Владельцем конюшен Зандарт сделался не так давно — всего года три, хотя в душе всю жизнь был заядлым лошадником, и в этой сфере деятельности он проявил такую энергию, что его конюшни скоро заняли одно из первых мест.
Всего у него было около двадцати лошадей, — больше он не держал. По крайней мере половина их участвовала в рысистых бегах. Красою конюшен был знаменитый ганноверский жеребец Регент, в лучшие свои годы стартовавший на первоклассных ипподромах Америки и Европы. Поставленный им за границей рекорд равнялся 1 минуте 16 секундам. Правда, в Риге он ни разу не показал лучшего времени, чем 1 минута 24 секунды, но и этого было достаточно, чтобы числиться одним из главных фаворитов рижского ипподрома.
Один из сыновей Регента — Орлеан — уже стартовал в 1939 году в первой группе, вместе со своим отцом, и обещал со временем побить его рекорд. Пока он показал только 1 минуту 28 секунд, но сам Зандарт и его тренер Эриксон отлично видели, какие возможности таятся в жеребце. Когда-нибудь в будущем, думал Зандарт, когда никто не будет ждать от него чудес и публика перестанет играть на него, — он себя покажет. И тогда Гуго Зандарт положит в карман крупный выигрыш.
Каждое утро он по нескольку часов проводил в конюшнях: следил за конюхами, наблюдал за тренировкой, обсуждал с Эриксоном свои планы. Можно было бы сказать, что главная часть его души принадлежала конюшням, если бы ее не оспаривал прекрасный пол. Но и здесь Зандарт проявил себя истым спортсменом: он постоянно рвался к новым рекордам.
За последнее время он все чаще и чаще стал задумываться, каким бы манером одолеть сердце Эдит Ланки. Ее холодные и насмешливые шутки до того обескураживали Зандарта, что иной раз у него руки опускались. Главное — он боялся рисковать: сделаешь неправильный ход — и все пропало. Нащупать бы ее слабую струнку, а так, ухаживать вслепую — нет никакого интереса. Очаровать ее своей наружностью он не надеялся, — сам понимал, какой это слабый козырь.
На всякий случай Зандарт решил терпеливо выжидать и наблюдать: тише едешь — дальше будешь.
Однажды утром Эдит исполнила, наконец, свое обещание, — приехала посмотреть конюшни.
Зандарт, не переставая говорить, водил ее от стойла к стойлу и показывал свои сокровища.
Эриксону заранее было сказано, что гостья подыскивает подходящего рысака, и тот со всей добросовестностью решил помочь хозяину. Пустив в ход запасы профессионального красноречия, он усердно расхваливал самых посредственных лошадей, от которых ничего не ждал.
— Все это страшно интересно, господин Зандарт, — сказала Эдит, когда они выходили из конюшни, — но гораздо интересней посмотреть на них на ипподроме. А я, к стыду своему, должна признаться, ни разу в жизни не была на бегах. Явный пробел в моем воспитании…
Зандарт, захлебываясь от восторга, выразил готовность помочь ей восполнить этот пробел.
— С будущего воскресенья и начнем, чтобы не терять времени. Мой Орлеан будет стартовать в одной группе с Регентом. Смею вас заранее уверить, что ничего подобного вы не видели.
— Ну что ж, — милостиво согласилась Эдит, — можете заехать за мной.
В следующее воскресенье они сидели в одной из лучших, расположенных прямо против финиша лож: Зандарт откупил ее целиком, чтобы избавиться от докучливых соседей.
Пожалуй, никогда еще Эдит не казалась ему такой красивой, как в этот день. Ее роскошные белокурые волосы были завиты по последней, необыкновенно замысловатой моде. Соломенная шляпка с вуалеткой придавала ее розовому лицу до того загадочное выражение, что из соседних лож за ней с вожделением следили десятки взглядов, и это еще больше льстило Зандарту.
Но держалась Эдит еще холоднее, чем обычно. Она деловито расспрашивала Зандарта, — и даже не о лошадях, а о завсегдатаях ипподрома. Какая публика чаще всего бывает на бегах? Да, да, офицеры — это понятно. Как, и видные государственные деятели? И даже дипломаты?
Зандарт вполголоса рассказывал ей о здешних знаменитостях: о проигравшихся домовладельцах, о женах, спускающих в тотализатор весь заработок мужей, о ловких дельцах, каждое воскресенье уносивших с собой по нескольку сот латов выигрыша.
Это был сущий Вавилон: мужчины и женщины, старики и молодежь, важные господа и мелкие лавочники — все смешались в одну толпу, обуреваемую одной страстью.
