– Вы представляете, – внезапно обратился он к Турбину, – эта глупышка думает, что вы обидитесь, если она будет носить это кольцо. Я надеюсь, вы не считаете, что вы были ее первым мужчиной?
– Я бы не хотел обсуждать этот вопрос, – сухо ответил Турбин. – Эля станет моей женой, и мне совершенно безразлично, что происходило с ней в незапамятные времена.
– Вот видишь! – торжествующе улыбнулся Марат, снова поворачиваясь к Эле и не отпуская ее руку. – У твоего приятеля правильный взгляд на вещи. Из прошлого женщины нужно извлекать полезный опыт, а не повод для трагедии. Верно?
– И какой же опыт, по-вашему, я должен извлечь из того факта, что вы когда-то были близки с Элей? – по-прежнему сухо спросил Турбин.
– Вы можете спросить меня, как нужно за ней ухаживать, что нужно ей дарить, где ей нравится отдыхать, какие гостиницы она предпочитает, какие рестораны, курорты, казино. А я вам все расскажу, ничего не утаю, честное слово, – рассмеялся Марат. – И вам удастся избежать тех ошибок, которые в свое время сделал я.
– Например?
Марат с удовольствием отметил, что его план удается: Турбин втягивается в разговор на невыгодную для себя тему.
– Например, я повел ее в бутик Балансиага, она полдня примеряла платья и шубы, подбирала к ним аксессуары, а в результате так ничего и не выбрала. Оказывается, она терпеть не может стиль Балансиага, считает, что он ей не подходит, но не хотела меня расстраивать и не сказала об этом сразу. Мы убили несколько часов на этот бутик, вместо того чтобы заниматься любовью или загорать на пляже. А выяснилось, что нашей девочке нравится Версаче.
С этими словами Марат обнял стоящую рядом Элю за талию, крепко прижал к себе, а потом стал вертеть как игрушку, поглаживая то по спине, то по животу.
– Наша девочка, оказывается, не носит строгие элегантные костюмы, потому что наша круглая попка не влезает в узкие юбки, а наш пышный бюст теряет всю свою привлекательность, когда его затягивают в пиджак. Да, Эленька? Поэтому наша красавица предпочитает все свободное и сексуальное, чтобы доступ к телу был всегда открыт. Ну-ну, не красней, детка, в том, что девушке нравится секс, нет ничего плохого. В твоем возрасте это нормально, не нужно этого стесняться. Я надеюсь, твой приятель соответствует твоим запросам?
Марат умышленно уже во второй раз назвал Турбина не женихом, а приятелем. Это тоже было одним из кирпичиков того здания, которое он начал возводить, приехав сюда. Показать Эле, что не воспринимает Турбина как реального соперника, не ревнует к нему, не видит в нем серьезной опасности. Тогда Эле легче будет вернуться к нему, потому что он, Марат, не считает ее связь с Турбиным изменой. Просто их отношения на какое-то время прервались, и не прервались даже, а временно приостановились, а дальше все снова будет по-прежнему. У нее не должно быть чувства вины, она слишком молода и глупа, чтобы с этим справиться.
– Марат, перестань, – со слезами в голосе попросила Эля, пытаясь вырваться из его крепких рук.
– Да почему же? – искренне удивился Латышев, еще крепче прижимая ее к себе. – Я же о тебе забочусь, дурочка. Да, кстати, – он снова повернул голову в сторону Турбина, – имейте в виду, Эля любит жить в пятизвездных отелях. Ей очень нравится, что там каждый день меняют не только белье и полотенца, но и купальные халаты, при этом халаты и полотенца, заметьте себе, подобраны в тон. И еще, выбирайте гостиницы не с полным пансионом, а только с завтраком и обедом, и чтобы непременно шведский стол. Никаких европейских завтраков, у нее по утрам аппетит зверский, если, конечно, вы ночью как следует стараетесь. Ну, я надеюсь, вы будете стараться?
Он мерзко ухмыльнулся и подмигнул Турбину, который при этих словах сделался пунцовым от злости.
– Так вот, – продолжал Марат как ни в чем не бывало, – на завтрак она любит много фруктов и обязательно горячее блюдо, например пасту.
По лицу Турбина пробежала тень недоумения, и Марат с удовольствием отметил, что Валерий явно не понял насчет пасты. Думает, наверное, что это какое-то полужидкое-полугустое блюдо, вроде шоколадной пасты, которую мажут на хлеб. Что ж ты гордый такой, Турбин, не знаешь – и не спрашиваешь. Я бы тебе объяснил, что паста – это банальные макаронные изделия. Сейчас я тебе еще больше горяченького подолью.
