Последнее непременное условие физиологического благополучия не связано собственно с сексом. Я установил, что очень важную функцию исполняет такой вроде бы совершенно неэротический ритуал как совместный сон. Любящие должны спать друг с другом не только в сексуальном, но и в самом буквальном смысле, причем желательно каждую ночь. Физическая близость двух тел в момент отключения сознания представляет собой наиболее точную модель соединения половинок андрогина. Каким-то не вполне понятным, но несомненным образом прикосновения и объятия, случающиеся, когда оба партнера находятся во власти сна, устанавливают особенно доверительную плотскую связь. Вместе засыпать и просыпаться, слышать сквозь сон дыхание, бормотание, даже всхрапывание партнера – всё это соединяет и сближает два отдельно существующих мира не меньше, чем собственно половое сношение. Супруги дореволюционной эпохи, принадлежавшие к привилегированному классу, делали большую ошибку, когда после сексуального контакта расходились по разным спальням.
Должен сказать, что эта маленькая глава, в особенности самая концовка, меня взволновала и разбередила. Полагаю, что прежде чем перейти к завершающей и суммирующей части своего исследования, где мне потребуется абсолютная ясность мысли, придется сделать некоторый перерыв.
(Фотоальбом)
* * *Праздники чем хороши? Не надо по будильнику вскакивать. Под утро сон всегда густой и сладкий, как повидло. И вдруг прямо в мозг, бормашиной: дзззззззз! Вставай, вузовка Носик! Подъем!
А нынче Мирра проснулась от поцелуев в затылок и в шею. Приоткрыла глаз, увидела желтую от солнца подушку и вспомнила: сегодня 1 мая, День Интернационала, в семь пятнадцать вскакивать незачем.
Муж; почувствовал, что она уже не спит, и зашарил по разным приятным местам. Мирра немного понежилась, слегка поворачиваясь, чтобы его рукам было удобнее. Потом развернулась к нему уже всерьез, и они очень качественно полюбили друг друга – не тыр-пыр, давай-давай, времени мало, а вдумчиво, врастяжку. Ну то есть вначале вдумчиво и врастяжку, полусонно, а потом, конечно, все быстрей и быстрей, с кувырканием, визгом кроватных пружин, рычанием и вгрызанием. Кажется, получилось шумно, но нижняя соседка в потолок не стучала, как случалось раньше. При умелом подходе даже жабы поддаются дрессировке.
Вставать Мирра не торопилась. Антон уже сидел за столом в майке и трусах, брился, а она лежала, подперев рукой щеку, лицом к стене и бездумно смотрела, как на обоях покачивается тень вяза – он помахивал своими ветвями за окном, здоровался.
Мирра думала, что день впереди длинный. Они сходят с факультетской колонной на демонстрацию. К институту уже не успеть, но можно пристроиться на Моховой. Потом почему бы не посидеть в кино. Или в парк, на лодке покататься. А вечером… ну вечером в Первомай найдется куда пойти. И до вечера еще далеко.
Хорошо!
Замурлыкала «Конную Буденного», которую договорились спеть с ребятами, проходя по Красной площади:
Вдруг сзади: щелк!
Повернулась – Антон с фотокамерой.
– Порнографию снимаешь, Клобуков? Будешь потом по полтиннику продавать?
– Очень уж красиво лежала. – Он продолжал целиться объективом. – Не бойся, я потом голову отрежу.
Мирра засмеялась:
– Знаем-знаем. Вы, мужики, нам бы всем головы поотрезали. Оставили бы только то, что ниже. Э, э! Убери свою бандуру! – погрозила ему кулаком. – Я спереди некрасивая. Сиськи как груши, ноги бутылками. Вот научусь делать женщин красивыми, и себя тоже превращу в Медицейскую Венеру. Тогда щелкай со всех сторон.
– Шутишь? – Антон удивился, что было лестно. – Ты очень красивая. У тебя удивительное сложение. Я бы сказал, загадочное. Когда ты в одежде и стоишь, кажется, что ты плотная и коренастая, а когда голая и лежишь, становишься упругой, длинной. И сильной. Знаешь, на кого ты сейчас похожа? На анаконду, проглотившую аллигатора.
Она прыснула.
– Иногда – правда, нечасто – ты бываешь удивительно наблюдателен, Клобуков. Аллигатора я лопать бы не стала, гадость такую, но чувствую я себя сейчас в самом деле, будто проглотила золотую рыбку, и она еще прыгает где-то вот здесь. – Мирра похлопала себя по низу живота. – …Куда это ты пялишься, Клобуков? Смотри человеку в глаза, когда с ним разговариваешь. Ты же интеллигент.
