— Вы не болели, господин Жубур? Летом вы выглядели гораздо лучше.
Жубур машинально провел рукой по подбородку. «Хорошо, что побрился утром».
— Болеть не болел, но в последнее время мне приходится очень мало спать. По ночам я готовлюсь — хочу с будущей осени возобновить занятия в университете.
— В прошлую субботу мы были у Прамниеков. Не хватало только вас с Силениеком, тогда бы собрались все, кто был у них в тот вечер на даче. Мы всё о вас вспоминали. Прамниек очень обижен, говорит, что вы его совсем забыли. Силениека он тоже ругал за то, что тот давно не показывается… По-моему, он очень хороший человек — Силениек, хотя я его мало знаю. Феликс тоже всегда говорит, что он очень умен и талантлив. Он все собирается затащить его к нам. Кстати, зашли бы и вы когда-нибудь. Мы живем в центре, на Антонинской.
— Благодарю вас, — поклонился Жубур, — ваш муж уже приглашал меня.
— Разве вы встречались с Феликсом? Странно, он мне ничего не говорил.
— Встретились мы совершенно случайно, на улице. Это было… это было в прошлую среду, в Задвинье.
— В среду вечером? — переспросила Мара. Чуть подкрашенные брови удивленно приподнялись. — В среду вечером у него было длиннейшее заседание в правлении.
— Он, помнится, говорил, что идет к какому-то сослуживцу. Может быть, в связи с этим заседанием?
— Возможно. Да это и не так важно в конце концов. — Но на лице ее в течение нескольких минут еще оставалось выражение напряженной мысли.
«Кажется, это мои слова ее расстроили. Почему?» — с недоумением подумал Жубур. Он вдруг понял, что в обществе Мары почувствовал себя спокойнее. Острая, щемящая боль, чувство собственной отверженности, не дававшее ему покоя последние дни, чуть утихло. В ее взгляде, в голосе он ощутил дружеское доверие, какую-то душевную поддержку.
Мара была из тех женщин, чья красота открывается не сразу: на улице, в многолюдном обществе она могла остаться и незамеченной, точно всю свою грацию, всю талантливость своей натуры она оставляла для сцены, для любимых ролей. В обществе она не проявляла той ровной, выработанной веселости, которой отличаются светские люди; она могла вдруг надолго задуматься, не отвечать на вопросы окружающих; с людьми, неприятными ей, держалась иногда с презрительным равнодушием. Редко-редко и лишь для немногих расцветала ее душевная прелесть. Вдруг открывалась глубина хмурых глаз; в ее медлительной речи начинали звучать такие искренние грудные ноты, что становилось тепло на душе.
Одного не мог объяснить Жубур: почему она обратила на него внимание, что означает это дружеское участие? Ведь и тогда, у Прамниеков, она так доверчиво положила руку на его плечо, так странно смотрела на него… «Что может найти во мне такая женщина? Кто я для нее? С мужем она, кажется, счастлива… Жизнь у нее интересная, богатая впечатлениями. Хотя, как знать? Вилде, возможно, человек незаурядный, но особых симпатий, не вызывает… И потом у него, наверное, вечно дела, заседания… Даже такие, о которых жена ничего не знает… Да, со стороны трудно судить…»
Мару действительно тянуло к Жубуру. Увидев его в первый раз, она поразилась какому-то неуловимому сходству его — не то в чертах лица, не то в голосе — с одним человеком, другом ее юности, которого она любила и который погиб при автомобильной катастрофе. Это была старая история, никто о ней уже не вспоминал, да и сама Мара ни с кем об этом не говорила. Она стала известной актрисой, вышла замуж за Феликса Вилде, но первую свою любовь забыть не могла. И вот пришел Жубур и растравил эти дорогие и горькие воспоминания, оживил смутные мечтания ранней юности…
Жубуру она ничего об этом не говорила… Она глядела на него доверчиво-ласковыми глазами и рассказывала — о театре, о новой пьесе, в которой должна играть главную роль, о том, как она трактует характер героини.
