Ролан, без сомнения, весельчак. Типичный гуляка… Его шляпа сдвинута на бок и чудом держится на голове. У него, как у голубя, выпуклый торс, полное отсутствие шеи, а волосы подрезаны по довоенной моде.
Удалив из организма мочу, он принимается звонить, но дверь не открывается. Вероятно, он нажимает не туда, куда следует. У меня доброе сердце, я решаю ему помочь.
— Ты что, приятель? — спрашивает он меня, продолжая нажимать на кнопку, и, не глядя на меня, продолжает говорить:
— Не отвечает, бл… Я собрался к ней, она сказала, что будет ждать, а сама не открывает. У нее есть кто-то, браток, но я хочу тебе ее показать… Ерунда, что она с ним…
Пока он описывает мне Инес в самых непринужденных выражениях, я смотрю на табло с кнопками звонков и убеждаюсь, что он нажимает точно по адресу нашей милой подруги. Видимо, она задремала в ожидании услад и не слышит желанного звонка.
— Погоди-ка, приятель, я тебе открою.
Моя отмычка всегда со мной. Негромкий щелчок, и дверь открыта.
— Пошли вместе к этой шлюхе, — икает и еле выговаривает Ролан. — Я так хочу… У нее выпьем… Она то, что надо… ее на двоих хватит… Обещаю на все сто…
Зачем я иду за ним?
Хочу удивить Инес? Или проверить, насколько ночной гость способен выполнить все свои обещания? Во всяком случае, в лифте мы оказываемся одновременно.
Когда кабина останавливается, я выскакиваю и распахиваю перед Роланом дверь.
— Извини, приятель, — бессвязно бормочет пьяница. — Не надо было после водки пить пиво и ликер. Я должен был воздержаться.
Дверь в квартиру Инес открыта, видимо, согласно договоренности с Роланом. Мой новый товарищ стоит чуть ли не на четвереньках, от него разит, как из бочки.
Заплетающимся языком он говорит:
— Ш-ш-ш… Прежде, чем идти к красотке, мне надо немного в ванную… немного оправиться… Подожди меня…
Оказывается, квартира ему прекрасно знакома.
Неуверенной походкой он направляется по коридорчику к ванной, а я прохожу в комнату предупредить Инес, что ее ожидания, видимо, откладываются на будущее.
Я не говорил о комнате Инес — мне казалось это несущественным. Но следует заметить, что она — хороша, и обставлена со вкусом.
На консоли, на черном мраморном постаменте всегда стояла бронзовая голубка с широко расправленными крыльями. Я восхищался ею, брал в руки, чтобы лучше оценить тонкую работу статуэтки. Но на сей раз оказалось, что голубка слетела с цоколя и оказалась на голове Инес, вколотая в нее, как топор в полено. Одним крылом она вонзилась в правый глаз Инес, и бедную девушку залила кровь.
Это — очень непривлекательно и страшно.
Легкий взгляд назад
Человек с шишкой находится в моей приемной. Он мне отвратителен. Сифилитик в клоунском клетчатом костюме. Его шишка блестит в свете люминесцентных ламп, как железнодорожный семафор.
Компанию ему составляет Берюрье. Боров занимает его разными рассказами, не приглушая раскатов своего баса. Как обычно, он сидит на ковре, по-портновски подвернув ноги. Его массивные ходули вылезли из широченных штанов. Работая иглой с длинной ниткой, он не забывает трудиться и языком, замолкая только тогда, когда укалывается, после чего начинает ругаться. Он чинит свои огромные брюки.
Увидав в своем агентстве человека с шишкой, я хмурюсь. Накануне, у Кристиана Бордо он взирал на меня явно враждебно, но сегодня утром он предупредителен, как торговец коврами.
Он протягивает мне свою коротенькую, толстую и потную руку, я чисто рефлекторно пожимаю ее, после чего он смущенно заявляет мне, что ему надо поговорить со мной о чем-то весьма важном.