Он улыбнулся, но взгляд перевел не сразу.
– Ты поразительно естественна, когда на тебе ничего нет. – Задумчиво потер намыленную щеку. – Теперь я иногда смотрю на тебя, когда мы на улице или где-нибудь в помещении, и думаю: как странно она выглядит в одежде. Как будто восточная женщина в парандже.
– Это означает, что советская легкая промышленность еще не научилась производить качественные товары широкого потребления, – пошутила Мирра. – А вообще-то чему ты удивляешься? Естественное состояние человека – нагота.
– Категорически не согласен. Нагота – естественное состояние животного. Именно одежда делает человека человеком. Мое естественное состояние – быть в костюме и даже при галстуке. Это мой дополнительный эпителий, в котором я чувствую себя комфортнее всего.
Он продолжил бриться, удивленно приподняв брови и глядя в зеркало:
– Мы с тобой до того непохожи… Даже противоположны! Странно, что нам так хорошо вместе.
– Физику учи. Противоположности притягиваются. – Она развела ладони. – Тут минус, тут плюс. Между ними притяжение. Бумс! – Хлопнула в ладоши. – И полетели искры.
Хихикнула.
– А помнишь, как у нас всё не складывалось до «бумс!» добраться? То одно, то другое? А когда наконец оказались в койке, помнишь, что с первым разом получилось?
– Давай лучше про второй вспоминать, – поморщился Антон.
С первого раза у них не черта не вышло.
Он сидел красный, прикрывался рукой, несвязно бормотал: «Прости, прости… У меня так давно этого не было… Я же говорил, это совсем не нужно…» Жутко был смешной. Она не удержалась, фыркнула. Тут он вообще съежился.
– Я знаю… Я смешон…
– Не ты, а мы. – Мирра как начала смеяться, уже не могла остановиться. – Нет, правда! Ну умора же! Мы с тобой так долго роняли слюни, прямо помирали от голода. Вот наконец дорвались, стол накрыт, налетай – а ложка гнется, вилка падает…
Вид у Антона стал такой несчастный, что Мирра решила с шутками завязывать.
– Ты что, не понимаешь? – Погладила его по щеке. – Любовь играет с нами в кошки-мышки. Она нас дразнит. Но мы ее все равно поймаем. Не сегодня так завтра.
Он неуверенно улыбнулся, поцеловал ее пальцы, и Мирра решила, что на завтра откладывать незачем.
– Беда с интеллигентными мужчинами, – вздохнула она. – Всё у вас через голову, даже это. Ладно, Клобуков, давай подведем теоретическую базу, если тебе так проще. Провожу инструктаж. А ты слушай и мотай на ус. Лады?
Он неуверенно кивнул.
– Правило первое. Не суетись и никуда не торопись. Не в трамвай садишься. Правило второе. Не думай, как ты выглядишь да что я о тебе подумаю. Вообще отключи свою умную голову. Не мешай природе.
– Я не умею не думать.
– Черт с тобой. Думай. Смотри на мое плечо и думай: это плечо. Можешь его погладить, поцеловать. Думай: я глажу ее плечо, целую. Вот так… Получается?
– Да…
– Молодец. Теперь целуй вот сюда и думай: я целую ее шею… Ключицу… Подмышку… – Она подняла руку. – Хорошо, молодец… Ну и так далее, по всей анатомии. Ты же доктор… И хватит от меня ладошкой прикрываться. Я тоже доктор. Думай про то, что с тобой буду делать я. Называй всё своими именами. А ни про что другое сейчас не думай…
И всё у них со второго раза получилось, как надо. И даже лучше, чем надо – чуть не до обморока.
Никогда и ни с кем Мирра так быстро не доходила до края, когда в глазах темно, в голове искры, и крик рвется сам. Практически всегда, каждый раз. Только он начнет обнимать, гладить, и уже подступает. Руки у него, что ли, волшебные, у Клобукова?
* * *Завтракали тоже не спеша.
Антон готовил. Такое у них было распределение сембытобязанностей: он кухарит, она моет посуду. Повариха из Мирры была паршивая, ей бы только поскорее сварганить что-нибудь, а Клобуков относился к приготовлению еды вдумчиво. У него получалась мировая яичница – с салом и зеленым луком, который он выращивал на подоконнике.
Сегодня Антон опробовал новый примус, вслух изучал инструкцию.
– Так, раздел «Розжиг». Наполнить резервуар топливом на две трети объема… Наполняем…
– Фу, – поморщилась Мирра на запах керосина.
– Накачать воздух с помощью насоса… Качаем… Налить горючего в чашечку и прогреть грелку…
Сегодня Антон опробовал новый примус, вслух изучал инструкцию.
