепло. Ей надо лечь.
– Не нравится мне все это. Дот, обещай мне… обещай, что потом ты сразу же пошлешь за миссис Комптон? Хотя бы за ней.
– Будем действовать последовательно, – сказала Дороти. – Сначала доберемся домой.
– А если она умрет или ребенок? Как ты будешь себя чувствовать?
– Никто из них не умрет. Откуда у тебя такие глупые мысли? Давай не будем драматизировать. Ребенок родился крепким и здоровым. И Нина – девочка крепкая и здоровая, хотя и очень устала. Им сейчас всего нужнее тепло. Мы с тобой потом поговорим, завтра. Эгги, прошу тебя, иди за трактором.
Эгги мотнула головой и молча вышла. Вернулась она уже на тракторе, к которому была прицеплена заснеженная и обледенелая тележка. Мотор трактора скулил и хныкал, как внезапно разбуженный ребенок. Эгги и Дороти усадили молодую мать в тележку, уговаривая не кричать так громко и немножко потерпеть. Дороти шепотом объясняла ей, что там, внизу, еще несколько дней будет ощущаться боль, но потом все пройдет. Самое тяжелое позади. Скоро они доберутся домой, и Нина ляжет в теплую постель, где будет в полной безопасности. Ребенка завернули в кардиган, пальто и брезент. Послед, пуповину и окровавленную охапку соломы Дороти собрала в отдельный узел и тоже погрузила в тележку, решив, что потом все это закопает.
Эгги выбрала окружной путь, чтобы их никто не увидел. Трактор двигался медленно. Дороти мгновенно окоченела и лишь сейчас поняла, что на ней – только юбка и кофта. Придется терпеть до дома. Эгги ехала без фар. К счастью, белизна снега давала немного света. Их путь лежал через поля, потом по дороге, далее через пространство Лонг-Акра, к дому. Когда приехали, Дороти взяла у Нины ребенка, а Эгги помогла подруге выбраться из тележки. Озираясь, они подошли к дому сзади. Снег, так мешавший утром, оказался их союзником.
В кухне было пусто и темно. Дороти включила электрический фонарь. Вспыхнул яркий свет.
– Плевать мне на эту светомаскировку, – сказала она, но все равно велела Эгги плотно задернуть шторы на всех окнах.
Дороти зажгла свечи, погасила фонарь (любопытство соседей им сейчас ни к чему), усадила Нину с ребенком на диван, укутала одеялами, а сама пошла разжигать плиту.
Эгги уехала возвращать трактор. Мысли Дороти снова вернулись к странной беременности Нины. Неужели Нина действительно не знала? Может, догадывалась, но не хотела признаваться? Случившееся казалось Дороти невероятным, однако самым наглядным и неопровержимым доказательством был новорожденный младенец.
Нина стала матерью!
Эта мысль заставила Дороти вздрогнуть.
Пока она еще никакая не мать. Но постепенно ею станет. Научится быть матерью. Все женщины учатся, когда у них появляется ребенок. Крошечный мальчишка, пока совсем беспомощный. Вот он, спит возле материнской груди и знать ничего не знает о бедах этого мира.
Дороти затопила камин в комнате девочек, потом занялась чаем. Ей самой было страшно. Она тоже пережила шок, но вместе с ним испытала неизъяснимое удовольствие, причину которого так и не могла понять. Все ее привычные дела сопровождались непонятным волнением. Она знала: этот долгий зимний вечер – лишь начало.
22
26 декабря 1940 г.
Дорогой, мой дорогой Ян!
Любовь моя, как ярко сверкает сегодня жизнь! Вот уже целых три часа, как ты уехал, а кажется, это было тридцать лет назад. Надеюсь, поездка приносит тебе радость и ты не застрял в снегу, посередине между нашей деревней и Кентом. Я уже скучаю по тебе. Я начала по тебе скучать еще ранним утром. Прежде, чем ты встал с постели. Нет, даже раньше. Когда спала в твоих объятиях. Этого я никогда не забуду. И пока ты не окажешься рядом, я буду скучать по тебе. Дом казался настоящим домом, пока в нем находился ты. Мне очень хочется разделить с тобой и этот дом, и свою жизнь, чтобы испытать все, что положено испытать женщине. Дорогой мой человек, ты знаешь, что я не умею молиться. Но если бы умела, я бы каждый день молилась за тебя и просила Бога, чтобы вернул тебя мне живым и невредимым. И еще я молилась бы о том, чтобы дождаться тебя и быть такой женщиной, какую ты заслуживаешь. И о скорейшем окончании войны я бы тоже молилась. Дорогой, я чувствую себя по-настоящему живой. Помнишь, я говорила тебе, что любовь сродни соприкосновению пальцев? У меня это произошло. Надеюсь, что и у тебя тоже. Я самая счастливая из женщин. Прошу тебя, напиши мне, и как можно скорее.
Твоя навсегда, ДоротеяЯн ехал по заснеженной местности, ведя машину с большей скоростью, чем положено. Он успел замерзнуть, но не обращал на это внимания. Час был еще ранний и сумрачный. Сегодня у англичан День подарков. Так ему сказала Дороти. Красивая она женщина, Дороти Синклер. Зрелая, не первой молодости, но с замашками девчонки. Доротея. Быть может (он осмеливался надеяться), в будущем она станет миссис Доротеей Петриковски. Эта мысль пришла к нему не вчера и не сегодня. Давно, еще несколько месяцев назад, он решил, что она станет его женой. И с тех пор ни разу не усомнился в своем решении. Как иначе могли они поступить? Наверное, и она это понимала. Только катастрофа могла их разлучить. Дороти не обманет его ожиданий. И скорее всего, в Польшу он не вернется. Он бы не стал туда возвращаться, даже если бы мог. А сама возможность в данный момент была непредсказуемой. Он останется здесь, в Англии, в этой суровой стране, где люди умеют смеяться не хуже его соотечественников и где, невзирая на все опасности военного времени, сохранялось чувство юмора. Ему здесь понравилось. Он достаточно хорошо говорит по-английски. И еще он думал, что Англия перед ним в долгу и после войны выплатит этот долг. Польские эскадрильи вносили весомый вклад в защиту Англии. Такое не может забыться в стране, где привыкли всё учитывать и подсчитывать. Союзные державы выиграют войну… Теперь Ян был в этом уверен. Гитлер – дурак, а дуракам везет лишь в самом начале. Но Черчилля дураком никак не назовешь. И они победят. Неизвестно как, но победят.
С каждым поворотом автомобильных колес, уносивших его от Дороти, он чувствовал себя все более одиноким. Она была такой теплой. В ее руках он ощущал себя на удивление легким, светлым, прозрачным. А как нежно она обвивала его своими ногами. Яну отчаянно хотелось вернуться в ее постель. Он и так с огромным трудом сегодня встал и вышел на утренний мороз. Заставлял себя мыться и одеваться, заставлял есть ее завтрак. А с какой тщательностью она пришивала пуговицы на его рубашку. Какая же она терпеливая женщина. Он смотрел на нее за шитьем, переполняемый любовью. Ее медово-каштановые волосы блестели, отражая пламя свечи. Шитье при столь тусклом свете портило ей зрение. Но уж такой была его Доротея – бескорыстнейшая из женщин.