Так бесплодно прошли два дня. На третий день, в самый зной, когда Дайскэ глядел на ослепительное небо, обжигающее своим дыханием, ему вдруг стало страшно при мысли, что эта беспощадная жара неотвратимо калечит душу.
И вот в такое пекло Митиё сдержала слово и пришла. Услышав голос, Дайскэ сам побежал её встретить и увидел, что Митиё стоит за решётчатой дверью с зонтом и узелком в руках и достаёт платок из рукава простого домашнего кимоно. Словно сама судьба, злорадствуя, приподняла завесу над будущим Митиё, подумал Дайскэ. Невольно улыбнувшись, он заметил:
— У вас такой вид, будто вы убежали от мужа.
— Ходила за покупками, лишь под этим предлогом мне можно выйти на улицу.
Как только они вошли в дом, Дайскэ сразу же достал два веера. Видимо, от солнца Митиё слегка порозовела. Усталость будто рукой сняло. В глазах появился юный блеск. Словно растворившись в этой живой красоте, Дайскэ на миг забыл обо всём на свете, но вскоре ему стало грустно, когда он подумал, что, сам того не желая, губит эту красоту. Вот и сегодня он омрачит её сияние предстоящим разговором, ради которого, собственно, и пригласил Митиё.
Каждый раз Дайскэ порывался откровенно объясниться с Митиё, но всё не решался. Было бы безнравственно, с его точки зрения, заставить эту молодую женщину, которая сидела перед ним с таким счастливым видом, хоть в какой-то мере почувствовать собственную беспомощность. Если бы не чувство долга перед Митиё, которое он остро ощущал, он не стал бы сейчас пускаться в объяснения, а снова, в той же комнате, повторил бы своё недавнее признание, пренебрёг бы всем остальным во имя тихих радостей любви.
Наконец Дайскэ решился:
— Не изменились ли у вас с тех пор отношения с мужем?
Даже такой вопрос не мог испортить настроение Митиё.
— А если бы и изменились, не всё ли равно, — ответила она всё с тем же счастливым видом.
— Вы до такой степени верите мне?
— Ещё бы! Иначе разве я могла бы так поступать?
Дайскэ поднял голову, посмотрел на высокое, сверкающее, как зеркало, знойное небо и с горькой усмешкой произнёс:
— Вряд ли я заслужил ваше доверие!
Мозг его пылал, как сушильная печь. Но Митиё, видимо, не придала его словам серьёзного значения, даже не спросила, зачем он так говорит, лишь притворилась удивлённой и коротко сказала: «Что вы!»
Дайскэ посерьёзнел.
— Мне надобно сделать вам признание. Говоря по совести, я человек не столь надёжный, как, скажем, Хираока. Так что не надо меня переоценивать. Уж лучше я откроюсь вам.
После этого предисловия последовал подробный рассказ об отношениях Дайскэ с отцом вплоть до сегодняшнего дня.
— Не знаю, что будет дальше. Но прежде всего мне надо стать на ноги. Я не желаю оставаться таким никчёмным, поэтому… — Дайскэ запнулся.
— Поэтому… Говорите, я слушаю.
— Поэтому меня тревожит ваше будущее, я не смогу быть вам опорой в той мере, как считаю нужным.
— Какой опорой? Говорите, пожалуйста, яснее, я ничего не понимаю.
Для Дайскэ было всегда главным материальное благополучие, и он не мог представить себе счастливой любимую женщину в нужде. Поэтому, размышляя о долге перед Митиё, он включал в это понятие также и богатство и, исходя из этого, ответил:
— Я говорю об опоре не в моральном, а в материальном смысле.
— Да мне она и не нужна.
— Независимо от вашего желания она станет со временем необходимой. Многое в наших с вами отношениях будет зависеть от материального благополучия.
— Многое или немногое, стоит ли сейчас об этом беспокоиться?
— Говорить легко, гораздо тяжелее жить, и это совершенно очевидно.