– И если она попросит вас принести ей тарелку пасты, не совершайте ту же ошибку, которую совершал я в первые три дня: не приносите ей ничего длинного и тонкого, которое соскальзывает с вилки. Выбирайте компактную форму, округлую или в виде раковин. Так, про завтрак я, кажется, все сказал. Теперь обед. Обедать наша девочка предпочитает в рыбных ресторанах, имейте это в виду. Когда будете выбирать гостиницу, обязательно спросите, есть ли неподалеку хороший рыбный ресторан, иначе вам придется возить ее на такси. Хотя, впрочем, это тоже не проблема. Опять-таки поскольку Элечка у нас существо застенчивое и может постесняться вам сказать, я вас предупреждаю: ей нельзя давать ничего сырого с острым соусом. Только вареное или жареное. Устрицы по-китайски ей нельзя категорически, у нее жуткая аллергия. Омары заказывайте в португальском соусе, а форель выбирайте не речную, а из горного озера.
– Ну, Марат, перестань, пожалуйста, – снова жалобно подала голос Эля.
– Мы не собираемся жить в пятизвездных гостиницах и питаться в рыбных ресторанах, – вступил Турбин, терпение которого наконец лопнуло. – Так что ваши мудрые советы не вполне уместны.
– Как – не собираетесь? А как же вы собираетесь жить?
– Как жили до сих пор, так и будем.
– Это вы так жили, – ответил Латышев, особо упирая на слово «вы». – Поэтому лично вы можете продолжать жить так, как привыкли. А Эля жила совсем по-другому, и вам теперь придется обеспечивать ей такой уровень жизни, к которому она привыкла с детства. Иначе неприлично. Вы сумеете это сделать?
– Да ты что, Марат, откуда у Валеры такие деньги?
Эле все-таки удалось вырваться из цепких объятий бывшего любовника, и теперь она сидела на маленьком диванчике и пыталась устроиться так, чтобы со стороны Латышева разрезы не оголяли тело.
– Он же не коммерсант, а научный работник, – продолжала она, найдя приемлемую позу и постепенно успокаиваясь. – Они с матерью живут только на его аспирантскую стипендию и ее пенсию.
– Прелестно, – хмыкнул Латышев. – И как тебе видится ваша дальнейшая совместная жизнь? Ты сядешь третьим номером на эти нищенские копейки? Или пойдешь работать?
– Ну зачем ты так, Марат, – укоризненно сказала она. – Нам родители помогут. Перестань говорить гадости.
– Родители? С чего ты взяла, голубка моя, что они вам помогут? Только с того, что до сих пор они тебя содержали? Так должен тебя разочаровать, после венчания вы не получите ни гроша.
– Но почему? – удивилась Элена. – У всех моих знакомых родители помогают детям. И внукам помогают. Всем деньги дают. Почему ты говоришь, что мама с папой нам не помогут?
– Потому что, родная, твои родители – люди европейской культуры, а не российской, как твои вшивые знакомые. А в европейском понимании дочь, которая выходит замуж, уходит вместе с мужем строить собственную семью и собственный дом. Там женатые дети никогда не живут вместе с родителями и тем более никогда не рассчитывают на их помощь. Это не принято. Это неприлично. До тех пор, пока ты не замужем и живешь с родителями, они тебя кормят, одевают и отправляют отдыхать. Между прочим, если тебе интересно, скажу, что наш с тобой роскошный отдых на Балатоне оплатил полностью я сам, из собственного кармана. Потому что если я тебя люблю и хочу ехать с тобой на дорогой курорт, то все расходы – это моя проблема, а не твоих родителей. А уж когда ты станешь чьей-то женой – ну, тогда извини. Все только за счет мужа.
– Ты нарочно так говоришь, – упрямо возразила Эля. – Я не верю, что папа не будет давать мне денег. Он обязательно будет помогать. Поэтому перестань, пожалуйста, нас пугать.
– Да я не пугаю, что ты, милая, – расхохотался Латышев, – я просто объясняю тебе то, чего ты не знаешь. Может быть, тебе нравится жить в нищете? Так ради бога, живи и радуйся. То, что твой приятель привык так жить, я уже понял. А ты-то, ты-то? Ты за последние пять лет хоть раз покупала продукты в обыкновенном гастрономе? Ты, например, любишь крабовые палочки, да не наши, отечественные, за три с половиной тысячи, а импортные, двенадцать тысяч за упаковку. Ты покупаешь две коробочки и садишься смотреть телевизор. Через полчаса обе коробочки пусты, я это видел сто раз. Двадцать четыре тысячи ты съела за полчаса, и не вместо обеда или ужина, а просто так, как чашку чая выпила. Для бюджета твоих родителей и для моего это слезы, и говорить не о чем. А для твоего приятеля и его мамы-пенсионерки? На весь их месячный доход ты можешь десять раз посмотреть телевизор. Тебя устроит такая жизнь?
