Прошла еще секунда, другая, потом десять, – и вдруг Кирилл понял, что он жив. Он не знал, почему он жив, и что случилось с подрывником, и где он прячется, но Кирилл понял, что Аллах дал ему несколько секунд, и Кириллу даже не пришло в голову просить у кого-то помощи.
Он выскочил из джипа и открыл заднюю дверцу. Там, лихорадочно роясь, он нашел желтый буксировочный трос. Трос он выкинул на белый снег, развернул джип и зацепил трос за «жигули».
Он сел за руль, завел мотор и дернул. Он ожидал, что «жигули» сдетонируют рывка, но не тут-то было. Джип, взревывая, полз по заснеженной колее, и «жигули» шли вслед за ним. Они миновали стену дома и черные ворота, потом они миновали шлагбаум с будочкой, а потом Кирилл проехал еще пятьдесят метров и свернул на перекрестке, и «жигули» потащило на обочину, и они засели, рылом вверх, в огромном сугробе, загораживавшем подходы к какой-то заставленной машинами пятиэтажке.
Кирилл выскочил из джипа, отцепил трос, снова отъехал от «жигулей» и схватился за телефон, – и тут из пятиэтажки выскочил человек. Человек бежал, подпрыгивая, по свежему снегу, и полы его распахнутой куртки развевались, как крылья летучей мыши. У человека была черная кепка и седая бородка, и он был побит жизнью, как ржавые «жигули».
Человек подбежал к джипу и ударил колесо ногой. Кирилл выскочил наружу, и человек заорал:
– Ты что, окосел? Ты че с тачкой делаешь, а? Крутой, да? Крутой?
От него несло потом и спиртным.
– Ты… где… ее поставил? – медленно наливаясь яростью, процедил Кирилл, – ты ее у моего дома поставил, ты…
Человек ударил Кирилла по челюсти. Точнее, он попытался это сделать, но был чересчур пьян, и Кирилл легко уклонился, выхватил пистолет, и выстрелил в снег перед незадачливым владельцем «жигулей», раз и другой.
Человек сунул руку в карман. Кирилл выстрелил ему в ногу. Брань превратилась в истошный визг, пьяный повернулся и побежал от Кирилла прочь, прихрамывая, как дворняжка, которой отдавили лапу. Кирилл выстрелил поверх его головы, и стрелял, пока не закончились патроны, а потом он сунул руку в карман, и вытащил оттуда вместо новой обоймы какую-то россыпь мелочи и беленький квадратик.
Кирилл вгляделся в квадратик. На нем было написано:
Cyril V. VodrovNavalis AvariaChief executive officerИ телефоны лондонского офиса.
Кирилл стоял посереди снегопада, с пистолетом в одной руке и визиткой в другой, а незадачливый владелец «жигулей», визжа, улепетывал куда-то в подъезд.
Он, Кирилл Водров, кадровый дипломат, миллионер, владелец особняка в Кенсингтон Гарденс и управляющий директор «Навалис Авария», чуть не убил человека из-за того, что тот запарковал свою машину на улице возле дома Водрова.
Кирилл перезарядил пистолет, и, прицелившись, высадил четыре пули по колесам сползшей в сугроб «пятерки». Потом он шагнул к «жигулям», тут же погрузившись по колено в снег, и сунул под дворники белый квадратик визитки.
Когда он въехал в ворота, на пороге дома стояла Диана.
Она была без платка, и длинная шубка, впопыхах накинутая на плечи, едва сходилась на набухающей ягоде живота.
– Стреляли? – настороженно сказала Диана.
Кирилл обнял ее и зарылся лицом в черные душистые волосы.
– Я не слышал, – сказал Кирилл.
* * *Кириллу снился сон.
Ему снилось, что он сидит вместе с Джамалудином Кемировым в московском ресторане «Черный бархат», и на сцене, в алом разорванном платье и шубке из щипаной норки, поет Диана. Джамал улыбается, оскалив белые зубы, и кладет в руку Кирилла «стечкин».
