Саша скосил на нее глаза. Она вдруг показалась ему удивительно красивой: блестящая гладкая шерсть, нежный выгиб спины, стройные и сильные задние лапы, пушистый молодой хвост и трогательно перекатывающиеся под шкурой лопатки, в ней одновременно чувствовалась и сила, и какая-то открытость, беззащитность – словом, все то, что так бессилен описать волчий вой. Заметив его взгляд, Лена явно смутилась и отошла в сторону, прижимая хвост к земле. Саша тоже почувствовал смущение и принялся делать вид, что выгрызает что-то из шерсти на лапе.
– Еще раз спрашиваю: все готовы? – накрыл поляну низкий лай вожака.
– Все! Все готовы! – ответил дружный вой. Саша тоже провыл:
– Все!
– Тогда вперед.
Вожак потрусил к краю поляны – видно было, что он специально движется медленно и расхлябанно, так же, как спринтер, вразвалку подходящий к стартовым колодкам, чтобы подчеркнуть ту быстроту и собранность, которую он покажет через миг после выстрела.
Остановясь на секунду в конце поляны – там, где начинались деревья, – вожак пригнул морду к земле. Саша понял, что тот определяет что-то по запаху. Прошла примерно минута.
Вдруг вожак взвыл и прыгнул в темноту, и сразу же, с лаем и визгом, за ним рванулись остальные. Прыгая в ночную тьму, утыканную острыми сучьями деревьев, Саша испытал то же самое, что бывает при прыжке в воду, когда неизвестна глубина, – мгновенный страх разбить голову о дно. Однако оказалось, что бег через ночной лес совершенно безопасен – каким-то образом Саша ощущал все возможные препятствия и без труда обходил их. Поняв, что ему ничего не грозит, он расслабился, после чего бежать стало легко и радостно – казалось, он не тратит никаких усилий на поддержание скорости, а тело мчится само по себе, высвобождая скрытую в нем силу.
Стая растянулась и образовала ромб. По краям летели матерые, мощные волки, а в центре – волчицы и волчата. Волчата ухитрялись играть на бегу, ловить друг друга за хвосты и совершать невообразимые прыжки. Сашино место было в вершине ромба, сразу за вожаком – откуда-то он уже знал, что это почетное место и сегодня оно уступлено ему, как новичку.
Вместе со всеми Саша проносился сквозь кусты, перепрыгивал канавы и сшибал лапами сухие ветки, оказывавшиеся на пути. Вдруг лес кончился и открылось большое пустынное поле, пересеченное дорогой, – стая помчалась по асфальту, разогнавшись еще быстрее и вытянувшись в серую ленту с правой стороны шоссе. Для человека вокруг было бы темно и пусто, но Саша всюду замечал жизнь: вдоль дороги сновали полевые мыши, при появлении волков исчезавшие в своих норах, будто Саша или кто-то другой из стаи стал бы утруждать себя из-за такой мелочи, свернулся колючим шаром еж на обочине и отлетел в поле, отброшенный легким ударом чьей-то лапы, и еще реактивными истребителями промчались два зайца, оставляя после себя густой след запаха, по которому было ясно, что они насмерть напуганы, а один из них вдобавок глуп как пробка.
Саша заметил, что Лена бежит рядом с ним.
– Осторожно, – провыла она и мотнула мордой вверх. Саша поднял глаза, предоставив телу самому заботиться о маршруте. Вверху, низко над дорогой, летело несколько сов – точно с такой же скоростью, с какой волки мчались по асфальту. Совы несколько раз угрожающе ухнули, и волки в ответ зарычали. Саша почувствовал странную связь между рассекающими воздух птицами и бегущей по дороге стаей – несмотря на явную враждебность друг к другу, чем-то они были похожи.
– Кто это? – спросил он у Лены.
– Совы-оборотни. Знаешь, какие они крутые… Беги ты один…
Лена еще что-то пробормотала и с ненавистью поглядела вверх. Совы стали отдаляться от дороги и подниматься ввысь. Они летели, не махая крыльями, а просто широко расставив их в воздухе. Сделав высоко в небе круг, они повернули в сторону.
– На птицефабрику полетели, – объяснила Лена, – днем они там вроде как шефы.
Саша увидел, что они подбегают к развилке: впереди возник знакомый деревянный столб у дороги и высокое дерево. Саша почувствовал свой собственный, еще человеческий, след и даже какое-то эхо мыслей, приходивших ему в голову на дороге несколько часов назад, – это эхо оставалось в запахе. Столб оказался позади, стая плавно вписалась в поворот и помчалась к Конькову.