По лицу Митиё пробежала тень.
— Стоило мне нынче услышать о вашем батюшке, как я сразу всё поняла. А уж вам-то, я думаю, следовало это знать давным-давно.
Дайскэ не нашёлся что ответить. Обхватив голову руками, он, словно обращаясь к самому себе, проговорил:
— Что-то неладное со мной творится.
На глаза у Митиё навернулись слёзы.
— Зачем же мучиться? Помиритесь с отцом, а обо мне не тревожьтесь.
Дайскэ сжал руку Митиё и с жаром воскликнул:
— Да пожелай я так поступить, я и не подумал бы тревожиться. Но я сочувствую вам, простите же меня!
— Простить вас… — дрогнувшим голосом прервала его Митиё. — Ведь я сама всему виной, зачем же у меня просить прощения? — И она разрыдалась.
— Неужели вы станете терпеть нужду? — мягко спросил Дайскэ.
— Отчего же терпеть? Ведь так оно и должно быть.
— Мало ли что может случиться!
— Знаю. Но я ко всему готова. С недавних пор… С недавних пор я твёрдо решила умереть, если появится в том надобность.
Вздрогнув, Дайскэ снова спросил:
— Вы не строите никаких планов на будущее?
— Никаких. Как вы пожелаете, так и будет.
— Скитаться…
— Могу и скитаться, если прикажете, и умереть.
Дайскэ снова вздрогнул.
— А если оставить всё, как есть?
— И так можно.
— Хираока ничего не подозревает, как по-вашему?
— Возможно, и подозревает. Но я решилась, и вам не о чем беспокоиться. Пусть даже он убьёт меня, мне всё равно.
— «Умру», «убьёт», стоит ли бросаться такими словами?
— Но ведь я долго не протяну, пусть даже всё останется по-прежнему.
Дайскэ словно застыл, не сводя глаз с Митиё. Она снова разрыдалась и была близка к истерике.
Спустя немного Митиё успокоилась. Лицо её прояснилось. Перед Дайскэ снова сидела обаятельная женщина, спокойная и мягкая, как всегда.
— Можно мне поговорить с Хираокой?
— А вы сможете? — удивилась Митиё.
— По крайней мере, надеюсь на это, — твёрдо ответил Дайскэ.
— Как вам будет угодно, — сказала Митиё.
— Так, пожалуй, и сделаем. Нечестно обманывать Хираоку. Я постараюсь объяснить ему реальное положение вещей. Если понадобится — извинюсь. Разумеется, всё может получиться вопреки моим ожиданиям, но я сделаю всё, чтобы предотвратить трагический исход. Неопределённость — вещь мучительная, да и перед Хираокой как-то неловко. Но, может быть, мои действия заставят вас испытать стыд перед мужем? Сама мысль об этом мне тяжела. Впрочем, и мне не избежать стыда. Но каждый должен нести ответственность за свои поступки. Именно поэтому надо преодолеть стыд и всё до конца рассказать Хираоке, пусть даже это не принесёт никаких результатов. Откровенное признание тем более необходимо, что сыграет решающую роль в нашей дальнейшей судьбе.
— Я всё поняла. И готова умереть, если случится что-нибудь ужасное…
— Умереть… Допустим. Но я должен знать, когда это произойдёт. Иначе зачем же мне говорить с Хираокой?
Митиё снова расплакалась.
— Итак, я всё расскажу Хираоке.
Когда они простились, солнце уже клонилось к закату. Но Дайскэ не пошёл провожать Митиё, как в прошлый раз. Чуть ли не час он просидел в кабинете, прислушиваясь к пению цикад. После откровенного разговора с Митиё Дайскэ почувствовал облегчение. Он взялся было за перо, чтобы условиться с Хираокой о встрече, но, написав приветствие, остановился, вдруг ощутив, как угнетает его сознание долга. В одной рубашке, босиком, он выскочил в сад. На веранде появился Кадоно, который спал мёртвым сном всё время, пока Митиё была в доме.
