– Это же…
– Мсье Тиссеран. Он тоже часто бывает здесь.
– Мне казалось, что он никогда не покидает театра! Хотя это, конечно, глупо. Но как он здесь появился? Неужели я не заметила, как он прошел мимо?
Себастьен пожал плечами:
– Как и Мадлен, он не любит пристального внимания к своей персоне.
– Они так похожи…
Он кивнул.
– Тиссеран очень ценит Мадлен. Без нее не было бы театра в том виде, в котором он существует сейчас. Можно сказать, что они создают театр вдвоем и оба живут только им. Это главное в их жизни, их главная любовь, то, что их объединяет.
– А как же остальные? Этьен, Аделин, Марк…
– Они много для него значат.
– Для театра?
– Для Тиссерана. Он тщательно отбирает каждого, кто будет играть на его сцене, и никогда не ошибается. Но Мадлен – это немного другое, – Себастьен задумчиво посмотрел в сторону углового столика. Скрытые темнотой и сигаретным дымом Мадлен и Тиссеран словно находились в другом месте, на необитаемом острове, куда не доносился шум ресторана, где не сновали проворные официанты, гремя тарелками, а за соседними столиками не смеялись веселые компании.
– Они… влюблены? – предположила Жюли. Ей очень хотелось повернуть голову и понаблюдать за этой странной парой, но она сдержалась.
– Что ты! – Ее собеседник не сдержал легкого смешка. – Нет, все не совсем так. Хотя в чем-то ты права – они оба влюблены в театр, помешаны на нем и связаны с ним и друг с другом такими узами, которые невозможно разорвать.
* * *Мадемуазель Мадлен Дежан стояла перед висящим на стене зеркалом в роскошной позолоченной оправе и придирчиво разглядывала себя. Пепельно-розовое платье с длинным кружевным шлейфом, сшитое по последней моде у лучших портных, облегало ее худую фигуру и совсем не скрывало угловатости. Ей уже исполнилось двадцать лет: тот самый возраст, когда из гадкого утенка пора бы превратиться в прекрасного лебедя, а из неуверенной отроковицы – в молодую привлекательную женщину. Однако ее тело все еще принадлежало тощей девчонке, а движения не обрели той плавности, что заставила бы всех мужчин оборачиваться вслед. Мадлен попыталась поднять выше тугой корсет, затянутый ровно настолько, чтобы еще можно было дышать, но ни есть, ни пить, ни разговаривать уже не получалось. Нет, как его на себе ни крути, вся фигура так и останется сплошной талией, а женских округлостей не появится.
Впрочем, ей ли было жаловаться на отсутствие кавалеров? Мадлен поправила прическу – ее завитые тугими локонами темные волосы лежали непропорционально огромной массой на маленькой голове, украшенные серебряной диадемой. Как у принцессы. Она и была принцессой, пусть даже Францию давно провозгласили республикой. Ее отец, заместитель министра финансов Клотца, был для нее королем, а сама девушка жила в XVII квартале, в трехэтажном дворце с видом на Булонский лес. У нее были личная камеристка и горничная, новые платья шились каждый месяц, а приглашения на балы, званые вечера или в оперу сыпались одно за другим. Разумеется, дочь мсье Дежана не могла остаться без жениха. Они вились вокруг нее, как мухи, только успевай отгонять. Из этого сонма молодых людей отец выбрал и приблизил одного – мсье Жана де Газара, не в последнюю очередь благодаря его благородной фамилии. Этот пухлый юноша, чей возраст уже приближался к тридцати, всякий раз убеждал Мадлен, что нет девушки прекрасней ее во всей Франции, и, не переставая, лобзал ей пальцы.
Мадлен передернула плечами, и сооружение у нее на голове качнулось. Де Газар скажет что угодно, лишь бы получить ее приданое, но сама она себя красивой не считала.
– Дорогая, карета уже ждет, – позвала ее мадам Дежан. Мать, сверкая бриллиантами, неторопливо курила сигарету в длинном мундштуке. Вот она действительно полна изящества и женственности, в который раз подумала Мадлен, и, приподняв край платья, последовала за матерью к карете. Как это старомодно! Многие люди их круга уже используют для выезда автомобили, и, хотя отец тоже купил серебристый «Фиат», тот стоит на заднем дворе, а ездят они в черной карете с откидным верхом.
Запряженный двумя лошадьми экипаж быстро нес семейство Дежан по освещенным улицам Парижа. Мадлен куталась в меховую накидку из сибирского песца и следила за дорогой. Они пересекли Сену и теперь плутали по маленьким узким улицам Латинского квартала, многие из которых едва освещали газовые фонари.
– Разве мы едем не в оперу? – удивилась Мадлен.
