Впервые это произошло в конце сентября того же 1664 года. Согласно записям подьячего Семена Бахтина, ведшего дознание по делу Зиновия Кривоуда вместе с сыскных дел мастером Афанасием Мертваго, означенный Кривоуд, «вымазавши лик свой дегтем и золою до неузнавания, затаивался в придорожном секрете[2] до тех пор, покуда на дороге не показывалась колымага, рыдван или какая иная повозка, везшая баб или девиц. Тогда Кривоуд покидал тайное укрытие, расстегивал свое платье, под которым было нагое тело, и, выкрикивая поносные и непотребные слова, обращенные к девицам или бабам, сотворял дланями и иными телесными членами разные действа вельми гнусного свойства».
Подобного рода действия продолжились в октябре и в начале ноября. Изловить похабника и уличить его в свершении порочных проступков, выяснив, что это за личность, не представлялось возможным. Кривоуд, несмотря на душевное расстройство, был хитер, изобретателен и неуловим. К тому же с наступлением холодов и выпадением снега подобного рода эксцессы прекратились. Но это отнюдь не означало, что Зиновий Кривоуд угомонился, или излечился, или засевшие в него бесы выскочили вон. Как только наступила весна, случались обострения его душевного нездоровья, и маньяк-извращенец снова принимался за свои дела.
В середине марта он, выскочив на липовую аллею с вымазанным сажею лицом в чем мать родила, напугал до обморока совершающую прогулку дворянскую дочь – девицу Аглаю Стрешневу, а ее мамку Феодосию Кравцову повалил на землю и стал имитировать половое сношение с нею. Прибежавший на ее крики полковник Яков Челобанов выстрелил в Кривоуда из кавалерийской пистоли, однако промахнулся. А маньяк-злоумышленник с диким гиканьем и улюлюканьем скрылся в лесу.
Этот случай дошел до ушей Тишайшего государя Алексея Михайловича, который, помолившись в домовой церкви, повелел изловить опасного безумца в наискорейшем времени и поместить его на излечение отдельно от прочих людей.
Но все старания стражи оказывались тщетными – маньяк оставался неуловимым. Всякий раз он появлялся в самых неожиданных местах: делал свои гнусные дела, доводя своими мерзкими кунштюками девиц и баб до обмороков, и с сатанинским хохотом, сопровождаемым непотребными телесными движениями и ором поносных слов, скрывался в лесу. В апреле Зиновий Кривоуд из тайника выпрыгнул на тропинку, ведущую к речке Серебрянке, по которой вышагивала княжна Ольга Одоевская, и так напугал ее своей обмазанной золой рожею, что до самой своей кончины при виде незнакомых мужчин она начинала дрожать и заикаться.
Наконец этим маньяком занялся известный мастер сыскного дела московский столбовой дворянин Афанасий Мертваго, состоящий на службе в Приказе тайных сыскных дел. Мертваго опросил всех, кто являлся свидетелем или был жертвою нападений безумца, изучив таким образом все его повадки и преступный маниакальный почерк. Изловить его Мертваго решил с использованием приманки, или, как он сам говорил, «живца». В качестве оного сыскарь привлек известную московскую блудницу Манефу Архипову – поймав ее на татьбе (воровстве денег у спящего клиента), он пообещал за помощь «отпустить на все четыре стороны». Манефа была бабой не робкого десятка, в острог, а тем более в монастырскую крепость садиться не желала и весьма охотно согласилась на предложение знаменитого сыщика. Несколько дней она в одиночестве прогуливалась по лесным аллеям имения государя Алексея Михайловича, однако гадский маньяк никоим образом не давал о себе знать.
Наконец в середине мая, когда терпение у Афанасия Мертваго начало иссякать, маньяк объявился. Во время очередной прогулки московской распутницы он выскочил из «секрета» на тропинку вдоль бережка речки Серебрянки, по которому медленно ступала в дворянском платье Манефа. Встав в двух шагах от блудницы, скинул с себя рубаху и, оставшись нагим, стал дико выплясывать, совершая похабные телодвижения и подкрепляя их непотребными словами. Манефа, вначале испугавшись и вскрикнув, затем стала не без любопытства наблюдать за маньяком, сосредоточив свое внимание на его мужском естестве. Позже, рассказывая товаркам о своем приключении, она скажет, что такой огромной уды, как у этого Зиновия Кривоуда, она раньше не только не видывала, но и не предполагала, что таковая вообще может быть. «Во какая была», – разводила Манефа руками так, как это делают рыбаки, показывая размер выловленной ими щуки. Товарки гоготали и нимало не верили ей…[3]
Пока маньяк мерзопакостно выплясывал перед блудницей, Афанасий Мертваго, тоже сидящий в «секрете», подкрался к нему сзади и огрел его рожном по затылку. Когда похабник-миниак рухнул на землю, сыщик связал его и привел в сыскную избу. Дознание длилось недолго: злоумышленник без применения дыбы, пыток каленым железом и иного принуждения и пристрастия сам назвал себя и сказал, где проживает. Он вообще при дознании вел себя весьма смирно. Верно, потому, что кругом были одни мужчины, а интерес для Зиновия Кривоуда представляли исключительно бабы.
