Оба — и Андрей и Айя — пожали руку взволнованному до слез Жубуру.
— Я оправдаю доверие партии, — сказал он. — Вам не придется меня стыдиться. Я связан с вами на жизнь и на смерть. Никакое задание не покажется мне тяжелым или опасным, если его возложит на меня партия.
Так был оформлен прием Жубура в партию. В условиях подполья не существовало таких вещей, как партийный билет, печать и собственноручная подпись на документах. Подписью служило честное слово, а единственным партийным документом — доверие товарищей.
Опять заговорил Силениек:
— Мы в последний раз встречаемся здесь, товарищи. Последнее время за мной ведется явная слежка. Меня выдает высокий рост — он каждому бросается в глаза. По постановлению Центрального Комитета, я перехожу на нелегальное положение и с нынешней ночи переселяюсь на конспиративную квартиру, — стану кротом. Адрес будете знать только вы. Раза два в неделю вы будете по очереди навещать меня и передавать мои указания товарищам. Через вас же я буду получать и информацию извне. Несколько месяцев я не смогу ходить ни на какие явки, мою работу будут вести другие товарищи.
Айя поняла, что это решение стояло в какой-то связи с предупреждением, которое Петер передал через нее из тюрьмы. Организация не могла терять Силениека, ему надо было остаться на свободе, чтобы руководить начатой работой. Но вокруг него уже кружили провокаторы и шпики. Было очевидно, что охранке что-то стало известно, и теперь каждую минуту следовало ждать ареста.
Сначала ушла Айя. В полуотворенные ворота она увидела черную тень человеческой фигуры, падавшую на освещенный луной тротуар. Тихонько вышла Айя через огород к лесу, дошла до поляны и, сделав большой крюк, направилась к автобусной остановке. В центре она сделала пересадку и поехала домой, в Чиекуркалн.
Минут через пятнадцать после Айи вышел и Жубур. Он выбрал ту же дорогу.
В два часа ночи агенты охранного управления и полицейские явились на квартиру Силениека с ордером на обыск и арест. На стук никто не отозвался. Дверь взломали. Силениека там не оказалось. Тогда возле его квартиры устроили засаду и целую неделю ждали его возвращения. День и ночь следили за ней шпики, в надежде на появление кого-нибудь из товарищей Силениека, чтобы установить за ним потом слежку, но никто не появлялся.
2Кипучая натура Гуго Зандарта не могла довольствоваться незначительными успехами, которых он добился в результате медленной осады. Но не мог же он — черт возьми — в ожидании победы обзаводиться новой любовницей. Дорогие туалеты, украшения, заграничные духи стоили немалых денег, а заботливый муж и отец вовсе не желал подрывать материальные основы семейного благополучия. Но Зандарт давно уже нашел удобный вариант решения этой проблемы.
В районе улицы Валдемара, недалеко от ипподрома, имелась в одном из домов четырехкомнатная квартирка, выходящая окнами на беговые конюшни. Квартира принадлежала почтенной пятидесятилетней вдове Оттилии Скулте. Время от времени Зандарт звонил ей по телефону и справлялся, нет ли чего новенького… Если ответ был положительный, Зандарт немедля объявлял Паулине, что идет навестить лошадок. Возвращался он иногда в самом приятном расположении духа, а когда и в плохом настроении — в зависимости от того, насколько сумела угодить его вкусам Оттилия Скулте.
С этими вкусами дело обстояло не так уж просто; Зандарт не отличался постоянством. Он искал новых впечатлений, разнообразия типов. Иногда Скулте получала от него конкретный заказ: «Найдите мне такую-то и такую». И усердная хозяйка старалась. Круг ее знакомых был весьма обширен и охватывал различные слои общества, начиная от горничных и кончая законными подругами довольно известных и солидных лиц. Бывало и так, что, пока она впускала в одни двери мужа, из других выходила его жена, хотя еще ни разу не случалось, чтобы в ее уютных апартаментах произошла скандальная встреча какой-нибудь супружеской четы.
Как-то Оттилия Скулте получила от Зандарта новый заказ: «Найдите мне представительную блондинку, выше среднего роста, с хорошим экстерьером, не старше тридцати лет». Бедный донжуан подыскивал женщину, похожую на Эдит Ланку! Спустя неделю Оттилия Скулте позвонила ему в кафе.
— Господин Зандарт? Говорит Скулте. Ваш заказ выполнен. Если желаете, можете прийти сегодня. С двух до шести.
— Весьма вам признателен. Я бы хотел этак через часок.
— Пожалуйста, пожалуйста.
Зандарт заторопился:
— Паулина, меня экстренно вызывают на ипподром. Привезли из Латгалии какую-то трехлетку; говорят, резвая и с хорошим экстерьером. Дай-ка мне деньжат. Вдруг сладимся, может потребоваться задаток.
