Томас М. Диш Томас Неверующий
Человеку несведущему ТОМАС вовсе не казался тем, чем в действительности был: электронно-вычислительным центром ЦРУ. Его задача состояла в определении Теоретической Вероятности Ошибки или Фальсификации в Донесениях[1]. А с точки зрения Ирвина Уайтхолла, подлетающего в данный момент на аэротакси к Пенсильвания-авеню, ТОМАС самым убедительным образом походил на ботанический сад.
Первоначально проектные спецификации предусматривали простой куб из черного базальта, немного напоминающий камень Каабы. Но многочисленные протесты (450 килограммов писем за месяц в кульминационный момент кампании) заставили Конгресс в конце концов не согласиться с мнением своей собственной архитектурной комиссии, продолжавшей упорно наставать на том, что Кааба, возведенная на Пенсильвания-авеню, является необходимым эстетическим элементом Комплекса. В это время случился очередной кризис в западной Африке, спровоцированный некоторыми американскими корпорациями, и Конгресс ухватился за возможность убить одним камнем (кубическим) двух зайцев: было решено, что на поверхности и вокруг ТОМАСа вырастет сад, который станет символизировать дружбу, связывающую два больших континента, Африку и Северную Америку.
Во славу этой нерушимой дружбы ТОМАС в значительной степени избавился от жары: благодаря ловким ухищрениям и садоводческому искусству затененные грани куба (Африка) благоденствовали, равно как и роскошный сосновый бор (Северная Америка), его увенчивающий. Что касается того, было или не было нарушено эстетическое равновесие Комплекса, вопрос оставался дискуссионным. Во всяком случае, сад, и тут не поспоришь, творил чудеса в плане связей с общественностью: ТОМАС был первым этапом туристического маршрута всех африканцев, посещающих Вашингтон, примерно 200 тысяч человек в год.
Вот и сейчас около тридцати чернокожих с юношескими лицами улыбались Человеку-Полароиду.
Уайтхолл вышел из такси и подождал, когда счетчик выплюнет его кредитную карту. На боковом табло зажглась надпись: «Благодарю за то, что согласились быть моим клиентом. Надеюсь, вы остались довольны прогулкой».
— Не за что. Спасибо, — ответил Уайтхолл на оба предложения.
Машина снова взмыла в воздух.
— Добрый день, мистер Уайтхолл, — поприветствовал его Человек-Полароид.
— Добрый день, Бенни.
Человек-Полароид повернулся к туристам, нахмурив брови.
— Эй, вы там… с орхидеей в бутоньерке… сдвиньтесь влево, вы загораживаете тех, кто за вами. Остальные, смотрите вперед!
Чего, конечно, никто не стал делать до тех пор, пока Уайтхолл не скрылся в глубине ухоженного сада. В таких случаях Уайтхоллу всегда казалось, что он участвует в рекламном аттракционе отдела по связям с общественностью. Конечно же, он понимал свою роль, он, который прошел все ступени служебной лестницы (включая учебу, позволившую ему получить диплом), никогда не кичась цветом своей кожи. Даже если сам попадал под действие мер, носивших явно дискриминационный характер, он молчал. Обвинение в расизме было плохой отметкой в личном деле, на этом, как правило, карьера заканчивалась. Уайтхолл в достаточной степени верил в свои способности, чтобы проявлять великодушие по отношению к тем, кого он обходил по мере иерархического продвижения, даже когда они вызывали у него антипатию. И эта вера оказалась оправданной, поскольку к тридцати четырем годам он стал нянькой и штатным программистом ТОМАСа. Король джунглей в некотором роде.
Кроме того, он являлся передаточным звеном и главным толкователем, исполняя роль дефиса между большим электронно-вычислительным центром и огромной бюрократической организацией, им владеющей. И поэтому в данный момент он был вынужден прервать отпуск, который проводил в Квебеке, чтобы вернуться в Вашингтон по срочному вызову своего непосредственного начальника Дина Толлера, директора Центрального Разведывательного Управления. Инструкции прибыть в собственный кабинет сами по себе значили еще больше, чем прерванный отдых. Когда директор ЦРУ слушал Баха, требовалось, чтобы он видел, как крутятся бобины стереомагнитофона. А если он желал побеседовать с ТОМАСом, ему необходимо было находиться в кабинете Уайтхолла, непосредственно над компьютером.
Толлер сидел в кресле подчиненного и клокотал от ярости. Уайтхолл сочувственно глянул на своего первого заместителя, Клэббера, и двух сотрудников, которых привел с собой шеф. Те выглядели совершенно подавленными. Работа по осуществлению связи не входила в их компетенцию.
