Моего пацанчика там любили. Там любили всех детей, и всех родителей.
Обычно сын устраивался в центре заднего сиденья, положив локти на спинки передних кресел и высунув голову в проем между ними, – так удобнее беседовать с отцом, – но сейчас забился в самый угол дивана, отвернув лицо к окну. Долго молчал, потом не выдержал и объявил:
– Папа, я сегодня подрался.
– Ничего страшного, – сказал папа. – Все дерутся. 4
– Знаю, – сурово ответил мальчишка. – А ты тоже дрался?
– Редко, – соврал я, в педагогических целях.
– Понятно.
...Итак, подумал папа, можно арендовать катер, вывезти гада на середину Клязьминского водохранилища, привязать к ногам рельс и отправить на дно. Или еще вариант: накачать водкой до бесчувствия и глубокой ночью выбросить из автомобиля с высокой эстакады на какой-нибудь крупной транспортной развязке.
– Ну, – спросил я. – И что? Кто кого побил?
Сын вздохнул.
– Вообще-то получилось, ну... Понимаешь, этот Вова – он больше меня...
– И он тебя победил.
– Нет, он меня не победил, но...
Первый проект был лучше. Купить домик в глухой деревне, привезти клиента, пытать и мучить, а затем распилить. Кости – раздробить кувалдой. Ею же расплющить череп. Образовавшийся фарш смешать с землей и навозом. Нет тела – нет дела. Надо растворить гада в пейзаже.
– А из-за чего схватились?
– Так, – уклончиво ответил сын. – Не важно.
– Скажи как есть. Я не буду тебя ругать.
– А он дурак потому что! – запальчиво заявил ребенок. – Вот и все!
– А он решил, что дурак – это ты. И вы, как два дурака...
Сын опять вздохнул.
– Ты вот не знаешь, как было, а говоришь...
– Ладно. Я не хотел тебя обидеть.
– Просто он больше меня.
– Больше, меньше – это не важно. Не надо думать о том, кто больше, а кто меньше. Просто бей всей силой.
– Папа, ты не понимаешь. Он все равно сильнее. Гораздо.
Сильнее, подумал я. Слабее. Это очень относительные категории. Вот из переулка лезет внедорожник, огромный, как бульдозер. Я уступаю. За рулем бледный мужчина в очках. Кто из нас сильнее? Он в очках – я без очков. Он щуплый – я крепкий. Я злее – он явно спокойнее. Его машина дороже – зато моя быстроходнее. И то, что его машина дорогая, вовсе не означает, что он сам богаче, или влиятельнее, или крепче характером. С другой стороны, мои преимущества – характер, и решительность, и реакция – в серьезном затяжном противостоянии отнюдь не гарантируют победы. Вот чеченцы: невероятно твердые люди, но проиграли войну. Нет никакой силы, нет слабости; все решает конкретная схватка.
Да, это банально, глупо, грубо и дико, но только до тех пор, пока смотришь со стороны. Видишь на экране. Читаешь в книге. Когда это коснется лично тебя, когда персонально тебя обманут, ограбят, поломают, когда войдут в твой дом, захотят твою жену, твою свободу, твое здоровье, твою жизнь – тогда вопрос, кто сильнее, придется решать в долю секунды.
– Сильнее тот, у кого голова на плечах, – сказал я. – Если парень больше тебя – тогда возьми что-нибудь и бей. Только не камень. Например, журнал: сверни в трубочку – и бей журналом. Только не так, чтобы искалечить. Надо побеждать, а не калечить. Его надо победить только один раз – и он больше к тебе не полезет. И не только он, все остальные тоже.
– Остальные, – сын хмыкнул, очень по-взрослому, – никогда не лезут. У нас все ребята нормальные. Только он один дурак. Он всегда нарывается. Его папу уже два раза к нам в садик вызывали. Я слышал, как Мария Дмитриевна 4 говорила Елене Сергеевне, что его папа – крутой.