Я отпускаю его руку и открываю дверь в кабинет. Стоя, человечек производит еще более худшее впечатление, чем когда сидит. Вероятно, от того, что ноги его очень коротки, искривлены и не соответствуют величине туловища.
— В чем дело? Я вас слушаю, господин…
— Роберт Поташ.
Он начинает неистово хохотать, думая рассмешить и меня, но мое лицо сохраняет каменное выражение.
— Я пришел из-за Кри-Кри, — наконец заявляет Поташ, так как я продолжаю молчать. Сглотнув слюну, он продолжает: — Я хотел бы поговорить с вами о том, о чем Кри-Кри не сказал вам. Есть люди, которые очень озлоблены на вето. Вы, конечно, поняли, что сны — это выдумка артиста. Я полагаю, что он черпает их из угроз, адресованных ему.
— Кем?
— Я вам говорю: людьми. Нам они не известны, но он давно уже потерял сон и аппетит. Они намекают ему о конце его жизни.
— Каким образом?
— Всякими.
— Например?
Поташ пожимает клетчатыми плечами, громко причмокивает и даже пытается, как моряк, присвистнуть.
— Ну, например: при его появлении звонят погребальные колокола.
— Еще?
— Ему звонят в любое время дня и ночи, особенно, если он в студии. Его вызывают к телефону и говорят, что звонит продюсер или жена, импресарио или редактор газеты. Когда он подходит, вместо разговора звонят колокола, либо раздаются странные звуки.
— Какого рода?
— Любого: то зловещий хохот, то клаксон машины, то лошадиное ржание. Вы представляете? А потом трубку вешают. Он сходит с ума, пытается выяснить, кто звонил. Но как это сделать, если его жена, продюсер и импресарио звонят ему довольно часто?
— Есть ли еще какие-нибудь враждебные проявления, господин Поташ?
— Фотомонтажи. Он находит их в своих вещах, получает по почте. Однажды, в его уборной на студии, к стене прикололи большую фотографию, будто какой-то малыш с невероятным выражением лица набивает ему трубку.
— Может быть, из него пытаются выудить деньги?
— Нет, до сих пор этого не было, но может быть, будет. Как вы полагаете?
Без всякого приглашения появляется Берюрье со штанами на плечах, как в сырую погоду накидывают макинтош.
— У тебя нет французских булавок? — спрашивает он. — У меня сломалась молния.
— Оставь меня в покое!
Кабан снисходительно улыбается и говорит карлику, тыкая через плечо в меня свой указательный палец:
— Он не очень-то вежлив и покладист, как ты думаешь?
Затем он натягивает на себя штаны, а так как молнии нет на ширинке, прикрывает это место рубашкой.
— А вы-то кто такой, господин Поташ? — начинаю я с той безжалостностью, с которой журналисты добиваются интервью с интересующими их лицами, чтобы в дальнейшем разоблачить их.
— То есть, как это?
— Я говорю о вашем занятии.
— Я — артист мюзик-холла.
— Какого направления?
— Я работал в иллюзионе на пару с товарищем, но он влюбился в одну девицу, которой понадобилось мое место, и я очутился за бортом. Потом я работал в кино, помощником по звуку, там встретился с Кри-Кри. Мы почувствовали взаимную симпатию и ему нужен был секретарь.
— Значит, вы — его секретарь?
— Именно так.
— А в чем заключаются ваши секретарские обязанности? Игра в белот и включение телевизора?
Он краснеет. Его лицо, за исключением шишки, пылает.
Тогда я нажимаю на кнопку, которой пользуюсь, чтобы вызвать Матье. Я нажимаю, как и условлено, три раза. Вскоре появляется рыжий Матье с данными на Поташа.
Дело вот в чем: на нашей двери весит табличка “Входите без звонка”. Прибывший волнуется. Если это — клиент, то Матье, после того, как его усадит (клиента, разумеется, а не Матье), уже снимает отпечатки пальцев и справляется о досье на посетителя.