Лена чуть отстала, и теперь рядом с Сашей бежал декан – был он худым рыжеватым волком с как бы опаленной мордой. Еще у него была странная манера бежать – приглядевшись, Саша заметил, что это иноходь.
– Павел Васильевич! – провыл он, вспомнив наконец отчество.
Получилось что-то вроде: «Х-ррр-уууу-ввыы…», но декан узнал свое имя и дружелюбно повернул морду – насколько позволяла негнущаяся шея.
– А я у вас на факультете учусь, Павел Васильевич, – зачем-то сообщил Саша.
– Да? Это интересно, – отозвался декан, – то-то я гляжу – морда знакомая. Как сессию сдал?
– Нормально, – ответил Саша, – вот только по физике тройка.
Оба они высоко подпрыгнули, чтобы перелететь через длинную лужу, мягко приземлились на той стороне и помчались дальше.
– Это ты напрасно, – заметил декан, – физику надо знать. Основа основ.
Он издал серию похожих на хохот хриплых рыков и исчез впереди, высоко, как флаг на корме, подняв хвост. «Да пошел он со своей физикой», – подумал Саша.
Мимо пронесся на все хотевший класть гипсовый часовой, потом – указатель с надписью «Колхоз „Мичуринский“, и вот уже вспыхнули вдали редкие огни Конькова.
Деревня приготовилась к встрече надежно. Она чем-то напоминала состоящий из множества водонепроницаемых отсеков корабль – когда настала ночь и на улицы, которых было всего три, хлынула темнота, дома задраились изнутри и теперь поддерживали в себе желтое электрическое сияние разумной жизни независимо друг от друга. Так и встретило волков-оборотней Коньково: желтыми зашторенными окнами, тишиной, безлюдьем и автономностью каждого человеческого жилища, никакой деревни уже не было, а было несколько близкорасположенных пятен света посреди мировой тьмы.
Длинные серые тени понеслись по главной улице и закрутились перед клубом, гася инерцию бега. Двое волков отделились от стаи и исчезли между домами, а остальные уселись в центре площади – Саша тоже сел в круг и с неясным чувством поглядел на клуб, где совсем недавно собирался ночевать, про который уже успел забыть и возле которого опять оказался при таких неожиданных обстоятельствах. «Вот ведь как бывает в жизни», – сказал у него в голове чей-то мудрый голос.
– Лен, а куда они… – повернулся он к Лене.
– Сейчас будут, – перебила она его, – помолчи.
Еще когда они подбегали к Конькову, луна ушла за длинное рваное облако, и теперь площадь освещалась только лампой под жестяным конусом, подрагивающей на ветру. Поглядев по сторонам, Саша нашел картину зловещей и прекрасной: стального цвета тела неподвижно сидели вокруг пустого, похожего на арену, пространства, оседала поднятая их появлением пыль, сверкали глаза и клыки, а крашеные домики людей по краям площади, облепленные телеантеннами и курятниками, гаражи из ворованной жести и косой парфенон клуба, перед которым брел в никуда небольшой вождь, – все это казалось даже не декорацией к реальности, сосредоточенной на сорока круглых метрах в центре площади, а пародией на такую декорацию.
В тишине и неподвижности прошло несколько минут. Потом что-то появилось со стороны одной из узких улиц, отходивших от главной. Саша увидел три волчьих силуэта, трусцой приближающихся к площади. Двое волков были знакомы – Иван Сергеевич и милиционер, – а третий, между ними – нет. Саша почувствовал его запах, полный какой-то затхлой самодовольности и одновременно испуга, и подумал: кто бы это мог быть?
Волки приблизились. Милиционер чуть отстал, потом разогнался и грудью налетел на третьего, втолкнув его в центр круга, после чего они с Павлом Сергеевичем уселись на оставленные для них места. Круг замкнулся, а в центре его теперь находился неизвестный.
Вожак тяжело поглядел на милиционера.
– Ты это брось, – провыл он. – Что за манеры. Здесь тебе не сто восьмое отделение.
Милиционер отвел морду. Саша тем временем внюхался в неизвестного: тот производил такое впечатление, какое в человеческом эквиваленте мог бы произвести мужчина лет пятидесяти, конически расширяющийся книзу, с наглым и жирным лицом, – и вместе с тем странно легкий и как бы надутый воздухом.
Неизвестный покосился на пихнувшего его волка, после чего с неуверенной веселостью сказал:
– Так. Стая полковника Лебеденко в полном составе. Ну и чего мы хотим? К чему вся эта патетика? Ночь, круг?
– Мы хотим поговорить с тобой, Николай, – ответил вожак.