— Сотни довольно? — флегматично спросила Паулина.
— Хватит, хватит. Говорят, сущее чудо. Родословная в двенадцать поколений.
К Скулте Зандарт всегда ходил пешком: извозчики знали его в лицо; кроме того, всякий старался проникнуть в этот дом как можно незаметнее. И все равно ему каждый раз становилось немного не по себе, пока он ждал на площадке, когда ему отворят дверь.
— Проходите в гостиную, там никого нет, — любезно пригласила Скулте. — Я уже позвонила ей, минут через двадцать придет. На этот раз вы останетесь довольны.
Скулте смотрела на него влажными карими глазами и улыбалась. Когда она улыбалась, становились видны все ее золотые зубы. Зандарта раздражали и эти золотые зубы, и белое, одутловатое от сытой комнатной жизни лицо, и эта улыбка понимания. Он уже заранее знал — сейчас она поведет его в гостиную, усядется напротив со своим вязаньем и начнет нудный разговор про погоду и ревматизмы. Потом раздастся звонок. Скулте побежит мелкими шажками отворять дверь, потом в передней будут долго шушукаться, может быть гостья даже заглянет в замочную скважину, чтобы посмотреть на него…
— Госпожа Скулте, я, пожалуй, немного отдохну. Сегодня много дел было, я устал.
— Пожалуйста, пожалуйста. Когда придет, я ее прямо к вам и пошлю.
Он вошел в самую дальнюю комнату. Там стоял приятный полумрак от спущенных плотных штор. Зандарт подошел к окну, раздвинул шторы. Из-за крыши соседнего гаража виднелись строения беговых конюшен, забор, беговая дорожка, трибуны.
«Латгальская трехлетка, — Зандарт покачал головой. — Паулина, наверно, поверила. Ну, ничего, пускай верит, этак и ей спокойнее».
Звонок. Зандарт присел на краешек дивана. Его вдруг взяла робость. Послышались быстрые, легкие шаги; в дверь постучали.
— Пожалуйста, пожалуйста, — откликнулся он.
— Можно? — спросил тихий женский голос.
— Пожалуйста, — повторил он не оглядываясь.
Женщина вошла в комнату, дверь за ней затворилась. Зандарт решительно поднялся с дивана навстречу вошедшей. Он взглянул на нее и остолбенел — в первую минуту он и сам не знал, от чего — от ужаса или от радости. Перед ним стояла Эдит Ланка.
Это было до того неожиданно, что он не мог прийти в себя. Главное, она ничуть не смутилась, спокойно смотрела ему в лицо и улыбалась.
— Добрый день, господин Зандарт, — ровным, приветливым голосом заговорила она. — Вы меня долго ждали?
— Э-э, я собственно… Здравствуйте, госпожа Эдит… Я… Мне… Я пришел сюда… — заикаясь и давясь собственными словами, лепетал он.
— Что же вы мне руки не подаете?
— Ох, простите… До того все неожиданно… Сами понимаете…
Он долго тряс ее руку, потом спохватился, торопливо поцеловал и отпустил.
— Такая приятная неожиданность, госпожа Эдит, я прямо опомниться не могу.
— Я это вижу. Но для меня тут нет ничего неожиданного.
— Тем лучше, тем лучше… — поспешил согласиться Зандарт.
«Ей хоть бы что! Дьявол… дьявол, а не женщина…»
— Я знала, что вы будете здесь. Может быть, мы сядем и поговорим?
— Как вам угодно, госпожа Эдит.
Они сели на диван.
Ее выдержка, наконец, подействовала и на Зандарта. Он вытер вспотевший лоб, закурил папиросу и сделал несколько глубоких затяжек.
— Господин Зандарт, скажите мне откровенно, вы ненавидите немцев?
Он не ожидал такого вопроса, но ответил сразу и то, что думал:
— Хорошего я от них не видал. А с тех пор, как они стали уезжать, дела у меня идут лучше и лучше. Они только под ногами у нас мешались.
— Я тоже их ненавижу, — сказала Эдит. — С тех пор как я развелась с мужем, у меня осталось только одно желание — делать против них все, что в моих силах. Я хочу, чтобы они больше никогда не возвращались в Латвию, не могли здесь распоряжаться, как прежде. Согласны вы помогать мне?