— Поливать рано, — сказал он, держась обеими руками за коротко остриженную голову. — Солнце ещё не село.
Не отвечая, Дайскэ забрался в угол сада и принялся сметать в кучу опавшие листья бамбука. Пришлось и Кадоно, сняв кимоно, спуститься с веранды.
Сад был небольшой, но земля так пересохла, что увлажнить её оказалось нелегко. Дайскэ не выдержал, пожаловался на боль в руках, обтёр ноги и поднялся на веранду. Так он и сидел там, отдыхая и дымя сигаретой. Кадоно поглядел на него и спросил насмешливо:
— Что, сэнсэй, сердце не в порядке?
Вечером Дайскэ отправился с Кадоно на храмовый праздник на Кагурадзаку, купил несколько горшков с осенними цветами и поставил перед домом, чтобы их смочило росой. Близилась ночь, на ясном, удивительно высоком небе сияли звёзды.
Дайскэ решил не закрывать перед сном ставни, мысль о ворах никогда не приходила ему в голову. Он погасил лампу и, ворочаясь с боку на бок, глядел из-за полога на тёмное небо. Перед его мысленным взором с необыкновенной яркостью проходили события минувшего дня. Ещё немного, и всё окончательно решится, размышлял Дайскэ, ощущая радостное биение сердца в груди. Постепенно в обволакивающем его мраке Дайскэ погрузился в глубокий сон.
На другое утро он собрался отправить Хираоке письмо, черкнув всего несколько слов. «Нам надо поговорить, пожалуйста, сообщи, когда тебе будет удобно. Меня устраивает любое время». Он положил записку в конверт, наклеил марку, и тут ему показалось, будто он идёт ва-банк. У него даже руки дрожали, когда он отдавал Кадоно конверт, велев ему бросить его в почтовый ящик, словно в конверте была не записка, а сама посланница судьбы. После ухода Кадоно нервное возбуждение сменилось ощущением пустоты. Вдруг всплывшее воспоминание о посредничестве между Хираокой и Митиё три года назад было как дурной сон.
Два долгих дня провёл Дайскэ в напрасном ожидании вестей от Хираоки. Не было ничего и на третий и на четвёртый день. Между тем подошло время, когда Дайскэ обычно ездил на Аояму за деньгами. В кармане у него уже почти ничего не оставалось. Но Дайскэ был теперь готов к тому, что придётся как-то жить без помощи отца. Он и мысли не допускал отправиться туда как ни в чём не бывало.
Два-три месяца продержусь, утешал себя Дайскэ, продам что-нибудь из книг или одежды, а потом, когда всё уладится, начну потихоньку искать работу. Он вспомнил слышанную от других истину, почти вошедшую в поговорку, что-де никто ещё так просто не умер с голоду, что всё как-нибудь образуется.
Так и не дождавшись ответа от Хираоки, Дайскэ на пятый день в самую жару сел на трамваи и отправился в редакцию, но там ему сказали, что Хираока будет лишь через несколько дней. Выйдя на улицу и глядя вверх на грязные окна, Дайскэ пожалел, что, прежде чем ехать, не справился по телефону. Может быть, Хираока не получил его записки? Дайскэ умышленно послал её на редакцию. На обратном пути он зашёл в букинистический магазин, где часто бывал, сказал, что хочет продать ненужные ему книги и просит зайти их посмотреть.
Ему ничего не хотелось в этот вечер, даже поливать сад, и он праздно наблюдал за Кадоно, который там работал в белой сетчатой рубашке.
— Вы устали, сэнсэй? — гремя ведром, спросил Кадоно. Терзаемый тревогой, Дайскэ пробормотал что-то невразумительное. Ужинал он без всякой охоты, почти не ощущая вкуса еды. Быстро проглотил рис, отбросил палочки и позвал Кадоно.
— Поезжай к Хираоке, спроси, получил ли он моё письмо. Если получил, скажи, что просят ответить и ответ передать с тобой.