На квадратике картона я читаю:
“Роберт Поташ, родился в Понтено, воспитанник сиротского приюта. В 16 лет осужден за угон машины. В 25 лет участвовал в вооруженном нападении (в банде был шофером). В 28 лет осужден на 18 месяцев тюрьмы за подлог чеков. В заключении сошелся с Мартивэ Жозефом — профессиональным фокусником. Вместе разработали номер. После освобождения доработали его. С тех пор данные о нем отсутствуют”.
Кивком головы благодарю Матье. Хороша птичка! А мой рыжий — вот настоящий фокусник. Он деликатно выходит, а я протягиваю Поташу карточку.
— Что-нибудь забыто? — спрашиваю я. Он внимательно читает текст, изредка подмигивая мне. Когда кончает, спрашивает:
— Черт возьми, как вы узнали все это?
— Это — мое ремесло, дружок. Ну, так как?
Он качает головой.
— Старая история. Сами понимаете, когда растешь беспризорником, то…
Я забираю у него карточку, рву и выбрасываю в корзину для бумаг. Видимо, это успокаивает моего собеседника и производит на него впечатление, что прощаются его прошлые поступки. Нет ничего отраднее отпущения грехов, независимо, где и как оно происходит.
— А не ты ли провоцировал муки Кри-Кри? — спрашиваю я.
Он подскакивает.
— Не говорите так, патрон!
Замечательно, он назвал меня патроном — вероятно, за мое всезнание его прошлого.
— Я всем обязан Кри-Кри. Он — великий человек.
— Значит, ты волнуешься за него!
— Очень!
Он ерзает на стуле и добавляет:
— Я боюсь не только за второе июня. Второе июня — это сон есть сон. Не так ли?
Жестокая действительность
Ролан, шатаясь, выходит из ванной. Он делает вид, что ему море по колено. Удивительно то, что, находясь в таком состоянии, он лезет напролом, как осел, нажравшийся возбудителя. Причем, он весьма уверен в своих возможностях.
Он ерзает на стуле и добавляет:
— Я боюсь не только за второе июня. Второе июня — это сон есть сон. Не так ли?
Жестокая действительность
Ролан, шатаясь, выходит из ванной. Он делает вид, что ему море по колено. Удивительно то, что, находясь в таком состоянии, он лезет напролом, как осел, нажравшийся возбудителя. Причем, он весьма уверен в своих возможностях.
Сам по себе, это — классический пример “души общества”. Нос с легкой горбинкой, полноватая фигура, симпатичный, очень общительный. Убежден, что при случае он может и постоять за себя.
Но это — не тот человек, ради которого могут чем-то пожертвовать, хотя он, вероятно, преданный друг, скромен, готов прийти на помощь и в хорошем, и в плохом. Он — сильный, крепкий, с развитой мускулатурой, очень подвижен. Он трудолюбив и безотказен даже в опасном поручении. Жить с ним, несомненно, легко. Он всегда наготове: и в холод, и в жару, и в снег, и в бурю.
Но не думаю, что он способен на безумство, на порыв. Вообще, он — француз, как по характеру, так и по поведению.
В данный момент его бросает от одной стены к другой.
— Ух, мне стало лучше! — говорит Ролан. — Видишь ли, все дело не в том, СКОЛЬКО выпьешь, а в том, ЧТО пьешь. А я пил все подряд. Спиртное я переношу хорошо, но когда смешаю — нет! Если бы только водка и ликер. Но вклинивается пиво, и дело — швах!
Я перестаю его слушать, потому что в этот миг на улице раздается вой сирены. Похоже, сюда мчится полицейская машина.
Сирена смолкает, и машина останавливается перед домом.
О, боже! Еще не хватало вляпаться здесь! Кто-то все предусмотрел. Убийца, сделав дело, сам же вызвал и полицию.
Внезапно я понимаю, для чего было все это сделано.