– Послушайте, Марат, – заговорил Турбин, – вы уж позвольте нам самим разобраться с нашей жизнью. В конце концов, крабовые палочки можно и не есть, но это мы будем решать вдвоем с Элей, а не втроем с вами.
– Послушайте, Марат, – заговорил Турбин, – вы уж позвольте нам самим разобраться с нашей жизнью. В конце концов, крабовые палочки можно и не есть, но это мы будем решать вдвоем с Элей, а не втроем с вами.
– Конечно, палочки можно и не есть, – покладисто согласился Латышев, – можно носить обноски, можно ездить на метро, а отдыхать у родственников в деревне, где деревянный сортир на грядках и нет горячей воды. Все можно. Вопрос только в том, нужно ли. Ради чего, ради какой сверхценности Эля должна менять свои привычки и свой образ жизни, к которому она приучена с самого детства? Эленька, детка, скажи мне, старому и глупому, что это за ценность такая? Во имя чего ты собираешься приносить жертвы?
– Мы любим друг друга, – сказал Турбин, поняв, что Эля совсем растеряна и ничего толкового сказать не может, чтобы оборвать наконец издевательства Латышева. – И ради этого можно пойти на любые жертвы.
– Согласен, – снова кивнул Марат. – В таком случае я хочу, чтобы Эля мне объяснила: чем то чувство, которое она испытывает к вам, отличается от того, которое она испытывала ко мне, причем совсем недавно, буквально за неделю до того, как познакомилась с вами. Объясни мне, Эленька, будь так добра: что такого ты чувствуешь по отношению к нему, чего не чувствовала ко мне. А, детка?
– Прекратите, наконец, издеваться над ней, – зло произнес Турбин, – вы же видите, она не может вам ответить, и вообще на этот вопрос никто ответить не может. Есть любовь и есть все остальное, и если найдется человек, который сможет сформулировать это различие и дать универсальное определение любви, ему дадут Нобелевскую премию.
– О, в вас заговорил философ, – обрадовался Латышев, – что ж, давайте займемся философией, раз уж с экономикой у нас не получается и считать деньги вы не хотите, особенно чужие. Эля нам с вами ответить не может, тогда ответьте вы. Что в вас есть такого, ради чего она должна пойти на жертвы? Обеспечить ей нормальную жизнь вы не можете, вы приведете ее в квартиру к старенькой маме. Может быть, вы понимаете ее лучше, чем остальные? Может быть, она – сложная страдающая натура, которая много лет не находит понимания у окружающих, и вдруг появились вы, с которым ей легко? Нет? Может быть, вы гениальный ученый, открывший новое направление в философии, и она ценит и любит вас именно за это? Восхищается вами и вашей ролью в науке? Простите меня, Валерий, но наша с вами девочка за всю жизнь прочитала полторы книжки и вряд ли сможет оценить должным образом ваш вклад в науку.
– Вы пытаетесь вычленить составные элементы из интегрального понятия, – снисходительно улыбнулся Турбин. – Как философ могу вам сказать, что это занятие бесперспективное.
– Прелестно. Значит, остается одно. И это меня радует.
– Что вы имеете в виду? – насторожился Турбин.
– То же, что и вы. От вас бабы млеют. И вам как философу, – он насмешливо улыбнулся при этих словах, – должно быть стыдно и противно, что девушка любит в вас только самца с твердым большим членом. Мы с вами только что выяснили, что ничего другого в вас она не видит. Вы, вероятно, сложная и интересная личность, и наверняка найдется женщина, и не одна, которая увидит в вас именно это и любить вас будет именно за это, а не за то, что вы способны заставить ее испытать оргазм.
– Прекратите, Марат, вы переходите всякие границы!
– Отнюдь, я просто трезво оцениваю ситуацию. Да, я в плане секса хуже вас, но вы, опять-таки как философ, не можете не понимать, что секс создает восемьдесят процентов браков, но не удерживает и не скрепляет ни одного. Ни одного, я это подчеркиваю. Потому что максимум через год происходит насыщение, и если за этот год супруги не стали близкими друзьями, то никакие многократные оргазмы и никакие феерических размеров пенисы брак не спасут. Вот и задайте себе вопрос: что будет с вами через год? Год вы благополучно протрахаетесь, и если вы не будете выпускать Элю из постели, она, может быть, и не заметит, в каком убогом жилище обитает и какой гадостью вы ее кормите. А потом?
– А потом она привыкнет жить так, как всегда жил я, – спокойно ответил Турбин.
– Вы ошибаетесь, – возразил Латышев. – Все не так однозначно. Чтобы сохранить ваш брак, вам нужно за год сделать две вещи – стать Эле близким другом и приучить ее к нищете. Если вы собираетесь весь год посвятить плотским утехам, то эту задачу не решите, у вас на нее не хватит ни сил, ни времени. Если же пренебречь сексом, то год она не продержится. Так что, выражаясь вашими же словами, дело бесперспективное.