– Так, раздел «Розжиг». Наполнить резервуар топливом на две трети объема… Наполняем…
– Фу, – поморщилась Мирра на запах керосина.
– Накачать воздух с помощью насоса… Качаем… Налить горючего в чашечку и прогреть грелку…
– Клобуков, жрать охота! Ты не мог с вечера матчасть изучить?
– Сейчас, уже скоро, – сосредоточенно ответил он.
– Давай лучше я тебе вслух почитаю. Интересней будет.
Развернула праздничную первомайскую газету, стала просматривать заголовки.
– Ура! – воскликнула Мирра. – Даешь!
– А? – Антон рассеянно взглянул на нее с горящей спичкой в руке. – Что такое?
– Открывают воздушную линию Москва – Тифлис. Всего шесть остановок, и ты в Тифлисе. Через 21 час, представляешь? А сейчас трясись трое суток на поезде! Давай слетаем в Грузию, когда начнут возить пассажиров?
– У меня тоже успех. Горит! – похвастался он. – Муж у тебя хоть и не косая сажень в плечах, зато золотые руки.
– Больше никаких «саженей». Забудь. С сегодняшнего числа, с 1 мая 1926 года, Союз Советских Социалистических Республик окончательно переходит на метрическую систему… Ух ты! Слушай! – Мирра радостно прочитала: – В Англии вчера началась всеобщая стачка! Вслед за горняками забастовали четыре миллиона трудящихся! Клобуков, у них тоже начинается!
– А может ну ее, первомайскую демонстрацию? – сказал на это несознательный Клобуков. – Давай лучше сразу в парк, пока народ не нахлынул. А то всюду очереди будут – и на лодочной станции, и за мороженым.
Она строго ответила:
– Сначала общественное, потом личное. Такая у нас страна, особенная. Не похожая на другие. Где еще на первой полосе, большим шрифтом, главная газета будет печатать стихи? Послушай первомайское поздравление Маяковского.
Она энергично отмахивала бодрый ритм сжатым кулаком, так что сполз ситцевый халатик. Взглянула на Антона – нравятся ли стихи. Он глазел на ее голое плечо.
– Э, Клобуков! Без глупостей! Ну тебя к черту. За яичницей следи. Животное ты, а не интеллигент.
Но халат не поправила, а спустила до самого пояса – очень уж здорово пригревало весеннее солнце, кожа прямо вся золотилась.
– Ой, хорошо как… Зима кончилась. – Мирра блаженно зажмурилась. – Не приставай, ладно? Ты свое уже получил. Дай позагорать.
– Слушай…
Она открыла глаза. Такая интонация у него была, когда он заговаривал о чем-то серьезном.
Клобуков действительно хоть и пялился на ее грудь, но вид имел не плотоядный, а задумчивый.
– Это… Ну, ты понимаешь… всё это… занимает такое важное место в нашей… по крайней мере, в моей жизни. Я не уверен, что это хорошо и правильно. Когда мы не вместе, когда я в клинике, или на консилиуме, или даже разговариваю с пациентом – вдруг вспомню что-нибудь такое, и бросает в жар… Мне кажется, я всё время об этом думаю. Ну, раз в несколько минут уж точно…
– Правда? – с любопытством спросила она. – А что именно ты вспоминаешь? Воображаешь меня вот такой вот? – Приподняла руками бюст, закусила губу, затуманила взгляд. – Вот сидишь ты с Логиновым и другими светилами, обсуждаешь что-нибудь научное, и вдруг вспомнил про меня. Что с тобой происходит? Сразу водрузил над землею красное знамя труда? Прямо на консилиуме?
– Да ну тебя. Опять ты со своим солдатским юмором. Я серьезно. – Он стоял со сковородкой в руке, сосредоточенно щурился через очки. – Франциск Ассизский называл свое тело «мой братец ослик», то есть относился к нему, как к животному, на котором едет душа. Иногда «ослика» приходится вразумить палкой, иногда можно угостить его морковкой. Ну, то есть, бывает, что телесное тебя раздражает и его надо подавлять, но бывает, что ты благодарен своей физиологии – как-то так это следует понимать. Осел упрямится, но все-таки везет тебя, это честная рабочая скотинка. Комичная, нескладная, со своими капризами. Не всем им нужно потакать, но и пренебрегать потребностями тоже нельзя. Иначе осел заболеет, а то и околеет. Кто тогда доставит душу к цели путешествия?