...Земля, навоз – глупо. А зубы? А волосы? А его, Михаила, кровь? Весь дом будет в крови. Сжечь дом – привлеку внимание. Лучше затеять во дворе старого дома строительство нового коттеджа, на бетонном фундаменте – сейчас многие так делают. Стройка не вызовет подозрений. Приобрести за триста долларов бетономешалку и все замуровать в свежий бетон. Да, неплохо, но что потом? Жить на костях своего бывшего друга? Замучают ночные кошмары. Продать все посторонним людям? Тоже опасно, рано или поздно новые хозяева будут переделывать постройку и найдут останки...
– Крутой? – переспросил я. – Интересно. Это как?
В зеркало было видно, что мальчишка улыбнулся.
– Ладно тебе. Как будто сам не знаешь...
– Знаю. Но мне интересно твое мнение. Кто такой – крутой?
– Ну, это который большой, сильный, всех бьет...
– Нет, – перебил я. – Крутой – это не тот, кто всех бьет. Крутой – это тот, кто не дает бить себя.
– А ты – крутой?
– Спроси у мамы.
Я вспомнил вчерашние криминальные теленовости. Очень актуальный сюжет. Настолько актуальный, что при просмотре мне стало нехорошо. Угрюмые менты в грязных куртках долбили отбойными молотками цементный пол в каком-то подмосковном гараже, и на свет божий появлялись сгнившие человеческие костяки. Банда юных идиотов прятала таким образом тела своих жертв. Всех повязали, все мгновенно дали признательные показания.
– Я уже спрашивал, – признался сын.
– И что сказала мама?
– Сказала, что да, ты крутой.
– Ну, маме виднее.
Лучше вывезти его в лес, на его же машине, заставить написать предсмертную записку и повесить на суку... Машину бросить, уйти пешком... Все равно – трудно... Где стопроцентная уверенность, что он ее напишет? Что на жирном теле крысы не останется следов борьбы, синяков или ссадин?
Ребенок опять вздохнул. Очевидно, неудавшийся кулачный бой настроил его на философский лад.
– Ты, папа, зря так со мной разговариваешь.
– А как я разговариваю?
– Как с маленьким. Вот Мария Дмитриевна знаешь как говорит? Она говорит: вы не маленькие и не большие, вы люди и я с вами говорю как с людьми.
...Наконец, главное. Где найти его? Как выкрасть? К чьей помощи обратиться в столь сложном деле? Огромный боров, он будет сопротивляться изо всех сил, орать, звать на помощь и так далее. Я, может, и крутой, с точки зрения жены, но я не могу просто поехать к нему в дом, отобрать чемодан с деньгами, выстрелить в лоб и уйти. У меня нет даже адреса. У меня нет ничего. Я не готов воевать.
Когда доехали до дома и я выбрался из машины, тщательно проследив, чтоб не замарать о край двери единственную куртку, – подошел угловатый человек со злым красивым лицом, как бы сбежавший с полотна художника-соцреалиста. Смутно знакомый; возможно, сосед.
– Алло, – позвал он. – Слышь. Ты тут зря свою тачку ставишь.
– Почему «зря»? – спросил я. – В каком смысле?
– Тут, – объяснил сосед, – тачку ставлю я. Уже десять лет.
Сын ждал. Усиленно прислушивался. Я посмотрел на 4 угловатого – он явно был готов к скандалу. Может быть,
он его даже хотел.
– Извини, уважаемый, – сказал я. – Теперь буду знать. Я просто не знал. Теперь – знаю. Ты бы мне раньше сказал. Сейчас отведу ребенка – и освобожу твое место. Подожди буквально пять минут.
Угловатый едва не просиял. Теперь, когда он победил, настоял на своем, – он почти любил меня. Он подождал бы и пять минут, и пять недель. Предложи я сейчас угостить его пивом – он бы обрадованно кивнул. И пил бы, и анекдоты мне рассказывал, и подносил огня к моей сигарете.