– Ты не должен жениться на шлюхе, – говорит Джамал, – убей ее.
Кирилл отталкивает руку со «стечкиным», и Джамал начинает стрелять сам. У Кирилла оружия нет, и он бежит от пуль вдоль какого-то забора, и в душе его один липкий страх, и когда он добегает до сцены, он видит там труп в алом. Он переворачивает труп, и это не Диана. Это Заур.
Лицо Заура разворочено, и из уцелевшего коричневого глаза в глаз Кириллу заползает червяк.
Кирилл закричал – и открыл глаза.
Стрелки на часах показывали половину седьмого утра; тяжелые шторы на окнах спальни были задернуты, и сквозь раскрытую форточку было слышно, как о молл бьется штормовое море.
Кирилл лежал на боку, крепко обняв Диану, и она была живой и теплой, и когда он осторожно положил руку на ее набухший, как капля, живот, он услышал, как там кто-то шевелится.
Он всегда засыпал и просыпался в одной и той же позе. Он ничего не мог с этим поделать. Джамалудин однажды спросил его, спит ли он с женой в одной спальне, Кирилл замешкался и не знал, что ответить. Тогда Джамалудин обронил, как бы между прочим, что он всегда спит один.
– А если в окно всадят гранату? – сказал Джамалудин. – Зачем женщине-то умирать?
Но Кирилл пренебрег этим разумным советом и всегда спал с Дианой, и когда у нее начинались боли, он всегда обнимал ее обеими руками, и тогда получалось, что они вынашивают плод как будто вместе, – а боли случались часто. Беременность протекала тяжело, потому что тогда, девять лет назад, у Дианы был выкидыш, и Кирилла каждый раз прошибал холодный пот, когда он думал, что с ней делали солдаты, и что было бы, если б село об этом узнало.
Диана услышала крик и проснулась. Кирилл тихо поцеловал ее плечо.
– Плохой сон, – сказала Диана, – да?
– Да.
– Тебе надо принять ислам.
«Мне надо жить там, где не убивают людей».
Кирилл промолчал.
– Ты очень несчастный человек, – тихо сказала Диана, – неужели ты в самом деле думаешь, что там ничего нет?
«Нет, конечно, есть. Там, за волосяным мостом, сидит Аллах с черной бородой и в чалме. И всякие идиоты, вроде меня, которые занимались химзаводами и банками, поскальзываются и падают с этого моста в геену огненную, а милые ребята, которые стреляют в затылок девушкам и держат уразу по три месяца, бегут по мостику прямо к гуриям».
Диана положила свою руку на его руку, и Кирилл с новой силой ощутил, как под тонкой кожей ее живота бьется новая – двойная – жизнь.
– Как ты их назовешь? – спросила Диана.
– Заур. Заур и Владимир.
«Их будут звать Заур и Владимир, и у меня будет пять сыновей. Заур, Владимир, Саид-Эмин, Хас-Магомед и Алихан. Черт возьми, у меня будет пять сыновей, и старшему из них шестнадцать, и даже по кавказским меркам это очень солидно. У меня впервые в жизни есть семья».
– Послушай, – сказала Диана, – Заур и Владимир сидят там, внутри, и им очень темно; и они никогда в жизни не видели света, и Заур говорит Владимиру, что вскоре они увидят свет. «Не может быть, – говорит Владимир, – что такое свет? Что ты выдумываешь про свет, который я никогда в жизни не видел?» «В мире есть свет, – отвечает Заур, – в нем есть воздух, и море, и солнце, и многое, что мы не видели и увидим, только когда родимся», а Владимир отвечает: «Ты глупец! В мире нет ничего, кроме материнской утробы, и как только мы выйдем из нее, мы умрем, потому что еще никто из ушедших из утробы не возвращался назад и не рассказывал ничего из твоих выдумок про свет, море и мир».