На всякий случай он объяснил Кадоно, что речь идёт о письме, которое он на днях посылал в редакцию. В ожидании Кадоно Дайскэ вышел на веранду и сел в кресло. Вернувшись, Кадоно застал Дайскэ неподвижно сидящим в темноте.
— Был я там, — сообщил Кадоно. — Хираока-сан просил передать, что письмо получил и утром пожалует.
— Ага. Спасибо!
— Ещё он просил передать привет и сказал, что надо бы ему прийти раньше, но он не мог, потому как ухаживает за больной, и просил его извинить.
— За больной? — вырвалось невольно у Дайскэ.
— Да, ихняя супруга вроде бы прихворнула.
В темноте лица Кадоно видно не было, лишь смутно белело летнее кимоно.
— И что, худо ей? — настойчиво спросил Дайскэ, с силой сжимая подлокотники кресла.
— Не знаю, что и сказать вам. Вроде бы не очень хорошо, но и не так уж плохо, раз Хираока-сан завтра собирается прийти.
Этот довод немного успокоил Дайскэ.
— А что за болезнь?
— Да я мимо ушей пропустил.
На этом разговор прекратился. Кадоно вернулся к себе и через несколько минут Дайскэ услышал, как звякнул абажур о стекло лампы. Наверно, Кадоно зажёг свет.
Дайскэ продолжал сидеть в темноте. Тело его оставалось неподвижным, в то время как сердце замирало от волнения, а сжимавшие подлокотники кресла руки стали влажными. Дайскэ позвал Кадоно.
— Вы всё ещё впотьмах! — воскликнул Кадоно. — Может, зажечь лампу?
Дайскэ сказал, что зажигать не надо, и снова стал задавать вопросы, связанные с болезнью Митиё, Есть ли сиделка, озабочен ли Хираока, он не ходит на работу из-за болезни жены или есть какая-нибудь другая причина, словом, Дайскэ интересовался каждой приходившей ему в голову подробностью. Однако Кадоно повторил лишь то, что уже говорил, а в остальном это были высказанные наобум, ни на чём не основанные догадки. И всё же Дайскэ почувствовал облегчение, сидеть в одиночестве было просто невыносимо.
Перед сном Кадоно вынул из почтового ящика письмо. Дайскэ взял его, но не спешил прочесть, продолжая сидеть в темноте.
— Вроде бы с Аоямы, — сказал Кадоно. — Принести лампу?
Дайскэ велел поставить лампу у него в кабинете и вскрыл конверт. Это было письмо от Умэко, довольно пространное.
«Вы, вероятно, немало поволновались в последнее время из-за бесконечных разговоров о вашей женитьбе. Да и мы все здесь тревожились, и я, и ваш брат, и всех больше, конечно, отец. Только хлопоты оказались напрасными. В последний раз, когда вы у нас были, вы, кажется, заявили отцу о своём решительном отказе. Жаль, разумеется, но ничего не поделаешь, и мы примирились с этим. Потом я узнала, что, разгневавшись, батюшка отказал вам в помощи, и решила, что именно поэтому вы и перестали у нас бывать. Вы даже не пришли, как обычно, за ежемесячным содержанием, а я так ждала и уже стала волноваться. Отец говорит: «Не обращай внимания». Муж со свойственной ему беспечностью заявляет, что, мол, сам прибежит и уж тогда пусть хорошенько попросит у отца прощения. А не придёт, я сам к нему съезжу, поговорю, как брат с братом. О вашей женитьбе никто больше не помышляет, так что не беспокойтесь. Только отец, кажется, ещё сердится, и пока нет надежды, что он сменит гнев на милость. Вот я и подумала, что вам пока и в самом деле лучше не приходить. Только не представляю, как будет с деньгами, которые вам отец ежемесячно выдавал. Вряд ли вы сможете заработать себе на жизнь, я ведь вас знаю, так что вам туго придётся, и мне вас заранее жаль. Поэтому я распорядилась на свой страх и риск и посылаю вам обычную сумму, продержитесь как-нибудь до следующего месяца. А там, может, отец перестанет гневаться. Я попрошу мужа поговорить с ним. И сама при случае поговорю, попрошу у него за вас прощения. А до этого вам лучше здесь не показываться».