Толлер поднялся, испустил громовой рык (когда он открывал рот, никакие сравнения, кроме как с торнадо, в голову не приходили) и двинулся на Уайтхолла, потрясая перфорированной лентой. Это был отчет ТОМАСа.
— Что сие означает, Уайтхолл? Вы знаете, что сие означает? Сделайте одолжение, объясните мне, что сие означает.
Уайтхолл схватил бумажную ленту.
«Охренительная чушь!» — прочел он в ней.
— Это значит, что проанализированное донесение имеет очень высокую степень невероятности, господин директор, — ответил он. — Менее одного шанса на миллиард. ТОМАС не смог точно подсчитать вероятность, я полагаю, вернее будет сказать, невероятность.
— Речь, таким образом, идет… о невозможности?
— Да, насколько ТОМАС способен определить. Строго выражаясь, по моему мнению, не существует ничего, что было бы невозможным.
— Если это невозможно, машина так и говорит. Но в любом случае, она не должна говорить грубо. Охренительная, это недопустимое слово.
— Разумеется, господин директор. Думаю, это маленькая шутка техника, программировавшего ТОМАСа.
— Кто этот техник?
— Полагаю, что я, господин директор.
— Вы полагаете?
— Это всего лишь манера говорить, речевая привычка, связанная с тем, что по роду занятий я оперирую вероятностями. Я действительно ввел данное выражение в программу ТОМАСа, но никогда не думал, что ему придется к нему прибегнуть. Позвольте поинтересоваться, о чем сообщается в донесении? Не розыгрыш ли это?
— Вы все равно не поверите, Уайтхолл.
— Моя работа не в том, чтобы верить, я лишь занимаюсь вероятностями.
— На прошлой неделе, сразу после вашего отъезда, поступило донесение из Уганды. Я было подумал, что наш агент в Кампале развлекается, но он, как известно, начисто лишен чувства юмора. Короче, Несбит… э-э-э… я хотел сказать…
— Наш агент в Кампале, — подхватил Уайтхолл.
— Черт возьми, Уайтхолл, вообще-то, вы должны знать наших осведомителей исключительно по кодовому номеру.
— А я бы и не знал имен, если бы вы их не поминали при всяком удобном случае.
— Наш агент в Кампале, — невозмутимо продолжил Толлер, — имеет индекс доверия один из самых высоких по всему Управлению. Если информация всего лишь слух, Несбит обязательно уточняет, и, как правило, знает, до какой степени ему можно верить. Клэббер, каким был индекс Несбита до этой истории?
— 0,87, господин директор. Только у Сэндбурна в Москве выше.
— У кого?
— У агента 36-М, господин директор.
— Будьте внимательны, Клэббер. Никогда не называйте наших людей по именам, даже среди нас. Это плохая привычка. Вы можете нанести ущерб их безопасности.
Бровь Клэббера едва заметно приподнялась, а кожа на щеке натянулась, гримаса, предназначенная Уайтхоллу, давала понять, что их шеф — создание невыносимое. Уайтхолл склонил голову и поджал губы, что имело целью одновременно успокоить насторожившихся адъютантов Толлера и перейти к следующему вопросу:
— Что сообщает агент 9-К в своем донесении?
— Чистейший вздор! Полный абсурд! По его словам, колдуны Уганды — из тех, что живут в заповеднике Мерчисон Фоллс, где такие вещи еще в ходу — сконструировали левитатор, антигравитационный механизм, способный поднять вес в десять тонн.
Вопреки своему собственному утверждению, Уайтхолл вынес вердикт во всем его лаконизме:
— Невозможно.
— Или, как выражается ТОМАС, охренительная чушь, верно? Но дело в том, что у Несбита индекс доверия 0,87, по крайней мере, был таким.
— Кто выступил его информатором? Гамадрил?
— На информатора он не ссылается, он справился сам, лично проникнув на территорию заповедника. И если бы вы видели его список расходов! Только на то, чтобы получить доступ, пятьсот долларов! Он пробыл там три недели и утверждает, что видел это своими глазами.
— Какой-то фокус.
— Несбит клянется, что любой трюк исключен. Демонстрация проходила под открытым небом. Платформа левитатора была сделана из тиковых брусьев, ограждающие перила — из бамбука. Никакого видимого двигателя. Груз состоял примерно из двадцати пяти коров. Приблизительно десять тонн. Все это было поднято на высоту около тридцати метров, выше верхушек самых высоких деревьев. Остановившись там, платформа начала перемещаться в горизонтальном направлении. Она опустилась только после того, как одна из коров ухитрилась перелезть через перила и сверзиться вниз. Несбит осмотрел ее и говорит, что сила тяжести оказала на корову очень серьезное воздействия. Операцией, которая продолжалась двадцать минут, руководили два колдуна, один на борту левитатора, другой, его помощник, на земле. Такова история Несбита. Что вы о ней думаете?