Кирилл улыбнулся в темноте и поплотней прижался к женщине. Кожа ее была жаркой и чуть влажной под одеялом, и от нее, как всегда, словно пахло горным пряным лугом.
– Ты очень переживаешь, что я не мусульманин?
– Как я могу не переживать? Если мы умрем, ты ведь не попадешь в рай, а умереть можно в любой момент.
Кирилл улыбнулся, и они принялись целовать друг друга, неловко повертываясь, так, чтобы будущие Заур и Владимир не очень мешали им.
– Кирилл, – сказала Диана.
– У?
– Этот человек… Мао.
Диана надолго замолчала, и Кирилл, улыбаясь, ловил ее теплое и глубокое дыхание.
– Это он тогда велел называть себя товарищ Ахилл.
Мир внезапно померк, и Кирилл увидел, как наяву, хлещу-шую из крана воду и напряженное, мертвое лицо Дианы в стальном зеркале. Глава «Навалис Авария» лежал, зарывшись лицом в черные душистые волосы, и рука его помнила тяжесть пистолета, дергающегося в руке от боевых выстрелов.
– Я приму ислам, – промолвил Кирилл.
* * *Они приехали в Тленкой на следующий день, и там имам в старой мечети с каменной кладкой и квадратными окнами времен имама Шамиля услышал от Кирилла все причитающиеся слова, а потом уже дома объявил Диану его женой согласно шариату.
Из свидетелей были только охрана и еще несколько соседей. Не было даже Алихана – мальчик эти дни был в Москве, на обследовании в РДКБ. Кирилл знал, что Джамалудин не одобрит его поступок. То есть, разумеется, Джамалудин будет очень рад его обращению. Но Кирилл к этому времени достаточно много понимал в республике, чтобы знать, что Тленкой – село сложное, если не сказать – ваххабитское, что в селе живут отец и дед Булавди Хаджиева, и если слухи верны, то запросто иногда можно в нем застать и самого Булавди, и имам этого села иногда на пятничной молитве проповедует такие вещи, которые люди Джамала имеют обыкновение заталкивать обратно в рот их сказавшему вместе с его собственным, мелко нарезанным, языком.
Словом, отправившись в Тленкой, Кирилл как бы демонстрировал, что принимает ислам не из желания выслужиться перед Джамалудином; да это и гарантировало, что в Бештое не закатят никакого приема по случаю его обращения.
Когда Кирилл вернулся на завод, секретарша в предбаннике протянула ему трубку.
– Кирилл Владимирович! Вам звонят – из РДКБ.
Пальцы Водрова мгновенно помертвели, и он взял трубку.
На проводе был главврач. Он сказал, что Алихан прошел обследование, и все пока в норме.
– Вы знаете, Кирилл Владимирович, – продолжал голос в трубке, – вам очень повезло. Мы нашли донора. Три года назад у нас была чеченская девочка, больная лейкемией; тогда ее родственники сдавали кровь в госпитале им. Бурденко. Один из образцов подходит Алихану. Тут написано, что это человек, верный федералам. Собственно, он подполковник ФСБ.
Сердце Кирилла сбилось с ритма. Он лихорадочно шарил по секретарской конторке в поисках ручки.
– Записывайте. Булав-ди. Да, Булавди Имранович Хаджиев. Вы слышите меня, Кирилл Владимирович?
* * *Кирилл подождал ровно восемь дней. Он не торопился, во-первых, потому, что он понимал, что Джамалудин не в восторге от его поездки в Тленкой, а во-вторых, потому, что через восемь дней они пускали светомузыкальный фонтан.
Бог его знает, где Джамал углядел этот фонтан, то ли в Турции, то ли в Дубае, но выглядел он весьма впечатляюще – пятидесятиметровая овальная чаша воды, которая то била вверх подсвеченными струями, то вставала сплошной стеной, и тогда на эту стену, как на прозрачный экран, под музыку проецировались мерцающие лазерные клипы.