— Я? Господи, да такие вещи вовсе не по мне! Я ведь только деловой человек…
— Вот и хорошо, потому-то вы и можете пригодиться. Не думайте, что мы с вами будем действовать вдвоем только. Нас много, и нам надо знать людей, на которых мы можем положиться, когда наступит решающий момент. Нужны люди, которые, как вы, как я, ненавидят немцев и никогда не пойдут за ними. Кроме того, надо знать и тех, кто втайне ожидает их возвращения, ждет прихода германской армии… Ведь рано или поздно Гитлер даст ей приказ двинуться в Латвию. Словом, мы хотим знать и врагов и друзей. У вас много знакомых. И в кафе и на ипподроме вы встречаетесь с самой разнообразной публикой. Если вы захотите, то можете принести большую пользу. Согласны?
Зандарт провел ладонью по голове и задумался.
«Вот те и свидание!.. Куда же это она гнет?..»
— А какая мне будет от этого выгода? — на всякий случай спросил он.
— Неужели в вас нет ни капли честолюбия? Вы дальше своего кафе и конюшен видеть ничего не желаете? Так вот: вас не забудут. Впереди у вас Камера торговли, а может быть — и министерство. Будет же у нас когда-нибудь парламент.
— А это не повредит мне? Вдруг кто-нибудь узнает?
— Знать об этом буду одна я. Ну и еще один человек. Наконец, в чем вас могут обвинить? Ведь вы латыш и будете действовать только из патриотических чувств.
— Это вы правильно. Я латышом родился, латышом и умру, — машинально повторил Зандарт.
— Ну вот. Я тоже латышка. Мы с вами одной крови.
Успокоенный этими доводами, Зандарт, наконец, согласился. А когда Эдит объяснила ему, в чем будут состоять его обязанности, в нем опять пробудились чувства, которые привели его в квартиру Оттилии Скулте.
— Ну, а как же у нас с вами, госпожа Эдит? — жалобно спросил он. — Могу я на что-нибудь надеяться?
— Это будет зависеть от вас, от того, как вы будете работать. Если постараетесь, достанете ценные сведения, не скрою — я буду к вам милостивее.
— И долго придется мне ждать?
— Говорю: все в ваших руках. Темпы зависят от вас.
— Хоть бы какой авансик… — умолял Зандарт.
— Вот ведь какой нетерпеливый! — она засмеялась и, нагнувшись к Зандарту, поцеловала его в щеку. — Ну, и хватит на этот раз!
— Бесчувственная вы женщина, — плакался Зандарт. — Войдите в мое положение.
— Буду помнить о вас, господин Зандарт. А теперь — до свидания.
Эдит ушла. Зандарт уже и сам не знал, как отнестись ко всей этой истории. Не то радоваться надо, не то горевать. Вечером, когда Паулина спросила его про латгальскую трехлетку, он, не обинуясь, ответил:
— Задатка я пока не дал. Лошадь-то с норовом, оказывается. Надо хорошенько присмотреться, а там видно будет.
3Никогда еще Карл Жубур не жил такой полной, содержательной жизнью. Он странствовал с книжками из квартиры в квартиру, зарабатывая семьдесят, восемьдесят латов в месяц, что при его неприхотливости обеспечивало сравнительно сносное существование. Но это была лишь внешняя, менее важная сторона его жизни. Вторая — незримая, полная опасностей — не приносила материальных выгод, но она доставляла Жубуру глубочайшее моральное удовлетворение. Больше он не стыдился самого себя, не чувствовал себя лишним, бывали даже моменты, когда он испытывал гордость, удачно выполнив какое-нибудь трудное поручение. Теперь он нашел свое место в обществе. «Жить для будущего, отдавать все свои силы борьбе за утверждение правды на всей земле — что может быть благороднее, прекраснее такой судьбы! — думал он, и перед его глазами вставал при этом цельный образ Андрея Силениека. — Вот настоящий человек, вот с кого надо брать пример, если не хочешь прожить бесплодно свой век».
У Силениека вся жизнь заключалась в работе. Каждая его мысль, каждый шаг были устремлены к одной цели. Он и не женился поэтому, думая, что ответственность за судьбу семьи может ослабить сознание ответственности перед партией, а он всегда должен действовать с предельной решительностью и мужеством.
Силениек никогда не думал о себе — ему никогда ничего не требовалось. Месяцами жил он, подобно заключенному, на конспиративной квартире, только по ночам выходя подышать свежим воздухом. О таких вещах, как одежда, еда, сон, он вообще не заботился. Зато когда товарищ попадал в нужду, Силениек отдавал ему последний сантим.
Жубур раз в неделю приходил к нему, информировал о работе организации и получал указания для передачи товарищам. В последний раз Жубур засиделся у него дольше обычного; разговор перешел на разыгрывающиеся во всем мире события.