— Что это бред психопата.
— И моим первым порывом было послать туда психоаналитика. У меня нет желания отзывать Несбита, так как во всем остальном его работа безупречна. Вот только…
— Вот только?..
— Это дело полностью дезориентировало нас, нас и ТОМАСа. Индекс Несбита рухнул вниз, как та корова, что свалилась с левитатора. В данный момент он составляет 0,37. Предлагаю вам самим догадаться, каким образом это сказывается на отношении к его донесениям.
— ТОМАС делает то, на что и запрограммирован. Анализируя донесение, он пользуется двумя переменными: вероятностью того, о чем идет речь в самом докладе, и доверием, которое вызывает его автор. Полагаю, он понизил индекс Несбита в связи с этой историей о левитации.
— Но понизилась оценка и всех остальных его донесений. Если он сообщит, что в Уганде сейчас три часа ночи, ТОМАС поставит это под сомнение. Кстати, откуда ТОМАС знает, что донесение о левитации ложное? У него имеются предвзятые представления, по которым он судит?
— Да, в крайних случаях.
— Уайтхолл, а вы не допускаете гипотезы, что Несбит не лжет и не сошел с ума и что он действительно видел то, о чем говорит?
Уайтхолл глядел на Толлера с жалостью и ничего не отвечал. До чего же заразительны иррациональные объяснения, думал он.
Толлер побагровел и раздавил свою сигару в пепельнице.
— Не надо смотреть на меня с превосходством, доктор Уайтхолл. Я, может быть, не так долго обучался, но, черт побери, вы находитесь у меня в подчинении, и я хочу получить ответ!
— Хорошо, если вы настаиваете, я скажу, что антигравитация — явление допустимое. Она предполагает физическую модель мира, отличную от той, которой пользуемся мы в данный момент, но нам уже приходилось менять наши модели. Вот только… Ньютоном XXI-го века станет колдун? Охренительная чушь! Это противоречит всем западным представлениям и моим личным взглядам. Это антирациональная гипотеза. Антиматематическая. Колдовство и магия базируются на аналогии, а не на причинно-следственных отношениях. Когда колдовство дает результаты, то это происходит благодаря самовнушению. Существуют случаи…
— Мне они все известны. Вы что думаете, я научился читать только на прошлой неделе? А в чем вы можете упрекнуть метод аналогий? Именно им пользуется ТОМАС.
— Вы правы. Однако компьютер не вызывает те события, которые он математически имитирует. Калькуляторы не занимаются промыванием мозгов. Чистая наука описательна. Колдовство всегда было предписательным.
— Ладно… Тогда объясните мне следующее: в прошлый понедельник угандийский представитель в ООН подал жалобу в связи с вторжением в воздушное пространство страны. Уточню: по его словам, какие-то аппараты летали над заповедником Мерчисон Фоллс, сея панику среди домашней скотины.
— Похоже, делегат — человек очень простодушный.
— Разумеется. Но есть еще кое-что: вчера Сэндбурн…
— Вы хотите сказать агент М-36, не так ли? — перебил его Клэббер.
Замечание было совсем некстати, и выражение лица Уайтхолла недвусмысленно на то намекнуло.
— …прислал донесение из Москвы, — продолжил директор ЦРУ. — Он сообщает, что семь самых лучших советских агентов получили приказ сдать текущие дела и готовиться к переброске в Уганду. Пятеро из них находились здесь в Вашингтоне, так что я имел возможность перепроверить информацию. Русские, похоже, менее недоверчивы, чем ТОМАС.
— Насколько я знаю, Премьер-министру СССР раз в неделю составляют гороскоп. Это не совсем то, что ТОМАС.
— И все же следует предположить, что в заповеднике что-то происходит…
— Что-то… Может быть.
— Однако когда я передаю данные ТОМАСу, вот что он мне отвечает! — воскликнул Толлер, встряхивая розовую бумажную ленту, которую держал двумя пальцами за самый кончик. — Он не допускает и одного шанса на миллиард, что это донесение соответствует действительности. Вы сознаете, какому количеству совершенно невозможных вещей он предоставляет более высокую степень вероятности? Уайтхолл, я начинаю думать, что ваше горячо любимое дитя — с ахиллесовой пятой.
— Не исключено, что даже по своей природе, Томас не способен доверять колдовству, — сказал Уайтхолл, интерес которого к проблеме возрастал обычно по мере ее усложнения. — Вероятно, есть нечто более глубинное, чем программа. В конце концов, ТОМАС — машина, и можно с уверенностью утверждать, что он исповедует абсолютную веру в причинно-следственные отношения. Веру обоснованную, на мой взгляд, тем не менее, во мне достаточно человеческого, чтобы допустить немного сверхъестественного. Во время телешоу в основном.