Иностранная речь слышалась здесь вперемежку с латышской; рядом с подносчиками теса из Саркандаугавы, в складчину покупающими билет, в надежде выиграть на облюбованного рысака, можно было увидеть вооруженного моноклем элегантнейшего сотрудника дипломатической миссии. В одной из лож появился секретарь японского посольства — вместе с женой и даже с детьми. Он тоже играл в тотализатор, а в перерыве занимался фотографированием, удивляя публику своим аппаратом: объектив у него был направлен куда-то в сторону, так что трудно было определить, кого фотографируют — не то лошадей, не то зрителей.
Внизу, у беговой дорожки, толпилась самая экспансивная, крикливая публика. Эдит заметила в этой толпе старуху с трубкой в зубах, взглядом знатока окидывавшую каждую лошадь, которую тренеры выводили прогулять перед очередным заездом; старик цыган, облокотившись на перила трибуны, не спускал глаз с рыжего жеребца. В соседней ложе какой-то отчаянный «лотошник» раскладывал на коленях карты, лихорадочно шепча: «Выиграет — не выиграет, выиграет — не выиграет!» Вдруг он сорвался с места, спрятав колоду в карман, и бросился к кассе тотализатора, а через несколько минут вернулся, держа в руках целую пачку билетов.
— Обратите внимание вон на ту караковую кобылу, — сказал Зандарт, прикоснувшись к локтю своей дамы, — из простых, крестьянских лошадей. У нее и родословной-то нет, а поглядите, как она побежит! Как бог, — вот увидите. Она уже оставила позади многих рысаков лучших кровей. Ее хозяин заработал на ней семь тысяч латов и еще тысячи четыре заработает, не меньше! Или вон тот, гнедой жеребец. Прошлой весной его привезли из Латгалии, прямо из сохи выпрягли. Глядеть не на что было: шерсть длинная, лохматая, везде кости выпирают — сущий одер. А с тех пор он успел отхватить подряд семь первых призов, и теперь его узнать нельзя. В будущем году он определенно будет стартовать в первой группе вместе с иностранцами…
— А как их распределяют по группам? — спросила Эдит. — По рекордам?
— По общей сумме взятых призов. Чем больше заработал рысак, тем выше группа.
Прозвучал гонг к старту. Семь рысаков рванули вперед по беговой дорожке. Две тысячи пар глаз сопровождали каждое их движение. Дух азарта, дух стяжательства владел этой огромной толпой. Почти у каждого в кармане был билет тотализатора, каждый желал победы своему фавориту и поражения остальным лошадям. Всюду слышалось тяжелое, прерывистое дыхание; одни радостно вскрикивали, другие истерически бормотали, третьи молча ерзали на скамьях.
Но напрасно зрители рылись в программах, изучали родословные лошадей и их рекорды, — если за кулисами было решено не допускать к ленточке финиша какого-нибудь рысака и он слишком вырывался вперед, — наездник «подымал его в воздух», и лошадь начинала скакать, капризничать. Требовалось время, чтобы ее успокоить, а за эти секунды или минуты предназначенный в победители рысак вырывался вперед и первым приходил к финишу.
После заезда выигравшие откровенно изъявляли свою радость, проигравшие рвали билеты. Из публики доносились громкие ругательства по адресу наездников, на беговую дорожку летели огрызки яблок, и не одно миловидное личико искажалось от злобы.
— Кто же узнает, что у нее на уме, — вздохнул какой-то неудачник, — лошадь бежит, как ей вздумается.
— Не как вздумается, а как велит наездник, — поправил его другой. — Надо ставить не на лошадь, а на наездника.
В этот день каждый заезд приносил победу Эриксону. Конюшня Зандарта взяла одними премиями тысячу латов; немногим меньше он выиграл в тотализатор. Он был здесь свой человек и знал, на какую лошадь ставить. Лат за латом текли в кассу тотализатора из карманов простачков, которые рассчитывали в своем азарте только на счастье, на чудо. Они кляли и ругали потом весь белый свет, а Зандарт посмеивался.
Беговой день закончился совместной победой Регента и Орлеана. Заезд был действительно интересный. Регент уже в первом круге покрыл восьмидесятиметровый гандикап и затем уже до самого финиша шел голова к голове с Орлеаном, позволяя своему сыну бежать по внутреннему кругу. Орлеан хоть и пришел вторым, но улучшил свое время почти на секунду.
Выслушав поздравления знакомых, коннозаводчиков и тренеров, Зандарт вернулся в ложу.
— Только, чур, не сердиться, госпожа Эдит: я ведь немного схитрил.
— Вот как? — выжидательно улыбнулась она.