Обошлись с Кривоудом по тем временам вполне великодушно: его насильно постригли в монахи и заточили в подземельную камеру-застенок Высоко-Петровского монастыря, что на Петровке. В отличие от Салтычихи, проведшей в монастырском заточении тридцать три года и сумевшей прижить в заточении ребенка, Зиновий Кривоуд умер через год «от крайнего изнурения и потери сил телесных из-за вельми частого рукоблудия и излияния мужескаго семени»…
До второй половины девятнадцатого века на территории нынешнего Измайловского парка маньяков замечено не было. Либо сведений о них попросту не сохранилось. И только в 1864 году, перед самым посещением государем-императором Александром Николаевичем Измайловской Военной богадельни, что стояла на Измайловском острове, на территории сегодняшнего парка снова появился маньяк. Он уже был не столь безобиден (если можно применить это слово), как ущербный мозгами и больной душою бывший помощник садовника Зиновий Кривоуд.
Местом пребывания «измайловского маньяка № 2» была территория нынешнего интерната, расположенного между Измайловским шоссе и Измайловским проспектом. Все, кто заходил в эту часть леса, будь то женщина, мужчина, старик или недоросль, оказывались заколотыми игольчатым трехгранным штыком непосредственно в сердце. В течение июня и июля 1864 года смертоубийству от трехгранного штыка в область сердца подверглись одиннадцать человек, из которых девять были взрослыми мужчинами возрастом от двадцати восьми до шестидесяти трех лет, десятый являлся юношей шестнадцати годков, а одиннадцатой была особа женского пола, девица тридцати восьми лет по имени Амалия Штуцербах. Помимо удара штыком в сердце, у девицы были отрезаны груди и напрочь вырезано женское естество. Жестокость этого убийства поразила даже судебного медика надворного советника Степана Евграфовича Понукайло, выезжавшего в течение своей беспорочной двадцатипятилетней службы на врачебное освидетельствование трупов девяносто четыре раза и восемь раз видевшего трупы без головы, шесть раз с расколотыми топором черепами, пять раз с отрубленными конечностями и два раза с вылезшими наружу кишками.
В начале августа месяца Степан Евграфович Понукайло был вынужден освидетельствовать еще один труп из той же серии, уже двенадцатый. На сей раз это было тело мужчины, имевшего, помимо смертельного ранения в область сердца, еще около сотни колотых и резаных ран. Человек, сделавший это, был явно сумасшедшим.
– А еще возможно, что он использовал труп в качестве чучела для отработки ударов штыком, – такое предположение высказал становой пристав Игнатий Порфирьевич Власов, назначенный уездным исправником Савелием Ивановичем Копыловым расследовать эту серию «Измайловских убийств».
Отставной ротмистр Игнатий Власов был старым воякой. Он участвовал в Венгерской кампании 1849 года в составе экспедиционного корпуса генерал-фельдмаршала Ивана Федоровича Паскевича, был в знаменитом деле под Коморном, решившем исход войны и завершившем всю кампанию победой русского оружия.
Будучи в чине штаб-ротмистра, Игнатий Порфирьевич принимал участие в Крымской кампании 1853–1856 годов на Кавказе, где получил тяжелое ранение, медаль на Георгиевской ленте, чин ротмистра и бессрочный отпуск с причислением к Министерству внутренних дел. После чего поступил на службу в полицию и служил становым приставом, получив в конце 1862 года чин коллежского асессора.
Ко времени появления в Измайлово станового пристава Игнатия Власова полиция уже сбилась с ног, пытаясь выйти на след маньяка-убийцы или хотя бы обнаружить его временные пристанища. Воинские команды уже не единожды безрезультатно прочесывали Измайловский лес, входивший теперь в удельное ведомство государства Российского. Московский генерал-губернатор старик Офросимов, тоже участник Венгерской и Крымской кампаний, вызвав к себе станового пристава Копылова, приказал изловить убийцу-маньяка в течение текущей недели. Дело осложнялось еще тем, что до приезда в Москву государя-императора вместе с сыновьями и племянниками, великими князьями Александром и Алексеем Александровичами, Николаем Константиновичем и Евгением Максимилиановичем, оставалось всего-то двенадцать дней. А поводом их приезда был пятидесятилетний юбилей со дня учреждения государем-императором Александром Благословенным «Комитета о раненых воинах, ратовавших за веру, царя и отечество», детищем которого была богадельня, открытая в 1850 году на Измайловском острове для отставных воинов‑ветеранов. В программу визита в Москву Августейших особ, что, естественно, было известно генерал-губернатору Михаилу Александровичу Офросимову, имевшему чин генерала от инфантерии, входило посещение Измайловской богадельни 18 августа текущего 1864 года…
В начале августа месяца Степан Евграфович Понукайло был вынужден освидетельствовать еще один труп из той же серии, уже двенадцатый. На сей раз это было тело мужчины, имевшего, помимо смертельного ранения в область сердца, еще около сотни колотых и резаных ран. Человек, сделавший это, был явно сумасшедшим.