— Если что-то есть, оно не является сверхъестественным, Уайтхолл. По определению.
— Конечно, конечно…
Возникло долгое молчание, слышно было только, как Клэббер хрустит пальцами.
— Вы собираетесь, как я понимаю, направить кого-нибудь в Кампалу, — произнес наконец Уайтхолл. — Не знаю, какой индекс присудил бы вам ТОМАС, будь он в курсе, но я склоняюсь к тому, чтобы согласиться с вами. Однако, поскольку вы приняли свое решение еще до моего возвращения и, вероятно, даже до того, как мне позвонили, я не понимаю, зачем вам понадобилось консультироваться со мной.
— Все дело в том, кого я решил послать. Речь идет о Томасе Мванга Хва. И это вы мне его завербуете.
Традиционно, обучение медицине — дело нешуточное, в одинаковой степени и получение диплома инженера не дается молодому человеку с легкостью. Но когда в 1985-ом году Медицинская Школа Гарварда и Массачусетский Технологический Институт объединили свои финансовые и материальные ресурсы, чтобы основать Академию Сервомеханики и Микрохирургии имени Кеннеди, был создан не только новый тип образовательного учреждения, но и новый тип студента, для него предназначающийся. В 1985-ом году микрохирургия существовала еще только в мечтах, которые могли реализоваться лишь после того, как появится достаточное количество медиков, мыслящих как инженеры, и инженеров, работающих на медицину, чтобы начать полномасштабные исследования в этой новой области. И через два поколения они уже шли полным ходом.
Для поступления в Академию Кеннеди требовалось получить персональное приглашение, от которого редко кто отказывался. Каждый год «Лайф» помещал на своих страницах статью о поступающих студентах, сопровождаемую краткими биографиями двенадцати из них. Некоторые эти справки казались охренительной чушью, если воспользоваться выражением. Взять, к примеру, заметку о Томасе Мванга Хва.
Томас Мванга Хва был старшим сыном колдуна из Буганды, состоящего в родстве с кабакой Мванга, наследным вождем Буганды, главной из четырех провинций Уганды. В возрасте семи лет сын колдуна обратился в католичество и бежал в Кампалу, столицу. Образование, на которое для него не поскупились иезуиты, управляющие приютом, где он укрылся, было в основном сосредоточено на изучении Фомы Аквинского. А позже, когда его вера достаточно окрепла, перешло к Платону, Аристотелю, Блаженному Августину, равно как к Декарту, Паскалю и Вольтеру, которых преподобные отцы более не считают опасными.
В двенадцать лет Томас открыл для себя логический позитивизм. Он читал в потаении Рассела, Виттгенштейна и Айера. До этого момента физика занимала очень малое место в образовании юного Мванга Хва, химия — еще меньшее. Познания в математике были серьезными, но устаревшими. Что касается биологии, то его представления об этой науке базировались исключительно на интуиции. Последующие пять лет он посвятил заполнению пробелов и достиг таких успехов, что на выпускных экзаменах, организованных в мировом масштабе и патронируемых местным отделением Корпуса Волонтеров Мира, был квалифицирован вторым по физике и химии. Приглашение продолжить обучение в Академии Кеннеди последовало автоматически. Томас принял его почти столь же автоматически.
И даже для него Академия Кеннеди не была бесполезной. Вообще-то, он привык работать в своем собственном ритме, достаточно быстром, но скорее хаотичном. В Академии ему пришлось приноравливаться к общему движению. Он проклинал каждую минуту существования, но в действительности любил свою муку. Порою вихри новых идей, кружащих по Академии, повергали его в состояние почти транса.
Удивительно, но он даже завел несколько друзей.
Конечно же, Томаса, как и его однокурсников, постоянно приглашали на различные мероприятия: банкет ООН в Нью-Йорке, ежегодный костюмированный бал Волонтеров Мира в Плаза, великосветские приемы Бостона… И по примеру своих сотоварищей ему приходилось скрепя сердце отклонять эти приглашения. Однако в самом начале обучения, еще не будучи хорошо осведомленным, он присутствовал на одном из подобных обедов. Доктор Ирвин Уайтхолл устраивал прием для всей Филадельфии, и вечеринка получилась очень приятной. Уайтхолл оказался искусным собеседником, и они в течение двух часов обсуждали роль Церкви в африканской политике (Томас теперь был антиклерикалом — о, неблагодарность!). Перед расставанием Уайтхолл предупредил его об опасностях, подстерегающих светскую знаменитость.