– О нет, сегодня нас ждет нечто особенное, – отец выразительно поднял брови. – Твой брат решил пригласить нас в один современный театр, где мы еще ни разу не были… Я мало о нем слышал, а ты, дорогая?
Мадам Дежан покачала головой, и тяжелые рубиновые серьги зазвенели в такт.
– Я слышала только, что там играют порой скандальные постановки… Может быть, мы зря везем туда Мадлен? С другой стороны, весь парижский свет уже бывал в Театре Семи Муз!
Мадлен фыркнула. Конечно, все мамины подруги уже побывали в Театре Семи Муз и видели его последние постановки: «Гамлета», «Даму с камелиями» или «Диких уток». Теперь и она не должна отстать от них, чтобы в разговоре ввернуть, что видела саму Марго д'Эрбемон в роли Офелии и беседовала с режиссером в антракте. А вдруг и у Мадлен кто-нибудь спросит, как она находит постановки молодого, но уже известного режиссера Жерома Дежардена? Разумеется, она должна будет найти ответ!
У подъезда театра собралась самая почтенная публика. Многие прибыли в собственных экипажах и автомобилях, и теперь на узкой площади Сан-Мишель было трудно разъехаться. Давали «Даму с камелиями» – пьесу, которая, по слухам, была поставлена на современный лад и вызвала не меньший резонанс, чем семьдесят лет назад, разве что теперь власти не требовали «свидетельства о морали».
Толпа посетителей внесла их в здание театра. Мадлен придерживала длинный шлейф своего платья, но на него все равно умудрились наступить. Едва перешагнув порог, она остановилась, оглядываясь вокруг. Разноцветный свет разливался по фойе, но она, как ни пыталась, не могла обнаружить его источника. Фигуры людей казались невесомыми, сотканными из этого волшебного света призраками. Картины в ажурных рамах, иллюстрирующие сцены из знаменитых спектаклей, по слухам, рисовал сам Альфонс Муха, не так давно вернувшийся в Европу.
Пока мадам Дежан и ее невестка вышли освежиться в дамскую комнату, Мадлен решила пройтись. Несмотря на небольшое пространство, здесь легко было потеряться: обогнуть столб и оказаться в другом зале, повернуть за угол и уже не найти дороги назад. Зеркала были развешаны по стенам вперемежку с плакатами или статуями, украшенными искусственными цветами. В этом зеркале она сама себе нравилась куда больше, и Мадлен даже попробовала изобразить надменный взгляд Марго д'Эрбемон, но это ей едва ли удалось. До спектакля оставалось не так много времени, первый звонок уже прозвенел, и она решила вернуться к родителям и брату, как вдруг почувствовала на своей талии чьи-то руки. Мадлен резко вздрогнула и обернулась с намерением залепить нахалу пощечину, но остановилась и раздраженно произнесла:
– А, Жан, это вы.
Мсье де Газар картинно поклонился и поцеловал ей руку. Он был разодет, как франт. Так же одевались и ее брат, и все знакомые элегантные молодые люди; но отчего-то на плотной и приземистой фигуре Жана одежда выглядела комично, как и светло-зеленый шейный платок, и лорнет в верхнем кармане сюртука, и торчащая из нижнего кармана цепочка от часов, – всего было слишком много, и он напоминал ей перекормленного комнатного попугайчика.
– Моя прекрасная Мадлен!
– Не ожидала вас тут встретить. Вы любите театр?
– Не более вашего. Так почему бы не поскучать вместе? К тому же ваши родители пригласили меня в вашу ложу, – он многозначительно улыбнулся. – Думаю, хотели сделать вам сюрприз.
– Как мило с их стороны. Я думаю, пора идти. Мы ведь не хотим опоздать? – Мадлен бросила взгляд на большие часы в фойе, которые показывали почти восемь.
– Отчего же, ничего не случится, если мы придем чуть позже. Я хотел кое-что вам сказать, – он нагнулся к самому уху Мадлен, почти касаясь губами мочки, и она едва сдержалась, чтобы не отвернуться.
– И все же пройдемте на наши места, – проговорила девушка холодно и так поспешно направилась к лестнице, что ее спутник едва поспевал за ней.
– Мадлен… Мадлен! – Голос над ухом звучал все настойчивее, и она раздраженно обернулась.
Ах да, первое действие закончилось. Она удивленно потрясла головой, оглядываясь. Зрители неторопливо покидали партер, и яркие платья дам с длинными шлейфами перемежались с черными пиджаками и фраками их спутников. Их ложа тоже опустела, и один только Жан не ушел и теперь что-то говорил ей, а она должна была отвечать.
– Как вам понравился спектакль? – спросил он, облокачиваясь на спинку ее кресла.