— Где она прячется, моя красотка? Мне надо побыстрее ее накачать.
— Вероятно, в своей комнате.
— А ты не останешься? — спрашивает он, видя, что я тороплюсь к выходу. — Вдвоем мы сделаем ей “Туннель под Монбланом”.
— Нет, не могу, у меня свидание с другой, ее зовут Либерте Шер. Желаю всяческих успехов.
По счастью, кабина лифта все еще на этом этаже. Я вхожу в нее и спускаюсь в подвал, где находятся гаражи квартиросъемщиков.
Несомненно, убийца улизнул этим путем.
Военный лагерь в томительном ожидании
Я прибываю в агентство сияющий, как свежевыкрашенный автомобиль — в легком кремовом костюме с бежевой отделкой, рубашке светло-яичного цвета и каштановом галстуке. Мои секретарши — Мариза и Клодетта — едва не падают перед таким элегантным мужчиной. Я вижу, как округляются их глаза, и они начинают неровно дышать — их грудки так и ходят под форменными жакетами со значками агентства “ПДА.”
Я одариваю их одинаковыми улыбками, дабы не возбудить ревность.
— Этот толстый кабан на месте? — спрашиваю я, вдыхая самые разные запахи, разлитые по конторе.
— А что, им пахнет? — ворчит Мариза. — Он притащил походную плитку и занялся стряпней.
Я нахожу “Его Величество” в халате, занятым приготовлением лягушачьих ножек. Его письменный стол (зачем он ему, ведь никогда не пишет?) походит на кухонную плиту. На нем полно всякой утвари: кастрюлек, соусников и т.д. По сукну рассыпана мука, на кожаном бюваре медленно тает кусок нормандского масла.
Я собираюсь его отругать, но он начинает пороть всякую ерунду, не давая мне раскрыть рот.
Такова рабочая атмосфера. Плюс информация: он говорит о президенте Республики, который навестил старую парализованную женщину, участницу войны. Плюс урок морали: лучше быть здоровым президентом, чем больным инвалидом.
Но не это заостряет мое внимание. Убийство! Женщину убили статуэткой. Арестован молодой бизнесмен Ролан Оллафон, находившийся на месте преступления. Убийца был пьян, раздет, с руками по локоть в крови.
Бедный Ролан.
Что делать? Меня гложет совесть. Я должен помешать тому, чтобы обвинили человека, непричастного к убийству — его непричастность мне известна хорошо. Но начать его выручать — это самому запутаться в деле, в то время, когда я уже должен начать охрану жизни Кристиана Бордо. Отложить свое вмешательство на послезавтра? А если со мной что-либо случится? Ролан не сумеет оправдаться сам и перейдет в камеру смертников.
— Что с тобой? — спрашивает Берюрье, добавляя крепкий эпитет по поводу моего внешнего вида. Меткость его диагнозов, хоть и несколько грубоватых, всегда поражает своей точностью. — Хочешь поклевать лягушатинки? Пойманы вчера в Домб — проехали столько километров незамороженными.
Я мотаю головой. Его голое едва пробивается сквозь толщу моей совести.
Я чувствую, как злобные тучи сгущаются вокруг меня, и если, в конце концов, разразятся, то поглотят меня со всеми моими планами и надеждами.
— Почему у тебя такой вид? — сочувственно пристает толстяк. — У тебя неприятности?
Он — человек невежественный, но умный, и советы его бывают иногда весьма ценными, поэтому я уже собираюсь все рассказать, но в это время вбегает перепуганная Клодетта.
— Там двое из полиции, — объявляет она. — Хотят срочно вас видеть.
Ну вот! Туча разразилась, — горестно думаю я. Один из полицейских — Бомашэ — шелудивый пес, состарившийся на работе. Он никогда не прощает прелюбодеяний. С тех пор, как поступил в полицию, все время толкует об отставке. Правда, теперь, когда долгожданная отставка приближается, он начинает бояться ее.