– Охотно, – ответил Николай, – это я всегда… Вот, к примеру, можно поговорить о моем последнем изобретении. Это игра для тех, у кого развито эстетическое чувство. Я назвал ее игрой в мыльные пузыри. Как ты знаешь, я всегда любил игры, а в последнее время…
Саша вдруг заметил, что следит не за тем, что говорит Николай, а за тем, как, – говорил он быстро, каждое следующее слово набегало на предыдущее, и казалось, что он использует слова для защиты от чего-то крайне ему не нравящегося – как если бы оно карабкалось вверх по лестнице, а Николай (Саша почему-то представил себе его человеческий вариант), стоя на площадке, швырял бы в это что-то все попадающиеся под руку предметы.
– …создать круглую и блестящую модель происходящего.
– В чем же заключается эта игра? – спросил вожак, – расскажи. Мы тоже любим игры.
– Очень просто. Берется какая-нибудь мысль, и из нее выдувается мыльный пузырь. Показать?
– Покажи.
– К примеру… – Николай задумался на секунду, а потом сказал: – Возьмем самое близкое: вы и я.
– Мы и ты, – повторил вожак.
– Да. Вы сидите вокруг, а я стою в центре. Это то, из чего я буду выдувать пузырь. Итак…
Николай улегся на брюхо и принял расслабленную позу.
– …итак, вы стоите, а я лежу в центре. Что это значит? Это значит, что некоторые аспекты плывущей мимо меня реальности могут быть проинтерпретированы таким образом, что я, довольно грубо вытащенный из дома, якобы приведен и якобы посажен в центр якобы круга якобы волков. Возможно, это мне снится, возможно – я сам чей-то сон, но безусловно одно: что-то происходит. Итак, мы срезали верхний пласт, и пузырь начал надуваться. Займемся более нежными фракциями происходящего – и вы увидите, какие восхитительные краски проходят по его утончающимся стенкам. Вы, как это видно по вашим мордам, принесли с собой обычный набор унылых упреков. Мне не надо выслушивать вас, чтобы понять, что вы способны мне сказать. Мол, я не волк, а свинья – жру на помойке, живу с дворняжкой и так далее. Это, по-вашему, низко. А та полоумная суета, которой вы сами заняты, по-вашему – высока. Но вот сейчас на стенках моего пузыря отражаются совершенно одинаковые серые тела – любого из вас и мое, – а еще в них отражается небо – и, честное слово, при взгляде оттуда очень похожи будут и волк, и дворняжка, и все то, чем они заняты. Вы бежите куда-то ночью, а я лежу среди старых газет на своей помойке – как, в сущности, ничтожна разница! Причем если за точку отсчета принять вашу подвижность – обратите на это внимание! – выйдет, что на самом деле бегу я, а вы топчетесь на месте.
Он облизнулся и продолжил:
– Вот пузырь наполовину готов. Далее выплывает ваша главная претензия ко мне – то, что я нарушаю ваши законы. Обратите внимание – ваши, а не мои. Если уж я и связан законами, то собственного сочинения, и считаю, что это мое право – выбирать, чему и как подчиняться. А вы не в силах разрешить себе то же самое. Но чтобы не выглядеть в собственных глазах идиотами, вы сами себя уверяете, что существование таких, как я, может как-то вам навредить.
– Вот здесь ты попал в самую точку, – заметил вожак.
– Что же, я не отрицаю, что – гипотетически – способен принести вам известные неудобства. Но если это и произойдет, почему бы вам не считать это своеобразным стихийным бедствием? Если бы вас стал лупить град, вы, думаю, вместо того, чтобы обращаться к нему с увещеванием, постарались бы куда-то спрятаться. А разве я – с абстрактной точки зрения – не явление природы? В самом деле, выходит, что я – в своем, как вы говорите, свинстве – сильнее вас, потому что не я прихожу к вам, а вы ко мне. И это тоже данность. Видите, как растет пузырь. Теперь осталось его додуть. Мне надоели эти ночные визиты. Ладно еще, когда вы ходили по одному, – сейчас вы приперлись всей стаей. Но раз уж так вышло, давайте выясним наши отношения раз и навсегда. Чем вы можете реально мне помешать? Ничем. Убить меня вы не в состоянии – сами знаете почему. Переубедить – тоже, для этого вы, пардон, недостаточно умны. В результате остаются только ваши слова и мои – а на стенках пузыря они равноправны. Только мои изящнее, но это, в конце концов, дело вкуса. На мой взгляд, моя жизнь – это волшебный танец, а ваша – бессмысленный бег в потемках. Поэтому не лучше ли нам поскорей разбежаться? Вот пузырь отделился и летит. Ну как?
Пока Николай выл, жестикулируя хвостом и левой передней лапой, вожак молча слушал его, глядя в пыль перед собой и изредка кивая. Дослушав, он медленно поднял морду – одновременно из-за облака вышла луна, и Саша увидел, как она блестит на его клыках.