— Премьера в субботу. Мне очень хочется, чтобы вы пришли в театр. Очень хочется. После спектакля поедем прямо к нам, отпразднуем новую роль. Гостей совсем немного будет… Прамниеки, конечно, может быть, еще кто-нибудь. Приходите.
Но Жубур и не отказывался. И не потому даже, что почувствовал симпатию к Маре. Еще в самом начале разговора, когда она несколько раз упомянула Силениека, его озарила вдруг одна мысль. Он слушал Мару, отвечал на ее вопросы, а мысль эта не покидала его, обрастала новыми доводами, предположениями. Неужели он в самом деле нашел путь к разрешению загадки? Неужели существует какая-то связь между нею и окружающими Прамниека людьми?
— Благодарю вас за приглашение, я приду, с удовольствием приду, — сказал он. — И раз уж вы напомнили мне о моих обязанностях, я схожу и к Прамниеку. Дайте мне, пожалуйста, его адрес.
— Записывайте. У меня и номер телефона есть.
Ей было приятно оказать ему хоть самую маленькую услугу.
Жубуру пора было уходить, — он решил немедленно отправиться к Прамниеку. Мара еще осталась посидеть в кафе.
Едва успел Жубур выйти за дверь, как к столику Мары подлетел Зандарт.
— Добрый день, добрый день, госпожа Вилде! Давно смотрю на вас, любуюсь, только не хотелось мешать. Вы были так заняты своим партнером. Ха-ха! — обрадовался он своей шутке. — Между прочим, знакомое лицо, где-то я его как будто видел…
— Конечно, видели. Это Карл Жубур. Помните, летом, в день рождения Прамниека?
— Да-да-да!.. Совершенно правильно: Карл Жубур. Кажется, он еще отчаянно ругал немцев. Верно?
— Право, не помню, господин Зандарт.
— Ну, может, я и напутал. Между прочим, госпожа Вилде, а вы сами-то как? Признаете их?
Действуя с помощью одних и тех же, довольно топорных, приемов, Зандарт бросался теперь навстречу каждому знакомому и старательно выведывал его мнение о немцах. Он так усердствовал, что у него каждый день был готов для Эдит список фамилий, помеченных плюсами или минусами. А некоторые фамилии были снабжены даже двумя плюсами или минусами.
Вечером Мара рассказала мужу о встрече с Жубуром.
— Я его пригласила на премьеру и на ужин. Ты не возражаешь? Он такой славный, симпатичный человек…
— И отлично сделала, что пригласила, — с довольным видом ответил Вилде.
— Он сказал, что вы с ним встретились в прошлую среду.
— Да, я не сказал тебе тогда — как-то из головы вылетело.
— Ведь в среду у вас было заседание правления. Ты еще жаловался, что пять часов просидел и у тебя голова разболелась. А сам, оказывается, был где-то в Задвинье.
Вилде слегка закусил нижнюю губу, потом рассмеялся и потянулся обнять Мару.
— Первый раз за все годы брака я узнаю о том, что ты меня ревнуешь. Ты меня просто радуешь!
— Я вовсе не собираюсь ревновать тебя, — уклоняясь от его объятья, сухо ответила Мара. — По кто тебя вынуждал описывать с такими подробностями это мифическое заседание? Мне просто неприятно попадать в глупое положение. Люди начинают думать, что ты скрываешь какие-то похождения, одурачиваешь меня.
— Не волнуйся, Мара, — начал успокаивать ее Вилде. — Я действительно был в Задвинье, был по служебным делам. По каким — сказать сейчас не могу, да это и неважно. Обещаю тебе не подавать больше поводов к подобным недоразумениям. А главное — я твой верный муж, и если хожу на свидания — то только на деловые… — закончил он иронически-торжественным тоном.