Джамалудин загорелся сделать этот фонтан прямо на центральной площади города, перед Домом Правительства, где раньше стоял памятник президенту Асланову. Потом памятник снесли, площадь загородили от террористов, да и устроили из нее ужасающую помойку. Кирилл был согласен, что помойка посереди города – не дело, но фонтан стоит пять миллионов евро, и все эти деньги стрясли с Navalis Avaria, и, как будто этого было мало, все, что касалось монтажа оборудования, тоже свалилось на его голову.
Джамалудин интересовался фонтаном каждую неделю и самолично отбирал все клипы, забраковав, впрочем, только два – с полуобнаженными индийскими танцовщицами и концертом Мадонны.
Фонтан открыли; площадь одели в свежую плитку, деньги на которую АТЦ выколотил со всех окрестных магазинов; на открытие сбежался весь город, все плясало и пело до трех ночи; а там, где раньше у входа на центральную площадь стояли бетонные надолбы, Джамалудин приказал устроить детский городок, – и вот на следующий день, после того, как все отплясались и отоспались, Кирилл поехал к Джамалудину.
Человек, который вылез из бронированного «мерса» во дворе некоронованного хозяина республики, ничуть не походил на того человека, который спустился шесть месяцев назад с трапа корпоративного самолета.
Он даже двигался по-другому, – плавно и вместе с тем быстро, как меж камней скользит змея, на нем вместо белой рубашки была черная глухая водолазка, и коротко стриженные волосы открывали высокий лоб с ранними морщинами и настороженными зеленоватыми глазами: такие глаза бывают только у людей, которые знают, что их в любой момент могут убить. Под пиджаком Кирилла висел «макаров».
Кирилл никогда не носил его на виду, и вообще это было глупо, щеголять оружием в окружении Хагена или Джамала, но он не расставался теперь с пистолетом и чувствовал себя неуютно, если ствола не было.
Не то чтобы ствол помогал против донных мин.
И все-таки ствол под пиджаком менял походку, и любой наблюдатель принял бы человека, вышедшего из «мерса», за местного, особенно учитывая его водителя, мальчишку лет шестнадцати. Явно сын, или близкий родич, заканчивающий школу и уже проходящий здешние университеты.
В гостиной все бросились с поздравлениями, Кирилл улыбался, а Алихан так просто сиял. Минут через пять Джамал оставил гостей и поднялся с Кириллом в кабинет.
– Отличный парень, – сказал Джамал, опускаясь в широкое кресло, – надо б его женить.
– Еще рано.
– Он же болен, – сказал Джамалудин, – если он умрет, так пусть хоть внук останется.
«Мне не нужен внук. Мне нужен Алик».
– Собственно, я об этом и хотел поговорить, – внезапно севшим голосом проговорил Кирилл, – видишь ли… Алихан… сейчас здоров. Но при этом типе лейкоза очень высок процент рецидива. Если будет рецидив, ему поможет только пересадка костного мозга. А для чеченца очень трудно подобрать донора, практически невозможно, если речь не идет о ком-то из родичей. В случае рецидива Алихан обречен.
– Мы все в руках Аллаха, – сказал Джамалудин, и лицо его потемнело и замкнулось.
– Послушай, Джамал, – сказал Кирилл, – ты видишь, как я отношусь к этому мальчику. Он для меня больше, чем сын.
– Я чем-то могу помочь?
– Три года назад уже был такой случай, болела чеченская девочка, и ее родичи все сдали образцы. Сдавали даже твои сыновья. От Мадины.
– Амир может помочь Алику? – широко улыбнулся Джамалудин.
– Нет. Это может сделать Булавди Хаджиев.
В кабинете наступила тишина. Чуть потрескивали поленья в камине, да снизу, из гостиной, доносились возбужденные голоса и перестук бильярда.
– И что ты хочешь от меня?
Голос Джамалудина тек легко, как горный ручей по камням. Хозяин республики лежал, расслабившись, в кресле, и белые сильные пальцы перебирали четки.
– Я никогда не обсуждал эту тему с тобой. Скажи, Джамал, – ты считаешь, что это Булавди убил Заура?