Его спутник — молодой блондинчик с усиками, как у моржа. Вид у него — серьезный и важный, обычный для новичка, попавшего в полицию.
Я набрасываюсь на своего бывшего коллегу Бомашэ с таким энтузиазмом, что надо быть слепым и глухим или безнадежным кретином, чтобы поверить в мою искренность.
— Каким добрым ветром, старик?
— Не думаю, чтобы ветер был добрым.
Он скверно подмигивает, и это мне очень не нравится. Я приглашаю их в свой кабинет.
— Ты неплохо устроился, — скрипит Бомашэ. — Наверное, это стоит кучу денег?
Меня словно что-то подстегивает.
— Целое состояние, — подтверждаю я.
— У тебя были деньга?
— Я их нашел.
— Вероятно, у тебя — неплохие связи?
— Как видишь.
Наступает молчание, во время которого несколько остывает его ненависть, и успокаиваются мои нервы.
Они садятся. Я отодвигаю картину, за которой находится бар, где поблескивают хрустальные рюмки и дорогие бутылки.
— Я помню, Жорж, что ты не любишь виски.
— У меня язва желудка.
— Тогда, легкое порто?
Он любит казаться эрудированным человеком, поэтому жеманно отвечает:
— С наперсток.
Я наливаю ему и обращаюсь к замороженному агенту.
— А тебе, сынок?
Но “сынок” отворачивается и сухо произносит:
— Ничего.
Туча сгущается все больше и больше.
— Так что же привело вас сюда, Жорж?
— Анонимный сигнал.
— Да ну? Насчет меня?
— Да.
— А в чем меня обвиняют? В нарушении гражданских прав? В изнасиловании?
— В убийстве!
Я даже не улыбаюсь. Я держусь великолепно — сижу с каменным лицом, внутри — сжатый комок.
— Вы приехали сюда на такси? — спрашиваю я.
Бомашэ удивленно раскрывает глаза.
— Да, а в чем дело?
— И сколько стоит проезд?
— Э-э-э…
— Ну так сколько?
— Четырнадцать франков. А в чем дело?
— И еще четырнадцать — на обратный путь, значит, двадцать восемь. Ты истратил двадцать восемь франков за счет Дворца, чтобы сказать мне, что какой-то шутник обвинил меня в убийстве! Меня, бывшего комиссара, карьера которого…
Он поднимает свой стакан с порто.
— За твое здоровье, Сан-Антонио!
Он говорит это без улыбки. Скверно, очень скверно. Мерзавец! Власть!
Поразительная вещь! С тех пор, как я официально больше не принадлежу к органам, я просто не переношу их всех. Для них я скатился в ряды подонков, швали — они думают, что я боюсь их машины.
— Дело касается убийства одной потаскушки нынешней ночью. Некто Инес Падон, дочь банкира. Ты знаком с ней?
В обстоятельствах, когда надо решать мгновенно, не задумываясь, я руководствуюсь только инстинктом.
— Да, я пользовался ее благосклонностью.
— Поздравляю. Она была недурна. Я видел ее уже изуродованной, однако, этого не скроешь. Звонивший по телефону сообщил, что вопреки всем уликам, убил ее не тот пьяный тип, что сшивался там, а ты.
Мое лицо остается непроницаемым. Бомашэ ждет, но так как я молчу, он спрашивает:
— Что ты скажешь?
— А что я могу сказать? Мне жаль бедняжку. Но не могу же я согласиться с тем, что убил девушку, с которой неплохо проводил время.
— Анонимный доносчик предложил поискать отпечатки твоих пальцев в квартире жертвы. Разумеется, мы их обнаружили.
— А как могло быть иначе, если я бывал там неоднократно? Его отпечатки нашли?
— Извиняюсь, чьи?
— Твоего анонима. Ты не подумал, кто это такой, и как он смог узнать истинного убийцу? Ведь не был же это всевидящий архангел Михаил? Чтобы знать об этом, надо быть либо убийцей, либо Господом Богом.