Нет, он не хотел скандала, – но жизнь отучила современного горожанина от того, чтобы выяснять спорные вопросы вежливо и мирно.
У двери лифта я подмигнул ребенку.
– Вот так, дружище. Настоящие крутые всегда ведут себя вежливо и мирно. Понял?
– Конечно, – сказал мальчик и взял меня за руку.
Недавно ему исполнилось пять лет. Я уважал его за самодостаточность: у него всегда была куча дел, какие-то сложные игры, кассеты с мульфильмом «Коты быстрого реагирования», коллекция джедайских светящихся мечей; он не вторгался во взрослую жизнь родителей и не манипулировал ими, хотя, как все дети, был ловким манипулятором. В общем, мы разошлись по комнатам и погрузились каждый в свое: сын – в игру, а папа – в обдумывание убийства бывшего друга. Маму ждали не раньше девяти вечера. Мама после работы истощала себя физическими упражнениями, она у нас была активная спортсменка. По привычке я полез в дальний ящик кухонного шкафа за пакетом с травой (обычно до прихода жены выкуривалось минимум два джойнта) – но вспомнил, что решил покончить с наркоманией, и закрыл шкаф. Сверток, однако, не выбросил, оставил; затолкал поглубже меж конвертов с пряностями. Выбрасывать жалко. И еще: настоящая сила воли проявляется именно в том, чтоб иметь в доме траву – и не курить ее. Ломки от травы не бывает, трава есть трава, баловство, дурь, зато бывает печаль и даже депрессия, особенно у людей с подвижной психикой. И я, как типичный торчок с подвижной психикой, устроился горизонтально, с какимто журналом, посвященным дорогим тачкам, дорогим бабам и промежуточным сущностям, но бабы показались мне скучны, а тачки чрезмерно красивы. И насчет того, как правильно казнить врага, в журнале не было ни слова.
Потом зазвонил телефон. Из положения лежа я взял трубку, а когда узнал голос – вскочил и едва не вытянул руки по швам.
Потом зазвонил телефон. Из положения лежа я взял трубку, а когда узнал голос – вскочил и едва не вытянул руки по швам.
– Надо встретиться, – сказал абонент. – Срочно.
– Как ты меня нашел? – спросил я, изумленный.
– Глупый вопрос, Андрей. Подъезжай, поговорим. Записывай адрес.
Казнь бывшего друга пришлось отменить. Палачу предложили большую, серьезную работу. Палач обрадовался. Он бросил в сумку смену белья, черные джинсы, фотоаппарат и книгу «Манипуляция сознанием». Взял пиджак, галстук не взял. Зачем на войне галстук?
Вечером улетел туда, где его любовь к риску и насилию можно было реализовать сотней разных способов: в город Грозный, столицу Чеченской Республики.
Глава 5. 2009 г. Поездка к родителям 5
Если мой дом представить в виде глобуса или карты мира, Чечня будет на балконе. Здесь пыльно, ветрено и опасно. Стекол нет, потому что денег – стеклить – тоже нет. Кухня – разумеется, Америка. Она богато обставлена и набита всевозможными приспособлениями, облегчающими жизнь. Комната ребенка, – наоборот, Россия. Здесь всего навалом и царит чудовищный беспорядок; половину барахла надо выбросить, но жалко; в углах складировано неисправное оружие (игрушечное, разумеется), на стенах портреты футболистов; типичная Россия.
Спальня жены – Европа. Уютно, хороший запах. В Европе люди мало работают и неплохо зарабатывают. Моя супруга – в той же ситуации.
Я никогда не требовал от жены ежедневного хождения на службу. Много лет назад Ирма сама сформулировала свою основную функцию: продолжать меня любить. Иногда у нее получается, иногда – нет. Я не в претензии. У меня тоже не всегда все получается.