– А ты как думаешь?
В том, что случилось после смерти Заура, была некая странность. Она заключалась в том, что родичей Булавди не тронули. Застрелили того придурка, который вздумал приписывать себе теракт. Потерялся еще какой-то парень, по имени Исмаил, – Кирилл слышал разные жуткие слухи. В конце концов взяли даже родичей Максуда, подержали, но отпустили, – а вот родичей Булавди обошли стороной. В республике это объясняли тем, что Джамалудин и Булавди сами были родичами. Ведь Джамал Кемиров был женат на двоюродной сестре Булавди, ближе близкого, и Сапарчи даже как-то съязвил в парламенте, что если Джамал хочет извести своих кровников, ему проще всего начать с собственных сыновей.
– А ты как думаешь?
– Я думаю, что если бы ты думал на Булавди, тебя бы ничего не остановило. Я слышал много раз, как ты бранился на ваххабитов. Но ты ни разу не бранился на Булавди. Ты восхищаешься им даже тогда, когда зовешь его «чертом». И еще я думаю, что Булавди было бы нелегко нанять Максуда, после Белой Речки: ведь всем стало ясно, что Максуд – стукач. Я думаю, что Булавди просто некуда идти. В Лондоне его не примут, потому что он – меченый Красным Склоном, а в Азербайджане его убьют. Здесь ему безопасней, чем где-либо, потому что здесь у него есть нора, оружие и даже немножко денег, а когда он куда-нибудь убежит, то нора и деньги кончатся.
Джамалудин резко вскочил.
– Как ты заступаешься за них! – закричал Джамалудин, – нет, ты только посмотри, как ты разеваешь рот, так ты только и делаешь, что жалеешь их! Мои люди у тебя – убийцы, для меня у тебя доброго слова нет, а как кто шарится в горах да взрывает ментов, – так ты сразу плачешь над ним, как Би-би-си! Ты федерал или кто, а?
– Я не об этом, – сказал Кирилл.
– А о чем?
Белые сильные пальцы ухватили его за пиджак.
– А о чем? Ты предлагаешь мне помириться с Булавди? С человеком, который приговорил мой род? И только потому, что какой-то мальчишка может умереть? Мне-то что?!
Жуткая улыбка скривила рот Джамала, и он проговорил:
– Подумай, Кирилл. Даже если бы я считал, что Булавди не убивал брата, неужели я когда-нибудь кому-нибудь дам понять, что я так считаю? До тех пор, пока не поквитаюсь с убийцей?
Дух захватило у Кирилла. Черные глаза смотрели ему прямо в душу, и в глубине этих черных глаз плавали багровые огоньки, похожие на пятнышки оптического прицела. Это был совсем не тот Джамал. Не бесстрашный полевой командир. Не фанатик, бросившийся на Красный Склон, не задумываясь о смерти. Не осиротевший волк, раздавленный горем после смерти Заура, и даже не разумный, дельный хозяин унаследованного им удела. Этот человек поставил на карту все, – чтобы получить сторицей, или пулю в лоб. И не только жизнь Алихана, но и самого Кирилла ничего не значили для этого человека, как для него никогда не значила ничья жизнь. «Неужели я кому-нибудь дам понять, что я не считаю Булавди убийцей?»
Кого же ты считаешь убийцей, Джамал?
– Иди, – сказал Джамалудин, – и если я узнаю, что ты… Не думай, что ты можешь играть в эту игру, если ты научился стрелять по ржавым «жигулям».
Кирилл вышел.
Его сын был обречен.
Глава десятая Весна
Весной, когда ледяная кора потекла с гор во взбухшие реки, когда на оттаявшем черноземе клумб возле частных особняков расцвели сиреневые и белые крокусы, а на склонах гор из-под прелой листвы вылезла сочная жирная черемша, которую можно жарить с маслом и без масла, а можно есть прямо в лесу, если голоден, – весной в республике начали убивать ментов.