– А еще возможно, что он использовал труп в качестве чучела для отработки ударов штыком, – такое предположение высказал становой пристав Игнатий Порфирьевич Власов, назначенный уездным исправником Савелием Ивановичем Копыловым расследовать эту серию «Измайловских убийств».
Отставной ротмистр Игнатий Власов был старым воякой. Он участвовал в Венгерской кампании 1849 года в составе экспедиционного корпуса генерал-фельдмаршала Ивана Федоровича Паскевича, был в знаменитом деле под Коморном, решившем исход войны и завершившем всю кампанию победой русского оружия.
Будучи в чине штаб-ротмистра, Игнатий Порфирьевич принимал участие в Крымской кампании 1853–1856 годов на Кавказе, где получил тяжелое ранение, медаль на Георгиевской ленте, чин ротмистра и бессрочный отпуск с причислением к Министерству внутренних дел. После чего поступил на службу в полицию и служил становым приставом, получив в конце 1862 года чин коллежского асессора.
Ко времени появления в Измайлово станового пристава Игнатия Власова полиция уже сбилась с ног, пытаясь выйти на след маньяка-убийцы или хотя бы обнаружить его временные пристанища. Воинские команды уже не единожды безрезультатно прочесывали Измайловский лес, входивший теперь в удельное ведомство государства Российского. Московский генерал-губернатор старик Офросимов, тоже участник Венгерской и Крымской кампаний, вызвав к себе станового пристава Копылова, приказал изловить убийцу-маньяка в течение текущей недели. Дело осложнялось еще тем, что до приезда в Москву государя-императора вместе с сыновьями и племянниками, великими князьями Александром и Алексеем Александровичами, Николаем Константиновичем и Евгением Максимилиановичем, оставалось всего-то двенадцать дней. А поводом их приезда был пятидесятилетний юбилей со дня учреждения государем-императором Александром Благословенным «Комитета о раненых воинах, ратовавших за веру, царя и отечество», детищем которого была богадельня, открытая в 1850 году на Измайловском острове для отставных воинов‑ветеранов. В программу визита в Москву Августейших особ, что, естественно, было известно генерал-губернатору Михаилу Александровичу Офросимову, имевшему чин генерала от инфантерии, входило посещение Измайловской богадельни 18 августа текущего 1864 года…
Пристав Власов принялся за дело со свойственной ему рьяностью. Одной из версий станового пристава (основанием чему послужил трехгранный штык, как орудие убийства) была такая: убивец не кто иной, как отставной вояка, получивший контузию, которая ныне сказалась на его психическом состоянии. С этой версией станового был положительно согласен и уездный судебный медик Степан Евграфович Понукайло. Кроме того, данная версия в скором времени подкрепилась показаниями выжившего после удара штыком крестьянина Фомы Изюмова, у которого сердце находилось в правой стороне груди. Этот любопытнейший феномен (как называл его Степан Евграфович) показал на дознании, что напавший на него мужик имел возраст около пятидесяти лет и одет был в короткие сапоги, беленые полотняные панталоны и двубортный сюртук темно-зеленого сукна с погонами, на которых были литеры «И. В. Б.». А это, как известно, была повседневная летняя форма одежды нижних чинов, призреваемых в Измайловской Военной богадельне. Сомнений у станового пристава Власова уже не оставалось: убивец-маньяк содержался в качестве призреваемого именно там. И Игнатий Порфирьевич направил свои стопы в богадельню.