— Я решил ничего не говорить вам, а сам все время играл в тотализатор пополам с вами. Ничего, повезло. Если скостить цену билета, то на вашу долю приходится четыреста двадцать латов. Получите-ка.
Беговой день закончился совместной победой Регента и Орлеана. Заезд был действительно интересный. Регент уже в первом круге покрыл восьмидесятиметровый гандикап и затем уже до самого финиша шел голова к голове с Орлеаном, позволяя своему сыну бежать по внутреннему кругу. Орлеан хоть и пришел вторым, но улучшил свое время почти на секунду.
Выслушав поздравления знакомых, коннозаводчиков и тренеров, Зандарт вернулся в ложу.
— Только, чур, не сердиться, госпожа Эдит: я ведь немного схитрил.
— Вот как? — выжидательно улыбнулась она.
— Я решил ничего не говорить вам, а сам все время играл в тотализатор пополам с вами. Ничего, повезло. Если скостить цену билета, то на вашу долю приходится четыреста двадцать латов. Получите-ка.
Эдит колебалась не очень долго. «Четыреста с лишним латов — не пустяк, здесь нет ничего компрометирующего… Все играют в тотализатор…» Она спрятала деньги в сумку и прищурилась.
— Понимаю. Вон вы какой хитрец, оказывается; хотите приучить меня к игре в тотализатор… А вдруг я начну ходить каждое воскресенье?
— И не пожалеете, — зашептал Зандарт, — со мной вы всегда будете в выигрыше.
В этот момент Эдит заметила в проходе рослую фигуру Андрея Силениека. Встретив ее взгляд, он попробовал отвести глаза в сторону, но было уже поздно — Эдит заулыбалась, замахала ему рукой, приглашая в ложу. Он подошел, но лицо его не выражало удовольствия — оно оставалось по-прежнему спокойным.
— А я и не знала, господин Силениек, что вы знаток лошадей, — сказала Эдит, показывая кивком головы на соседнее место (Зандарт кисло улыбнулся при этом). — И часто вы здесь бываете?
— Вы не поверите, может быть, — первый раз в жизни. Улучил вот свободный часок, решил посмотреть, что это такое.
— Ну и как? Понравилось?
Эдит с удовольствием рассматривала его светлое лицо, широкие плечи, большие красивые руки.
«Какой он, наверно, сильный!» — подумала она, и у нее дыхание захватило от приятно тревожного чувства.
— Да, в общем довольно интересно. Сходить стоило, — ответил Силениек, рассеянно глядя по сторонам. И тут же встал. — Вы меня простите, но я должен спешить, меня ждут.
Его привело сюда неотложное дело. — надо было предупредить товарища по партийной организации о готовящейся засаде.
Это ему удалось. А если бы ему сказали, что с этого дня Эдит Ланка стала частенько думать о нем, — он бы только пожал плечами, улыбнулся и тут же забыл об этом.
Глава третья
1В конце сентября окончился сезон на торфоразработках. Жубур вернулся в Ригу. Надо было немедленно начинать поиски работы. Это было еще труднее, чем летом, когда его уволил Атауга, — в город возвращались с хуторов и со сплава сезонные рабочие, и армия безработных все росла и росла.
Айя оказалась удачливее: ее приняли официанткой в какую-то столовку. Жубур стал ходить туда обедать.
Наконец, ему удалось достать работу. Заболел и уволился один из книгонош издательства Тейкуля, обслуживавший довольно значительный район. Айя сообщила об этом Жубуру и тут же посоветовала сходить в издательство. Работа эта особенных благ не сулила, но по крайней мере дала бы возможность перебиться до весны.
— А залог внести вы сможете? — с первых же слов спросил издатель Жубура. — Внесите сто латов и принимайтесь за работу.
— Разрешите мне внести деньги завтра. Я не знал, что здесь требуется залог, потому ничего не взял с собой, — сказал Жубур. «Вот где только я их возьму, черт бы вас побрал?» — подумал он при этом.
— Приносите завтра, тогда и о деле поговорим.
Жубур сейчас же пошел к Айе и рассказал о неожиданном затруднении:
— У меня всего-навсего двадцать пять латов. Думал на них прожить до первого заработка.
— Латов десять — пятнадцать и у меня найдется, но этим делу не поможешь. Но мы что-нибудь придумаем Знаешь, поезжай-ка ты к Андрею, посоветуйся с ним.
Так он и сделал.
У Силениека было условлено с друзьями, что при посещении его квартиры они каждый раз будут приходить другой дорогой или одетыми по-другому, чтобы их не могли заприметить жители соседних домов. Район фабричный, и, наверное, не один глаз следит здесь за каждым новым лицом.