6В углу мастерской топилась железная печка. Стеклянная крыша была запорошена снегом, но солнца здесь было достаточно.
При входе Жубура натурщица спряталась за ширму.
— Можете одеваться! — крикнул ей Прамниек. — Сегодня больше работать не будем.
— Я тебе помешал? — спросил Жубур.
— Нет, ничего… я уже кончал. Ну, присаживайся, грейся, а я пойду попрошу Ольгу дать нам горячего кофе.
Пока натурщица одевалась, разговор у них не клеился.
С удовольствием осматривал Жубур мастерскую художника. «Какое это счастье, — думал он, — когда человек может целиком отдаться творчеству, вложить все свои способности и силы в любимый труд. Художник, настоящий художник отвечает только перед своей совестью, а в конечном счете — перед своим народом, и тогда в его творениях звучит сама жизнь».
И сам Прамниек, в белой, запачканной красками блузе, с трубкой в зубах, с копной густых волос на голове, с напряженно вглядывающимися в каждый предмет глазами, был очень колоритен.
Последнее время он работал над большим полотном. Везде были разбросаны эскизы голов и фигур, наброски композиций. Тут же стояло несколько занавешенных мольбертов поменьше, с неоконченными холстами.
— Пожалуй, мой замысел многим придется не по вкусу, — рассказывал Прамниек. — Я хочу создать — как бы это выразиться — что-то вроде поэмы о труде. Конечно, не о том труде, который является уделом раба и ведет к деградации человека. Пусть уж этот труд восхваляют и проповедуют интеллигентные прихвостни буржуазии, как это практикуется сейчас у нас. Вот уж стараются! Чего только они не делают, чтобы приукрасить безрадостный труд эксплуатируемых масс! Надеются, что он тогда покажется народу более привлекательным, что народ забудет, на кого работает. Мне все это до того осточертело, что вот я решил показать в красках, в динамике фигур, в самой композиции — другой труд, к которому людей не принуждают палкой, не подгоняют жадность и стяжательство… Свободный, творческий труд, который так же необходим человеку, как воздух и пища. И показать его без сентиментальной утрировки, а таким, каким он должен быть…
— И каким он будет, когда народ станет хозяином страны, — закончил его мысль Жубур.
— Да, когда-нибудь, наверное, наступят такие времена. Может быть, идея моей картины пока еще фантастична и не скоро еще воплотится в жизнь, а может быть, я не так уж намного опережу ее.
— Совсем не намного, — сказал Жубур.
Он внимательно посмотрел на Прамниека, тот на него, и оба многое узнали в это мгновение друг о друге. Жуб’уру точно дышать легче стало. Он понял, что без обиняков может приступить к разговору, ради которого пришел сюда.
Когда натурщица, наконец, вышла, Жубур спросил:
— Сможем мы поговорить полчаса наедине?
— Готов хоть целый вечер, — весело ответил Прамниек. — Ты у меня такой редкий гость, — когда еще тебя дождешься в другой раз?
— Здесь можно говорить не остерегаясь?
— Вполне. Я пойду скажу, чтобы Олюк никого не впускала.
В эту минуту в мастерскую вошла сама Ольга, держа поднос с кипящим кофейником и чашками. Прамниек тут же достал из шкафика бутылку коньяку. Ольга, очень довольная приходом Жубура, начала было расспрашивать его о делах, но, взглянув мельком на мужа, сразу поняла, что помешала разговору, и сейчас же вышла, воспользовавшись первым попавшимся предлогом. С Жубура она взяла слово, что он останется пообедать с ними.
Прамниек набил трубку и откинулся на спинку кресла.
— Скажи мне откровенно: что собой представляет Феликс Вилде? — начал Жубур. — Ты хорошо его знаешь?