В юные годы я хотел быть писателем, она – стилистом. Изобретательницей внешности. Как и я, она подавала большие надежды. Потом мы вместе наступили на грабли. Оказалось, что для настоящего «профессионального успеха» недостаточно иметь талант и трудолюбие. Надо терпеть, маневрировать, распределять силы и обуздывать амбиции. Надо, наконец, уметь ждать, пока дойдет очередь. В любом большом деле, будь то индустрия красоты или литература, главное – не талант и энергия, главное – дождаться, пока дойдет очередь. Но мы не желали терпеть, маневрировать и обуздывать. Когда мы познакомились, ей было семнадцать, мне – двадцать два, нам было скучно карабкаться и ждать. Гораздо интереснее и веселее рвануться, подпрыгнуть, взлететь – и рвануть к вершине! У некоторых, самых везучих, это получается. У нас не получилось.
Но мы, как говорил Макмерфи, хотя бы попытались.
Жена посвятила парикмахерскому делу в общей сложности пятнадцать лет. И даже содержала собственную школу. Она могла бы сделать себе имя. Расхаживать в окружении сонма ассистентов. Она всерьез любила свою работу. Если она любила что-то или кого-то, то всегда всерьез. До сих пор, если разговор заходит о модных стрижках, в глазах моей женщины появляется грусть, а лицо складывается в гримасу глубокого презрения – когда двигаются даже мочки ушей, а на шее твердеют жилки. Так презирать можно только то, во что когда-то был влюблен.
Ирма ушла из дела в силу исторических закономерностей. В начале нулевых русскую индустрию красоты атаковали педерасты. Сначала они вытеснили женщин из моды, далее победили в смежных областях. Одежда, обувь, косметика, прически, ногти, омолаживающие процедуры – педерасты торжествовали повсюду. Конкурировать с педерастами жене показалось унизительным и нечестным: педерасты обычно стоят друг за друга горой, тогда как гетеросексуальные женщины непременно соперничают. Хорошо организованное и сплоченное международное лобби педерастов поддержало русских первопроходцев связями и деньгами, – теперь, на исходе десятилетия, они оккупировали светские салоны, журнальные развороты и телеэкраны. Моей подруге пришлось с гордо поднятой головой отступить на заранее подготовленные позиции, то есть непосредственно к семейному очагу, где ждал муж, протягивая ключи от новой машины и авиабилеты в Венецию.
Вот так пидоры изменили всю мою личную жизнь.
Когда я вошел, жена выглянула из кухни, изучила мое лицо и спросила:
– Что-то случилось?
– Нет. Все в порядке. 5
Я сел, она приготовила чай (у нас в доме с этим строго, все начинается и заканчивается чаем) и осведомилась:
– Как дела на работе?
– Работаем.
Четверть часа назад, еще на перегоне между «Кожуховской» и «Печатниками», я заблаговременно решил, что не буду ничего говорить домочадцам насчет выхода из бизнеса. Иначе жена обязательно спросит, чем я намерен теперь заняться, – а я не знал, чем займусь. Отдохну две-три недели, а там видно будет. Я решил уйти не потому, что появилась лучшая альтернатива. Я решил уйти красиво: в никуда. А жена, практичная женщина, не поняла бы красоты ухода в никуда. Никакая жена не поняла бы, а моя и подавно. Поэтому мне, опять же заблаговременно, уже на перегоне между «Печатниками» и «Волжской», пришлось убрать с физиономии блаженно-торжественную ухмылку эскаписта и нацепить обычную гримасу усталого и погруженного в заботы мелкого предпринимателя. Что говорить супруге, как преподнести, каким тоном и какой выбрать момент – это надо всесторонне обдумать. Я не боюсь своей жены, нет, – я ее берегу.
– А как сотруднички? – спросила она. – Как Миронов?
– С утра до ночи не разгибается.