В тот же день становой пристав Власов выяснил, что в конце мая из первого отделения холостого корпуса богадельни самовольно отлучился и по сей день не возвратился отставной артиллерист-фейерверкер Семен Сопка, который с начала весны пил и буйствовал, угрожая штыком младшим чинам и даже отставному поручику Аполлинарию Кушкареву шестидесяти восьми годов от роду. В середине мая начальствующими лицами сего богоугодного заведения был поставлен вопрос об исключении фейерверкера Сопки из Военной богадельни, однако отставной артиллерист слезно выпросил прощения у поручика Кушкарева и заверил смотрителя богадельни полковника Воробьева, что его буйство вызвано непомерным питием горячительных напитков безо всякой закуски. А сие, дескать, отрицательным образом сказывается на всем его организме и наистрожайше запрещено лекарями при его тяжелейшей контузии, полученной на полях сражений за царя-батюшку. Затем отставной артиллерист-фейерверкер поклялся, троекратно и прилюдно сотворив крестное знамение, что впредь подобные непозволительные безобразия не повторятся. После чего отставной артиллерийский фейерверкер Семен Сопка был прощен полковником Воробьевым. Действительно, подобного рода безобразий тот более не допускал. Да и не мог этого сделать в силу того, что в последних числах мая бесследно пропал. Так становым приставом Власовым было прояснено имя убийцы.
Теперь оставалось одно: изловить маньяка.
Игнатий Порфирьевич начал с размышлений. Как поймать смертоубийцу в лесу? Надо поставить себя на его место. И поступать так же, как злоумышленник Сопка. Сделать это нетрудно, поскольку становой пристав Власов, как и фейерверкер Семен Сопка, был воином-ветераном. Труднее оказалось думать, как он. Контузия, усугубленная питием водки, произвела какие-то необратимые последствия в мозгу Сопки, и представить, о чем думает бывший артиллерист, здоровому человеку ох как непросто. Так или иначе, но по прошествии довольно длительного времени был обнаружен хорошо замаскированный шалаш с лежанкой, устроенной из еловых лап, покрытых серой шинелью с цветным воротником и погонами, имеющими литеры «И. В. Б.». Близ него Власов устроил «секрет», и когда отставной фейерверкер Сопка вернулся поздним вечером к шалашу на ночлег, то был немедленно заарестован. Попытки оказать сопротивление полициантам ни к чему не привели: Семена ударили под дых, а когда тот согнулся, задохнувшись, ему заломили назад руки и связали запястья.
На следующий день уездный исправник Копылов уже докладывал генерал-губернатору Офросимову о счастливом избавлении от преступника-убийцы, за что тот пообещал исправнику чин надворного советника, что и исполнил в скором времени. Становой пристав Игнатий Порфирьевич Власов в качестве поощрения получил пятьдесят рублей ассигнациями и вошел в историю российской полиции как человек, вычисливший и изловивший, как сегодня называют, серийного убийцу.
До революции 1917 года маньяков на территории сегодняшнего Измайловского парка не наблюдалось. Не было замечено таковых, когда бывшая вотчина Романовых стала именоваться «Парком культуры и отдыха имени Сталина».
Во времена правления Никиты Сергеевича Хрущева, когда парк был переименован в «Парк культуры и отдыха «Измайлово», один такой маньяк обнаружился, хотя в стране, построившей социализм, такого не должно было быть по определению, а потому в органах его нарекли «измайловским насильником». Он стал известен тем, что неожиданно и в самый неподходящий момент нападал на парочки влюбленных, желающих найти укромное местечко для уединения. Действовал маньяк всегда по одной и той же схеме: терпеливо выслеживал молодые парочки, а когда они, отыскав подходящее место, начинали заниматься любовью, незаметно подкрадывался к ним и, оглушив мужчину ударом деревянной дубинки, спихивал его с женщины и быстро занимал его место. При этом насильник зажимал жертве рот или вставлял в него кляп, чтобы она не имела возможности позвать на помощь. Через несколько минут, закончив свое гнусное дело, маньяк удалялся, прихватив с собой дубинку.
В Измайловском парке было зафиксировано шесть таких случаев. Возможно, их было несколько больше, но не все изнасилованные женщины обращались в милицию.
Прокололся маньяк на седьмой парочке. Поначалу все было как обычно. Он выследил молодых людей, явно подыскивающих местечко для свершения любовного соития, а когда такое место отыскалось, затаился, ожидая главного действа. Наконец оно началось, маньяк с дубинкой вышел из укрытия и опешил: мужчина был не наверху, а внизу, так что ударить его дубинкой по голове было как-то не с руки. Замешательство маньяка позволило мужчине его увидеть. Он истошно завопил, спихнул с себя женщину, вскочил на ноги и принял оборонительную позу. Какое-то время маньяк в надвинутой на глаза кепке и мужчина неотрывно смотрели друг на друга. А потом маньяк повернулся и ушел. Когда женщина подняла затуманенный взор на своего мужчину, маньяка уже не было, она его так и не увидела. Зато мужчина разглядел предполагаемого насильника довольно хорошо и, придя домой, нарисовал карандашом по памяти его портрет, поскольку был настоящим дипломированным художником.