— Как тебе сказать, — медленно ответил Прамниек, глядя вверх, на расползающееся кольцо дыма. — Познакомился я с ним после женитьбы, через Ольгу. Они ведь с Марой дружат еще с гимназических времен. Точно так же, как и с Эдит… Знакомство это поддерживается главным образом из-за Мары. Сама она — чудеснейший человек, с удивительно верным художественным чутьем. Жаль мне ее иногда становится — есть в ней какой-то Душевный надлом, а супруг ее не всегда это понимает, хотя, видимо, до сих пор влюблен в нее. Что же тебе о нем сказать? Он человек со способностями, быстро все схватывает и с поразительной ловкостью пускает в оборот свои знания. На службе ему везет, — больше того, удивляться приходится, с какой головокружительной быстротой поднимается он вверх, хотя влиятельных дядюшек у него не имеется. Отец его всю жизнь сидит на своем клочке земли — так гектаров в пятьдесят или что-то в этом роде. Есть у него брат агроном, он состоит командиром батальона где-то в айзсарговском полку, но Феликс много раз говорил, что особо нежных чувств к нему не питает и редко с ним видится. Сам он часто высказывает весьма радикальные суждения, но я никогда особенно не верил в их искренность. Самолюбия и честолюбия у него хоть отбавляй, больше всего, конечно, он мечтает о блестящей карьере и, если уж говорить по душам, — ради нее на все пойдет. У меня осенью случилась одна неприятность — пришлось заплатить пятьсот латов за свою откровенность. Тогда я, грешным делом, подумал, что это не без его участия произошло. Теперь-то я думаю на Освальда Ланку, — после того как тот отплыл с немцами, всем стало ясно, что это за фрукт. Но все равно, Вилде тоже может оказаться порядочным подлецом. И если бы не Мара — я бы с ним никогда в жизни не стал дело иметь… Теперь скажи, почему он так тебя интересует?
— Скажу, скажу, только немного погодя. У меня к тебе еще один вопрос. Андрей Силениек на самом деле приходится тебе двоюродным братом?
— Можешь не сомневаться, — улыбнулся Прамниек. — Да погоди, позволь мне отвлечься немного от нашей темы, заодно давай выпьем по рюмочке коньяку. Я, брат, последнее время стал очень часто задумываться над тем, что творится в мире. Ты не слыхал, как сейчас стараются доброжелатели Маннергейма? Оказывается, они издают у нас, под маркой телеграфного агентства, свой бюллетень. Получают его около ста человек: члены кабинета, крупные чиновники, военные чины. Один такой листок попался как-то мне в руки. Ну и разнузданность! С какой бешеной злобой они пишут о Красной Армии! По их описаниям получается, что у финнов очень мало потерь, а Красная Армия почти уничтожена. А главное, они носятся с проектом антисоветского блока всех скандинавских и прибалтийских государств. Под покровительством одной из великих держав, разумеется. Эти фабриканты бекона мечтают о войне с Советским Союзом. Понимаешь, что это значит? Они стараются науськать народ на советские гарнизоны, они лихорадочно производят противотанковые мины, чтобы окружить эти гарнизоны минными полями. Немало мы видели со стороны ульманисовских молодчиков безумных выходок, но тут они решили переступить всяческие границы. Но народ не пойдет на это, в этом я уверен… Ты меня прости, я тебя совсем заговорил. Да, так что ты хотел спросить насчет Силениека?
— Ты хорошо знаешь своего двоюродного брата? Знаешь о его работе?
Прамниек несколько секунд серьезно, почти строго смотрел в глаза Жубуру и тогда только ответил:
— Я знаю лишь то, что мне положено знать. Я считаю его выдающимся человеком.
— Я тоже знаю Силениека и знаю, что мне положено знать, — переходя на шепот, сказал Жубур. — Теперь скажи: когда ты видел его в последний раз?
— Приблизительно месяца три тому назад. Он мне тогда сказал, что уезжает по делам в провинцию.
— Ты с ним дружил?