– Глупости, – дернула плечом Мирра. – Отрыжка идеалистической философии. Нельзя отрывать физическое тело от сознания. Так можно скатиться в вульгарный материализм. Я тут где-то на эту тему заметку видела… Щас… – Она перелистнула газетный лист. – А, вот. «Английский врач Нейль подсчитал, что в теле среднего человека содержится железа на 1 небольшой гвоздь, сахара – на 2 чайных ложки, жира на 7 кусков мыла, фосфора на 2200 спичек. Общая стоимость материалов – около 60 коп». Я стою не 60 копеек. Потому что кроме физики с химией во мне есть еще мысли и чувства. Я – всё вместе. И это, и это, и это. – Мирра хлопнула себя по лбу, по груди, по животу. – Что-нибудь одно отними – и нет меня.
– Да, конечно. Но у меня такое ощущение, что во мне стало как-то… слишком много тела. И, согласно закону сохранения массы, если в одном месте прибыло… – Клобуков с несвойственной ему простотой тоже хлопнул себя, по ширинке. – …То в другом месте, вот здесь, в мозгу, убыло. «Братец ослик» оседлал меня. Это я его везу, а не он меня… Ты не замечаешь, что я поглупел?
– Есть такое дело. Давно хотела с тобой об этом поговорить, – с озабоченным видом согласилась Мирра и захохотала, видя, как вытянулась у Клобукова физиономия. – Слушай, не относись ты ко всему на свете со звериной серьезностью. Уж к этому-то точно не надо. Это радость, угощение. Это весело.
– А если родится ребенок? Ты говорила, у тебя задержка. Проверилась?
– Успеется. Ну, ребенок и ребенок. Это тоже радость. Нас с тобой станет больше. Чего тут плохого?
Он задумался, наморщив лоб. Что-то его мучило. Клобуков был ужасно смешной. Мирра хорошо изучила – видела насквозь безо всякого рентгена.
– Давай, говори. Не пыхти. О чем ты хочешь меня спросить?
– …Помнишь, как я во вторник приехал из Астрахани. Ну, вечером… Ты меня ждала только в пятницу, а у нас операцию отменили, и я приехал раньше, а телеграмма не дошла…
В глаза не смотрит. Это еще что за новости?
– Конечно, помню. Выхожу из ванной, а ты вот он. Накинулся на меня, как на Зимний дворец, и дал такой залп «Авроры»…
Антон покраснел, а Мирра со смехом продолжила:
– А потом я говорю: «Которые тут временные – слазь!» И ты, дурак, обиделся, потому что не ходил со мной в Политехнический слушать новые стихи Маяковского.
Это, правда, было ужасно смешно – как Клобуков тогда надулся. Она с выражением продекламировала: «Которые тут временные, слазь! Кончилось ваше время!»
Он и сейчас набычился.
– По-моему это совершенно не смешно. Скорее вульгарно.
– Да, Клобуков, по части юмора ты у меня инвалид. Но даже это мне в тебе нравится. Давай, не мямли, выкладывай, что тебя терзает.
Антон именно что замямлил. Глядел по-прежнему в пол. И щеки опять покраснели.
– Я вошел, ты не услышала… Зову – не откликаешься… Вода лилась, ты душ принимала… Я тихонько подошел, дверь не заперта… Заглянул, а ты…
Тут он окончательно стушевался, не договорил.
– Что я? – подогнала его Мирра.
– Ты себя… рукой… И лицо было точь-в-точь такое же, как когда мы… И… я не хотел говорить, ты извини, но я все время об этом теперь думаю… Во-первых, стыдно и неприятно, что это меня так возбудило… Противно быть таким животным… Но не только в этом дело… Я вроде как тебе и не нужен. Ты можешь и без меня… В общем…
Он замолчал, сделался совсем красный. Надо было срочно спасать человека, не то сейчас самовозгорится от смущения.
Мирра встала, подошла, взяла Антона за подбородок. Он все равно отводил глаза.
– Э, Клобуков, ну что за бред ты несешь? Нет тут ничего плохого, стыдного, противного. Это как с едой. Ешь, когда голоден. Если мы вместе и я проголодалась, а ты еще нет – не беда, можно подождать. Вдвоем ужинать гораздо лучше. Но если я одна и вдруг голодный спазм… У тебя на консилиуме бывает, и у меня тоже. Особенно если ты уехал в командировку со своим Логиновым и я одна. Бывает, так подкатит – прямо горю вся. Ну и наешься всухомятку, чтоб отпустило. Что тут такого? Зато я тебе никогда не изменю. Я могу ужинать или с тобой, или ни с кем. Понял, идиот?
Он засмеялся.
– И правда идиот. Прости. Иногда я не понимаю, за что ты меня любишь?