Написано было много, но, как и всякая женщина, Умэко без конца повторялась. Дайскэ вынул чек, внимательно перечёл письмо, снова вложил его в конверт и мысленно поблагодарил невестку. Когда она писала, то, видимо, вспомнила давнишний совет Дайскэ пользоваться в письмах простым разговорным стилем, только подпись ему не понравилась, в ней не хватало изящества.
Дайскэ пристально смотрел на лежавший подле лампы конверт. Ещё месяц он сможет жить, как жил прежде. Однако забота невестки, за которую Дайскэ ей так благодарен, пойдёт ему скорее во вред, чем на пользу. Ведь рано или поздно ему всё равно придётся начать новую жизнь. В то же время до разговора с Хираокой он не собирался приниматься за работу ради пропитания, и в этом смысле дар невестки приобретал в его глазах особую ценность.
В эту ночь, как и накануне, Дайскэ, прежде чем забраться под сетку от москитов, задул лампу, но не возражал, когда Кадоно пришёл закрывать ставни. Небо ему было видно и через стеклянную дверь веранды, правда, оно казалось чуть темнее, нежели вчера. Может быть, наплыли тучи, подумал Дайскэ и не поленился выйти на веранду посмотреть. И как раз, когда из-под карниза он глянул ввысь, с неба упала звезда, прочертив в темноте яркую дугу. Дайскэ снова забрался в постель, но уснуть не мог и всё время обмахивался тихо шелестевшим веером.
Отношения с родными его мало занимали, с мыслью о работе он давно смирился. Единственное, что его мучило, это болезнь Митиё, её причины и следствия, и ещё мысль о предстоящей встрече с Хираокой. Хираока велел передать, что придёт к девяти, до наступления зноя. Начало разговора нимало не волновало Дайскэ, они обменяются несколькими вежливыми фразами — и всё. Тема разговора тоже давно определена, последовательность будет зависеть от обстоятельств. Словом, волноваться не о чем. Только бы Хираока его понял и всё обошлось без скандала. Да и самому надо вести себя как можно сдержаннее. Дайскэ решил хорошенько выспаться, закрыл глаза, но уснуть оказалось ещё труднее, чем накануне. Забрезжил рассвет. Дайскэ вскочил и, как был, босиком выбежал в сад. Он долго бродил по холодной росе, потом вернулся на веранду, сел в кресло и в ожидании восхода солнца задремал.
Его разбудил Кадоно, который, протирая сонные глаза, пришёл открывать ставни. Всё вокруг, насколько хватал глаз, Купалось в багровых лучах солнца.
— Что это вы так рано? — удивился Кадоно. Дайскэ, не мешкая, пошёл в ванную умываться. Завтракать он не стал, выпил только чашку чая. Затем рассеянно просмотрел газету, не вникая в смысл и тут же забывая прочитанное. Внимание его было целиком поглощено стрелками часов. Два с лишним, часа оставалось до прихода Хираоки. И Дайскэ не знал, как убить время. Он буквально места себе не находил. За что не принимался, всё валилось из рук. Вот бы проспать эти два часа, а потом проснуться и увидеть Хираоку.
Пока он придумывал, чем бы заняться, на глаза ему попалось письмо Умэко. «Вот что я должен сделать», — подумал Дайскэ, заставил себя сесть за стол и написать благодарственное письмо невестке. Он нарочно употреблял изысканно-вежливые обороты, витиеватые и очень длинные, но когда вложил письмо в конверт и написал адрес, оказалось, что не прошло и четверти часа. Полными тревоги глазами Дайскэ уставился куда-то в пространство, словно пытаясь сосредоточиться на какой-то мысли. Потом вдруг встал.