— Он мне доверял. Ну, очевидно, в определенных границах. О многих вещах мы с ним разговаривали откровенно. Я иногда кое-что рисовал для него. Давал ему краски. Он приносил мне некоторые издания. Скажу, что из всей моей родни это единственный человек, которого я искренне люблю и уважаю. Андрей тоже, кажется, кроме меня, ни с кем не поддерживает родственных отношений.
— Скажи, а Вилде никогда не интересовался Андреем? Не спрашивал тебя о нем? Подумай хорошенько.
Прамниек надолго задумался. По мере того как он погружался в какие-то воспоминания, лицо его становилось все тревожнее. Вдруг он вскочил с кресла.
— Что с Андреем?
— В воскресенье его арестовали.
Прамниек ни о чем больше его не спросил. Он стал быстро прохаживаться из угла в угол, не глядя на Жубура. Потом, решив, видимо, взять себя в руки, круто повернулся и сел на прежнее место.
— Ты думаешь, что это Вилде?
Жубур утвердительно кивнул головой.
— Это очень похоже на правду, как сопоставишь все факты. И подумать только… Это верно. — Вилде спрашивал меня про Андрея, и не раз. Он даже спрашивал у меня его адрес — это было вскоре после последнего прихода Андрея. Сказал, что какой-то знакомый Андрея разыскивает его. Я было пошел к нему, но оказалось, что Андрей съехал со старой квартиры.
— Андрей перешел тогда на конспиративную квартиру, — объяснил Жубур. — Его еще в то время разыскивали, и он должен был перейти на нелегальное положение.
— Теперь я вспоминаю, что Вилде и тобой интересовался, — продолжал вспоминать Прамниек. Он даже как-то осунулся за несколько минут. — Все спрашивал, почему ты никогда не заходишь, что ты за человек. Один раз, чуть не на прошлой неделе, позвонил по телефону, сказал, что у него есть для тебя подходящее место. Я тогда еще пожалел, что не знаю твоего адреса.
— Подожди, — перебил его Жубур. — А откуда же он узнал, что я работаю в издательстве? На прошлой неделе в среду я встретился с ним в Задвинье. Дело было вечером, я шел к Андрею. Он так пристал ко мне, что я не знал, как от него и отвязаться. А давеча, во время разговора с его женой, вдруг выясняю, что ей он про эту встречу ничего не сказал, что он в тот вечер должен был присутствовать на каком-то заседании. Все это навело меня на подозрения.
— Подлец! Какой подлец! Это он, Жубур, ясно, что это он. Недаром не лежало у меня к нему сердце. Мерзавец! Вот как он делает свою карьеру. Ну, погоди у меня…
— Постой, Эдгар, не горячись, не то еще натворишь глупостей, — строго остановил его Жубур. — Пока еще ничего не доказано, пока у нас с тобой ничего, кроме предположений, не имеется. Скажем, мы уверены даже, что это он, но нам нужны факты. Нужно фактами доказать, что он служит в охранке. И если ты хочешь, чтобы предатель и виновник ареста Андрея был разоблачен, ты должен помочь мне в этом.
— Сделаю все, что в моих силах! — горячо ответил Прамниек. — Готов, кажется, на все пойти ради этого.
— Во-первых, ты ни при ком виду не подавай, что знаешь что-то про Вилде. Ни в коем случае не выказывай при нем своих чувств, держись с ним вежливо, ровно, — словом, по-прежнему.
— Ох, как это трудно! — покачал головой Прамниек. — Мне не терпится в глаза ему плюнуть, а я должен руку пожимать.
— Мало ли что трудно — дело это слишком серьезнее, придется потерпеть. Так вот, слушай. Я приглашен к ним на ужин. В субботу. Вы с Ольгой, кажется, тоже будете?
— Да, мне Олюк говорила, но после того, что мы узнали…
— Надо пойти, Эдгар. Мы просидим у них весь вечер и постараемся его хорошенько прощупать. Я уже начинаю кое-что придумывать, своего рода западню. Если наши предположения верны, он в нее попадется.