– Как вам понравился спектакль? – спросил он, облокачиваясь на спинку ее кресла.
– Пока закончилось только одно действие, – заметила Мадлен. – Потерпите еще два часа, и тогда я смогу судить.
– А мне он показался чересчур… – Жан замялся, подбирая слова. – Странный он какой-то, вы не находите? Слишком уж все сумбурно.
– Я хочу пить, – вдруг сказала девушка. – Не могли бы вы принести мне шампанского?
Еще пять минут тишины, прежде чем он вернется с бокалом, и вместе с ним войдут шум и суета, что царят сейчас в фойе. Пять минут, чтобы понять, что с ней только что произошло, и отчего так трясутся руки, а сердце колотится, будто после быстрого бега. Она глубоко вздохнула, продолжая вертеть в руках бинокль. Что это было? Как получилось, что, едва занавес поднялся, она оказалась в другом мире? Это был Париж, но Париж совершенно другой, каким он был более семидесяти лет назад. Несмотря на простые и современные наряды, это была Франция времен июльской монархии с царившими тогда нравами и фальшивой моралью, где дамы полусвета сияли в ночи ярче, чем луна, и с гордостью предавались порокам, а общество охотно принимало их за закрытыми дверями своих особняков. Мадлен вцепилась в ограждение ложи. Ей с трудом удавалось заставить себя поверить, что виденное ею было лишь пьесой, которую виртуозно разыгрывали перед публикой актеры – такие же люди, которые после спектакля смоют грим… Пока еще героиня в исполнении Марго д'Эрбемон сияет в своих бриллиантах и расшитом белым бисером платье, но каждый приступ кашля заставляет ее красивое напудренное лицо меняться. Пусть ненамного, но в эти секунды вся ее напускная высокомерность вдруг исчезает, и публике открывается настоящая Маргарита. Как она смотрела на Армана – в те редкие моменты, когда ее никто не видел и когда она могла на мгновение сбросить маску – о, как она смотрела на него! Это было только начало истории, и Мадлен ждала продолжения с предвкушением, но и некоторым страхом. Она знала, что будет дальше – да и кто не знал! – но вместе с остальными зрителями надеялась, что в конце Арман и Маргарита вновь встретятся и вместе отправятся в Англию. И никто не умрет. И…
– Да вы, я смотрю, скучаете, – усмехнулся Жан и протянул ей широкий бокал с шампанским, который Мадлен выпила одним махом, точно это был лимонад.
– Вы ошибаетесь, я просто жду начала второго действия.
– И пропускаете меж тем все самое интересное! В фойе я видел мадам де Руссель, и не одну, а с одним известным генералом, и они пригласили нас – и Гийома, и всю вашу семью конечно же – в «Фоли-Бержер» после спектакля. Вот это будет по-настоящему весело! – Словно в подтверждение своих слов он рассмеялся, а Мадлен лишь вздохнула:
– Восхитительно.
В ту ночь, которая началась для нее ближе к рассвету, Мадлен долго ворочалась в постели, пытаясь уснуть. Но сон все не шел, а перед глазами вновь и вновь мелькали сцены из спектакля. Вот роскошный дом Маргариты и ее гости, которых она развлекает лучше любой светской дамы. Вот Арман Дюваль – молодой, красивый, влюбленный, стоит возле ее гримерной, а после держит ее за руки и смотрит так, как никто никогда не смотрел на Мадлен. Маргарита прижимает к груди камелии и вдруг заходится в резком приступе кашля, повергающем ее на колени. Мадлен резко поднялась на подушках, будто это ее раздирала изнутри легочная болезнь, и попыталась отдышаться.
По дороге домой, в тишине кареты, когда все уже дремали, она смотрела в окно на ночной Париж и думала о разном: о том, что этот вечер был лучшим в ее жизни, что ничего подобного она еще не видела, что сегодня творилась магия и что… что она точно знала, куда пойдет завтра.
Но одно Мадлен поняла намного позже, когда уже закончилась война, мода изменилась, кареты на улицах Парижа стали редкостью, а в ее прическе появился первый седой волос, – в тот самый вечер она влюбилась. В первый раз в жизни и навсегда.
* * *В полумраке коридора послышалось вкрадчивое воркование Николь.
– Говорю тебе, у Сесиль роман.
Жюли подняла глаза на подругу, но тут же отвела взгляд. Блондинка с пухлыми губками и почти детским личиком доверительно подалась к ней, но Жюли не хотелось сплетничать.