– Я не понимаю, чего вы добиваетесь, Марат. Вы явились сюда, как к себе домой, стали оскорблять Элю, втянули меня в какую-то бессмысленную дискуссию о любви и браке. Зачем? Вы хотите, чтобы Эля бросила меня и вышла замуж за вас?
– Конечно. Я этого хочу и совершенно этого не скрываю. А добиваюсь я только одного: чтобы Эля увидела перед собой одновременно двух любящих ее мужчин и посмотрела на них обоих трезвыми, незамутненными глазами. И пусть она, глядя на них, сделает свой выбор, пусть решит, кого ей предпочесть. Того, от которого она не может получить ничего, кроме интенсивного и, вероятно, затейливого секса. Или того, который может дать ей благополучие, тот уровень жизни, к которому она привыкла, поездки, наряды, рестораны, который может обеспечить ее привычное безделье, потому что не заставит ее идти работать, а для домашних дел наймет домработницу, который будет дарить ей драгоценности и украшения. Единственный недостаток этого второго кандидата – он не так силен в постели. Но уже через несколько месяцев Эля поймет, что это не только не самое главное, это вообще не имеет никакого значения.
– Типичные рассуждения импотента, – фыркнул Турбин. – Отрицание ценности того, в чем сам не силен. Это ваша собственная теория или вы где-то это вычитали?
«Отлично, – подумал Латышев, – все-таки я вынудил этого сопливого интеллигента перейти на взаимные оскорбления. Он долго держался, надо отдать ему должное, но теперь дело пойдет быстрее, он теряет контроль над собой. Да, теперь я понимаю, почему Тамила не успела рассорить их за две недели. Он по темпераменту флегматик, и в беседе с ней он никогда не допустил бы ничего такого, что уронило бы его в Элиных глазах. Тамиле не пристало вести с ним разговоры о сексе, точно так же как она не могла при нем говорить обо мне, потому что Эля расценила бы это как предательство с ее стороны. А мне все это можно, я не выдаю ничьих секретов, я говорю о себе и своих чувствах».
– Вы противоречите сами себе, – спокойно заметил он. – Мужчина, который не может ничего, кроме как трахаться, начинает отрицать ценность всего остального. Знаете, кто уверен в том, что секс – это главное? Нищие неудачники, которые больше ничего не смогли в жизни сделать. Вот и утешают себя тем, что в постели они – гении, а все остальное неважно. Вы же философ, стало быть, должны понимать, что сексуальность – не продукт цивилизации, она заложена в человеке от природы, и гордиться своими анатомическими данными и физиологическими возможностями так же глупо и недостойно настоящего мужчины, как, например, гордиться густыми волосами или красивыми глазами. Этим может гордиться женщина. А настоящий мужчина ценен только тем, чего достиг, чего добился, что сумел сделать, создать, изобрести. Так вот, Валерий, мне есть чем гордиться. А вам?
Марат перевел взгляд на Элю, которая сидела замерев, как кролик перед удавом, и боялась пошевелиться. По ее лицу было видно, что она никак не может уловить суть спора, поэтому не может понять ни приводимых соперниками аргументов, ни оценить правоту кого-то из них. Нужно было, как говорят в научных кругах, снизить уровень дискуссии.
– Элечка, я обращаюсь к тебе. Я не настаиваю на том, чтобы ты принимала решение прямо сейчас, это решение трудное и болезненное. Но прежде чем ты его примешь, я хочу, чтобы ты все взвесила. Наш с тобой роман длился год. Твои отношения с ним, – он кивнул на Турбина, – длятся только пять месяцев. Мы с тобой гораздо больше привязаны друг к другу, потому что знаем друг друга дольше. Это тебе понятно?
Эля послушно кивнула, как примерная ученица, которой объясняют теорему на уроке геометрии.
– Мое финансовое положение таково, что я могу обеспечить тебе нормальное существование. А что касается секса, то вспомни Балатон. Разве ты была недовольна мной? У нас все получалось, и нам было очень хорошо. И потом, в Москве, нам тоже было хорошо. А теперь представь себе, что ты первый раз в жизни ешь персики. Они такие вкусные, что ты съедаешь сразу три килограмма, и тебе кажется, что ты можешь без остановки есть их тоннами. Но уже на пятом килограмме тебе становится дурно. Назавтра ты смотреть на них не можешь. А через месяц ты начинаешь относиться к ним совершенно спокойно, с удовольствием ешь, когда тебе их приносят, и даже не вспоминаешь о них, когда их нет на столе. То же самое происходит и с сексом. Это тоже понятно?