– Ты, Николай, видимо думаешь, что выступаешь перед бродячими собаками на своей помойке. Лично я не собираюсь спорить с тобой о жизни. И я не знаю, кто это тебя навещал, – вожак оглянулся на остальных волков, – для меня это новость. Сейчас мы здесь по делу.
– По какому же?
Вожак повернулся к кругу.
– У кого письмо?
Из круга вышла молодая волчица – Саша узнал Таню из Ин-яза – и уронила из пасти свернутую трубкой бумажку.
Вожак расправил ее лапой, которая на секунду стала человеческой ладонью, и прочел:
«Уважаемая редакция!»
Николай, болтавший до этого хвостом, перестал это делать.
«Вам пишет один из жителей села Коньково. Село наше недалеко от Москвы, а подробный адрес указан на конверте. Имени своего не называю по причине, которая станет ясна из дальнейшего.
В последнее время в нашей печати появился целый ряд публикаций, рассказывающих о явлениях, ранее огульно отрицавшихся наукой. В связи с этим я хочу сообщить вам об удивительном феномене, который с научной точки зрения значительно интереснее таких привлекающих всеобщее внимание явлений, как рентгеновское зрение или ассирийский массаж. Сообщенное мной может показаться вам шуткой, поэтому сразу оговорюсь, что это не так.
Вы, вероятно, не раз натыкались на слово «вервольф», обозначающее человека, который умеет превращаться в волка. Так вот, за этим словом стоит реальное природное явление. Можно сказать, что это одна из древних традиций, чудом уцелевшая до нашего времени. В нашем селе живет Николай Петрович Вахромеев, скромнейший и добрейший человек, который владеет этим древним умением. В чем суть этого феномена, может, конечно, рассказать только он. Я и сам бы не поверил в возможность подобных вещей, не окажись я случайно свидетелем того, как Николай Петрович, обернувшись волком, спас от стаи диких собак маленькую девочку…»
– Это вранье? Или с корешами договорился? – перебив сам себя, спросил вожак.
Николай не ответил, и вожак стал читать дальше:
«Я дал Николаю Петровичу слово, что никому не расскажу об увиденном, но нарушаю его, так как считаю, что необходимо изучать это удивительное явление природы. Именно из-за данного мною слова я и не называю своего имени – кроме того, прошу Вас не рассказывать о моем письме. Сам Николай Петрович ни разу в жизни не сказал неправды, и я не знаю, как буду глядеть ему в глаза, если он узнает об этом.
Признаюсь, что кроме желания содействовать развитию науки, мной движет еще один мотив. Дело в том, что Николай Петрович сейчас находится в бедственном положении – живет на ничтожную пенсию, которую к тому же щедро раздает направо и налево. Хотя сам Николай Петрович не придает никакого значения этой стороне жизни, ценность его познаний для всего, не побоюсь сказать, человечества такова, что ему необходимо обеспечить совсем другие условия существования.
Николай Петрович – настолько отзывчивый и добрый человек, что, я уверен, не откажется от сотрудничества с учеными и журналистами. Сообщу то немногое, что рассказал мне Николай Петрович во время наших бесед, – в частности, ряд исторических фактов…»
Вожак перевернул бумажку:
– Так, тут ничего интересного… бред… при чем тут Стенька Разин… где же… Ага, вот:
«Кстати сказать, обидно, что для определения этого исконно русского понятия до сих пор используется иностранное слово. Я бы предложил слово „верволк“ – русский корень указывает на происхождение феномена, а романоязычная приставка помещает его в общеевропейский культурный контекст».
– Уж по этой-то последней фразе, – заключил вожак, – окончательно стало ясно, что отзывчивый и добрый Николай Петрович и неизвестный житель Конькова – одна и та же морда.
Помолчали. Потом вожак посмотрел на Николая.
– Ведь они приедут, – сказал он с грустью. – Они такие идиоты, что могут поверить. Может, они уже были бы здесь, не попади это письмо к Ивану. Но ведь ты и в другие журналы, верно, послал?
Николай хлопнул лапой по пыльной земле:
– Слушайте, к чему эта болтовня? Балаган этот? Я делаю то, что считаю нужным, переубеждать меня не стоит, а ваше общество, признаться, не очень мне нравится. И давайте на этом простимся.
Он сделал движение, собираясь встать с брюха.
– Подожди, – сказал вожак. Не торопись так. Печально говорить тебе это, Николай, но похоже, что твой волшебный танец на помойке на этот раз прервется.
– Что это значит? – надменно подняв уши, спросил Николай.