– Только бы ее не бросили, – пренебрежительно проронила она, – ведь она такая молоденькая и доверчивая! Тогда истерик не оберешься. – Она неодобрительно сжала губы, и на ее резко очерченных скулах проступил румянец. – А эти мужчины…
– Мы что, будем здесь стоять целую вечность? – пробурчала Дениз, выпрямилась и резко оттолкнулась от стены. – Аделин давно ушла, а нам торчать здесь еще бог знает сколько. – Она нервно повела плечом и принялась расхаживать взад и вперед по тесному коридору, как беспокойный зверь в клетке. – Еще час – и почта закроется!
– Заходите, птенчики! – Дверь с грохотом открылась, и девушки встрепенулись, все разом обернувшись на зов Жаннет. Полная костюмерша исчезла в глубине своих владений, и оттуда донесся ее зычный голос, отдающий распоряжения одной из помощниц.
– Неужели, – пробормотала Николь.
О размерах этого сильно вытянутого помещения было сложно судить из-за высоких вешалок и шкафов, перегораживающих комнату вдоль и поперек. Справа в глубине три швеи корпели за швейными машинками. Еще одна, вооружившись лекалом, склонилась над бесконечным отрезом пурпурной саржи, который не помещался на столе и ниспадал тяжелыми складками на пол. Там и сям валялись обрезки ткани, обрывки тесьмы и ниток. Левая сторона изобиловала зеркалами – здесь среди вешалок и манекенов еще оставалось немного пространства для примерок. Несколько стульев и расшатанный стол Жаннет довершали картину.
Спиной к девушкам, напротив зеркала, стояла Марианна. Она положила руку на талию, слегка ссутулилась и критически рассматривала свое отражение.
– А Дежарден уже точно одобрил костюмы? – слегка нахмурившись, спросила она и закусила губу, не обратив ни малейшего внимания на девушек. Без помады и румян ее лицо смотрелось по-иному: беззащитным и растерянным, как будто она сняла маску. – Но оно такое простенькое! Жаннет, милочка! Может, хотя бы расшить его спереди стеклярусом? Оно от этого только выиграет!
Длинное кремовое платье – точнее, его черновая вариация – и впрямь отличалось простотой линий и лаконичной скромностью. Единственным его украшением был плетеный пояс с кистями. Жюли нашла этот наряд очень милым и более чем соответствующим роли Корделии – ведь естественно подчеркнуть кротость младшей дочери Лира.
– А что со вторым костюмом? – поинтересовалась Марианна, исчезая за ширмой, чтобы переодеться. Остальные девушки уже освобождались от одежды, горя желанием поскорее покончить со скучной примеркой.
– Костюмы на второй акт еще только начаты. Эльфов, которые ночами помогают нам шить, у нас пока нет! – сварливо откликнулась Жаннет, выталкивая на середину помещения подставку с вешалками. Дениз и Николь достались платья фрейлин – одного фасона, но разного цвета. Они выглядели нарочито современными: с заниженной талией, едва прикрывающие колени, обнажающие плечи и часть спины. Безусловно, Дежарден говорил о том, что и постановка, и костюмы будут футуристическими, но все же странно было думать о том, что в таком виде они будут играть Шекспира.
С замиранием сердца Жюли взяла точно такую же заготовку, какую только что мерила Марианна, только подогнанную по ее фигуре. Она была не такой худой и высокой, как светловолосая красавица, чья фигура идеально отвечала модному эталону. Ткань нежно облегала фигуру Жюли, ниспадая мягкими струящимися складками, а сливочный цвет подчеркивал теплый тон ее кожи. Она не могла понять, нравится ей это или нет, – не будет ли эта подчеркнутая женственность некстати теперь, когда все девушки стремились к мертвенной бледности и изо всех сил пытались скрыть тот факт, что у них есть грудь.
– Что ж, значит, я надену к нему мои драгоценности. – С этими словами Марианна вышла из-за ширмы. Она красовалась в изумительном шелковом платье: не скрывающее коленей, оно было сплошь покрыто стилизованными китайскими узорами. Дениз в своем старом коричневом платье окинула Марианну взглядом, сузив глаза, и тут же отвернулась. – Уж этого мне никто не запретит. В конце концов, я играю королевскую дочь! Девочки, вы ведь еще не видели мой комплект с опалами, который мне подарил Жан-Луи? Дивные камни, безупречный вкус! Он-то не будет против, если я покрасуюсь в них на премьере. – Она поправила безупречно лежащую челку и тряхнула коротко подстриженными волосами.
Поскольку никто не счел нужным ей ответить, Марианна взяла сумочку и повернулась к выходу, с превосходством улыбаясь.
– Следующая примерка в среду, – сообщила ее спине Жаннет. Ответом ей был стук удаляющихся каблучков.
– Слышали? Завидует, что кремовый цвет больше к лицу Жюли, чем ей, – констатировала Николь.