— Вовремя пришел, — сказал Силениек. Еще пять минут — и ты бы меня не застал.
Жубур в двух словах рассказал о своих затруднениях, извинившись, что побеспокоил его по такому пустяковому делу.
— Поставить человека на ноги — дело не пустяковое — ответил Силениек. — Значит, ты говоришь, есть возможность устроиться книгоношей… — Он прошелся по комнате, сел рядом с Жубуром и хлопнул его по плечу.
— Великолепно, просто великолепно. Обязательно иди на это место, оно для нашей работы пригодится. Черт возьми, как это мне раньше не приходило в голову. Обслуживать клиентуру на дому, доставлять хорошие, полезные книжки… И еще кое-что…
Он посмотрел на Жубура с хитрецой и улыбнулся.
— А ведь и правда, Андрей, — обрадованно закивал Жубур.
— Деньги я тебе достану, приходи вечером часам к одиннадцати или завтра утром пораньше… Только иди через огород, со стороны леса. Что-то мне не нравится один дядя, вон из того дома. Целый день сидит у окна и глазеет на прохожих, да и на мои окна частенько поглядывает. Когда на фабрике кончается смена, он выползает на улицу и прогуливается мимо ворот.
— Может быть, приготовить вексель? — неуверенно спросил Жубур, прощаясь с Силениеком.
Силениек посмотрел на него ласковым и в то же время насмешливым взглядом.
— Эх, дружище… Если бы мы не могли доверить тебе какую-то сотню латов, то как же быть с остальным? А это остальное дороже, чем все Тейкули с их издательствами.
На следующий день Жубур был принят на работу. Ему тут же вручили адреса постоянных подписчиков и клиентов, набили чемодан и портфель книгами, брошюрками, и он двинулся в путь.
С утра до вечера ходил он по назначенному ему району из дома в дом, из квартиры в квартиру, сталкивался с самой разношерстной публикой. Одни встречали его как желанного гостя, другие разговаривали через порог, а в общем ему почти каждый день удавалось что-нибудь продать. Больше всего он зарабатывал, когда кто-нибудь из клиентов подписывался на многотомные собрания сочинений или серийные издания. Некоторые поручали ему подобрать специальную литературу, найти какую-нибудь иностранную книгу или что-нибудь из полулегальных изданий, которые нельзя было достать в книжных магазинах и газетных киосках.
Нарасхват разбирали клиенты бульварные романы с соблазнительными красавицами на обложках, которыми Тейкуль старался наводнить рынок. Подростки требовали что-нибудь про ковбоев и «Настольную книгу молодоженов», но Жубур старался направить их интересы в другую сторону.
— У меня сейчас ничего подходящего нет, — говорил он обычно. — Вот возьмите лучше «Жизнь животных» Брема.
Так выглядела одна сторона работы Жубура. Другая была сопряжена со многими опасностями. Он стал лучшим связистом организации. Всякий раз, когда надо было срочно передать что-нибудь товарищам, Силениек обращался к Жубуру. Присмотревшись к своим клиентам, действуя с величайшей осмотрительностью, он стал распространять и драгоценные брошюрки, отдельные главы «Краткого курса», переписанные на машинке, номера подпольных газет. «Нужно выполнять любую работу», — не раз вспоминал Жубур слова Айи. Жизнь для него приобрела глубокий смысл.
Навсегда остался памятным для него тот зимний вечер. Они сидели втроем у Силениека — Аня, Силениек и Жубур. Было уже поздно, но огня не зажигали. В окно светила луна, у всех троих лица казались бледнее обычного… Говорил Андрей.
— Товарищ Жубур, организация решила принять тебя в партию. Ты станешь членом коммунистической партии — великой героической партии, у колыбели которой стоял величайший сын человечества — Ленин. Мракобесы, реакционеры и плутократы всего мира боятся этой партии — нашей партии. Но как бы ни пытались они в своей ненависти оклеветать ее — коммунистическая партия растет и побеждает. И никакой ложью не очернить ее, ибо коммунисты живут не для себя, а для партии, — это значит, для рабочего класса, для народа, для всего честного, для всего светлого, что существует и зарождается в мире. Нет большей чести, чем быть членом этой партии. Я поручусь за тебя перед организацией. Второе поручительство дает Айя Спаре. Поздравляю тебя, товарищ Жубур, и желаю тебе плодотворной работы в нашем великом боевом строю.
Оба — и Андрей и Айя — пожали руку взволнованному до слез Жубуру.
— Я оправдаю доверие партии, — сказал он. — Вам не придется меня стыдиться. Я связан с вами на жизнь и на смерть. Никакое задание не покажется мне тяжелым или опасным, если его возложит на меня партия.