— Развязка приближается как на крыльях, — сказал Силениек. — Капиталистический мир запутался в противоречиях и, точно загнанный волк, ищет выхода… Он ищет выхода в новой мировой войне. Он мечется то в одну, то в другую сторону, пытаясь нащупать самое уязвимое место, откуда можно начать. Гитлер спешит укрепить свои стратегические позиции, а правители других западных государств из кожи вон лезут, чтобы направить агрессию на восток — в сторону Советского Союза. История с Финляндией — не что иное, как провокация крупного масштаба, затеянная с целью скомпрометировать перед всем миром социалистическую державу и втянуть ее в большую войну. Однако сейчас уже стало ясно, что империалисты просчитались.
— Вот именно, — сказал Жубур. — Об этом свидетельствует истошный вой международных демагогов и провокаторов. Особенно подло ведут себя во всех странах социал-демократы.
— А как же! Чувствуют, что сейчас самый подходящий момент лишний раз доказать свою преданность империалистам. Надеются, что и им перепадет какая-нибудь кость… От усердия они даже не пытаются прикрыться обычными псевдопрогрессивными фразами и с полной откровенностью выражают свою звериную ненависть к Советскому Союзу. Пауль Калнынь[20] проливает слезы над «бедным» Таннером[21] и лапуасскими[22] фашистами — над этими «славными парнями», которые вырезают финками пятиконечные звезды на спинах попавших в плен раненых красноармейцев.
— Непонятно, — задумчиво сказал Жубур, — непонятно, как эти мерзавцы могут воображать, что рабочие не разберутся, не разглядят существа их предательской политики?
— Эх, дорогой друг, а где же это, в какой стране было видано, чтобы меньшевики и им подобные вставали в решающий момент на сторону революционного пролетариата? Для этого им пришлось бы изменить свою природу, свое нутро, перестать быть меньшевиками. Одно можно сказать — если до сих пор малосознательные слои рабочих еще питали какие-то иллюзии насчет социал-демократов, верили, что они способны играть какую-то положительную роль в борьбе за освобождение трудящихся, что они являются прогрессивным элементом, способным выступить на бой с капитализмом, — то сейчас социал-демократы теряют остатки всякого доверия в глазах рабочих и передовой интеллигенции. Каждому здравомыслящему человеку ясно, что они такие же реакционеры, такие же враги трудящихся, как фашисты и прочая братия, — только еще опаснее и вреднее, потому что их реакционность искусно прикрывается красивой фразой. Нынешнее испытание — еще не последнее испытание, Жубур, — придет время, когда весь народ увидит, кто друг, кто враг. Но уже сейчас со многих слетели маски.
— Факт, конечно, положительный.
— Да, и весьма, весьма — особенно для нашей богоспасаемой Латвии, — улыбнулся Силениек. — Уж твердо будем знать, с кем иметь дело… в тот день, когда нам придется взять на себя ответственность за переустройство жизни на нашей земле.
— Выходит так, — улыбнулся за ним и Жубур. — Между прочим, ты знаешь, Андрей, почему исчезло вдруг в рижских магазинах белое полотно?
— Ну как же, слыхал, слыхал. Ульманис отсылает его в Финляндию, на маскировочные халаты для маннергеймовской[23] армии.
— Говорят, что в последнее время многие айзсарги один за другим уезжают в неизвестном направлении, а оно, надо думать, приводит к тем же лапуасцам.
— Вполне вероятно.
— А как бесится наша буржуазия по поводу размещения советских гарнизонов в Лиепае и Вентспилсе! Охранка задерживает каждого, кто обменяется несколькими словами с красноармейцами. И это у нас называется добрососедскими отношениями. В вокзальном киоске начали продавать «Известия», и что же ты думаешь, — оказывается, достаточно человеку купить эту газету, как за ним начинают следить.
— Да, Жубур, вопрос будет решен радикально, и это время не за горами. Клика Ульманиса зашла слишком далеко, и народ ни на какой компромисс не пойдет. Пора уже, дружище, подумать о кадрах, о людях, которые смогут работать, строить новую жизнь, когда шайка реакционеров будет сметена. Недавно у нас состоялись конспиративные переговоры с некоторыми лидерами социал-демократов. Ну, публика! Они воображают, что мы без их помощи шагу ступить не сможем, что у нас и людей-то нет, которых можно выдвинуть на министерские посты. Думают, что мы так и кинемся просить у них министров. Как же, у них и фраки сохранились, а кое-кто из этих торгашей уже и побывал министром в коалиционных кабинетах. Только зря они так думают — мы вполне обойдемся без их помощи. Есть у нас и министры, хоть и сидят они сейчас в центральной тюрьме или отбывают каторгу в Калнциемских каменоломнях. Наши резервы — это прогрессивная интеллигенция, это народ, в недрах которого зреют новые неизмеримые силы. С ними мы построим наше государство. Вопрос о людях сейчас самый важный вопрос. Я часто думаю об этом и вижу, что надо очень многое сделать…