В беседе принимали участие два наших соседа, с пятого этажа и с девятого, оба сверлили стены – в те моменты, когда стальные жала их перфораторов вонзались в железобетон, мы делали паузу, говорить все равно было невозможно. Когда сосед с девятого закончил, жена уточнила:
– Пьет?
– Он уже год не пьет.
– Не верю.
– Зря. Надо верить в людей.
Следует отдать ей должное: она редко пыталась давать советы относительно моей работы. Она мало понимала в моей работе. Я сам мало понимал в моей работе.
Меня всегда забавляли истории из жизни европейских или американских буржуа: муж отходит от дел, а жена становится у руля фирмы. Как такое может быть, поражался я. Этот проклятый руль – я сам его с трудом проворачиваю. Упираюсь руками и ногами.
Много раз Ирма искренне порывалась мне помочь. Я мог использовать ее хотя бы в качестве бесплатного курьера. Или личного водителя. Но представить ее, изящную и благоуханную, в нашем «офисе», где к полудню от сигаретного дыма можно впасть в прострацию, где даже копировальная машина не работает, если на нее не заорать матом, где в три часа дня совладельцы – они же директора, они же менеджеры, они же секретари-референты – играют в дартс по десять рублей за очко, чтобы развеяться, было решительно невозможно.
Я вздохнул и спросил:
– Где у нас йод?
– А тебе зачем? – сразу забеспокоилась супруга. – Ты поранился?
– Нет.
– Или опять собрался нюхать?
– Да, – ответил я. – Кто-то нюхает кокаин, кто-то йод. Каждому свое.
– Ты сумасшедший, – спокойно сказала Ирма. – Маньяк.
– Точно, – весело согласился я.
Сосед с пятого морально поддержал меня, вонзив свое сверло особенно глубоко. Сосед с девятого сменил дрель на молоток. 5
– Ты не в себе, – продолжила жена, опять в меня вглядываясь. – С тобой что-то не так. Ты грустный. Ты что-то скрываешь.
– Я не грустный. Я печальный.
– А что, есть разница?
– Печаль благороднее.
– И по какому поводу твоя печаль?
– Ну... Особого повода нет. Просто я подумал, что ты зря вышла за меня замуж.
– Вот как. Неожиданное заявление.
– Это не заявление. Я ничего не утверждаю. Просто... мысль вслух. Мне кажется, тебе нужен был кто-то попроще.
Ирма засмеялась.
– Во-первых, ты не такой уж и сложный. Во-вторых, когда я за тебя выходила, я не думала, кто проще, а кто – нет.
– А о чем ты думала?
– Ни о чем не думала, – снисходительно ответила жена. – Я тебя любила. Давай-ка прекратим этот разговор, он мне не нравится. Как прикажешь это понимать? Типа «извини, я не тот, кто тебе нужен», да? Готовишь почву, чтобы соскочить?
– Мне некуда соскакивать, сама знаешь. Я голодранец.
– Ты не видел голодранцев.
– Я все видел. Я видел такое, что не дай бог никому.
– Тогда не говори, что ты голодранец. Есть масса людей, которые живут хуже нас и не жалуются.
– Я не жалуюсь. Я думаю вслух.
– Ты слишком много думаешь. Думай поменьше. И пореже.
– Я пытаюсь.
– Молодец, – сказала жена. – Тренируйся, и у тебя получится. Иди, понюхай йоду, успокойся, и поедем. Твоя мама нас ждет.
Иногда – нечасто, один или два раза в год, – я думаю, что моя к ней любовь превратилась в желание вместе состариться. За восемнадцать лет моя женщина давно превратилась в часть меня. Она не самая лучшая часть, но и не худшая. Это неудивительно, когда-то она была моим ребром и теперь медленно и верно проделывает обратный путь.
Иногда она ужасна. Иногда великолепна. Неоднократно я хотел ее убить. В другие моменты, наоборот, мог погибнуть от ее руки. Однажды я ее ударил, а четырехлетний сын закричал и бросился на меня с кулаками.