Альберт Эйнштейн. Теория всего - Максим Гуреев 19 стр.

Ученый писал: «Человек – это часть целого, которое мы называем Вселенной, часть, ограниченная во времени и в пространстве. Он ощущает себя, свои мысли и чувства как нечто отдельное от всего остального мира, что является своего рода оптическим обманом. Эта иллюзия стала нашей темницей, ограничивающей нас миром собственных желаний и привязанностью к узкому кругу близких нам людей. Наша задача – освободиться из этой тюрьмы, расширив сферу своего участия до всякого живого существа, до целого мира, во всем его великолепии. Никто не сможет выполнить такую задачу до конца, но уже сами попытки достижения этой цели являются частью освобождения и основанием для внутренней уверенности… Человек может найти смысл в жизни, только посвятив себя обществу».

Говоря об «оптическом обмане», Эйнштейн таким образом отказывает человеку в его индивидуальности и в его одиночестве. По мысли ученого, человек должен быть публичной персоной, должен отдавать себя обществу, не заблуждаясь насчет своей уникальности.

Такой взгляд сродни представлениям об общинном сознании в советской антропологии. Но Эйнштейн, пытаясь втиснуться в подобное «прокрустово ложе», страдает от этого чрезвычайно, а намерение заидеологизировать каждый свой поступок, каждое свое слово оборачивается драмой.

Попытка вырваться из «темницы» «до целого мира во всем его великолепии» оказывается для ученого не слишком убедительной. Мир не терпит дидактики и механистичности, не спешит подчиняться умозрительным законам, придуманным человеком пусть даже и из самых лучших и благородных побуждений.

После кончины Милевы Марич Эдуард остался в Цюрихе один.

«Самое худшее, что Эдуард остался один, без заботливых рук, в его жалком состоянии. Если бы я знал, он бы никогда не родился», – прокомментировал ситуацию Эйнштейн.

Еще совсем недавно в этом же ключе Эйнштейн высказался о трагедии в Хиросиме после атомной бомбардировки – если бы он знал, то…

Меж тем опекуном Эдуарда был назначен доктор Генрих Майли, который вывез его из Цюриха и поселил в деревне у местного пастора Фреймюллера. Именно здесь, вдали от городской суеты, Эдуард, до того момента находившийся в тяжелом душевном состоянии (он перестал общаться с окружавшими его людьми, острая форма шизофрении прогрессировала), подружился с сыновьями пастора и односельчанами, стал уделять много времени музицированию. И даже устроился писать адреса на конвертах на почте, за что ему платили небольшие деньги.

Эдуард Эйнштейн (справа; 1910–1965) и Карл Зелиг, меценат, писатель и биограф Альберта Эйнштейна. 1955 г.

Все это время контакт с Эдуардом Эйнштейном поддерживал швейцарский писатель и меценат Карл Зелиг, которому удалось подружиться с несчастным больным, чьи рассказы о детстве и родителях носили крайне сбивчивый характер, а провалы в памяти, увы, не позволяли свести воедино воспоминания о пережитом. Хотя со временем (жизнь в швейцарском захолустье благотворно влияла на Эдуарда) он начал фиксировать свои мысли в записной книжке.

Именно Карл сообщал Альберту о его сыне. Однако в январе 1954 года Эйнштейн неожиданно отказался от всех контактов с Эдуардом, мотивируя этот поступок следующим образом: «Вы, наверное, уже задавались вопросом, почему я прекратил переписку с Тедди [так в семье звали Эдуарда]. Причиной тому некий внутренний запрет, природу которого я сам не могу проанализировать. Но он связан с моей уверенностью в том, что если я снова окажусь в поле его зрения, это пробудит мучительные чувства».

А вскоре доктор Генрих Майли переселил Эдуарда на окраину Цюриха, что значительно ухудшило состояние больного и ускорило трагическую развязку.

На вопрос, почему это было сделано и по чьей инициативе (Майли или Альберта Эйнштейна), нет ответа, никакой заслуживающей доверия информацией мы не располагаем. Говорили, что записки Эдуарда дошли до отца и он был крайне разгневан оценкой, которую ему дал его сын. По другой же версии, состояние Тедди вновь ухудшилось, что потребовало его немедленного возвращения в город.

Но все это только слухи, лишь косвенно добавляющие темные краски в безрадостную картину взаимоотношений Эйнштейна и его сыновей.

Эдуард Эйнштейн умер в 1965 году в Цюрихе, в психиатрической клинике «Бургхольцли», там же, где ушла из жизни и его мать.

Вполне естественно, что проблема психических патологий, их наследственность не могла не беспокоить и не страшить великого ученого. Он хорошо помнил своего деда по материнской линии Юлиуса Коха, который периодически впадал в неконтролируемый гнев и бывал в эти минуты страшен. Альберт Эйнштейн знал, что родная сестра Милевы Зорка Марич страдала тяжелым психическим заболеванием, да и сама Милева была склонна к истерикам и затяжным депрессиям. Наконец, нездоровая обстановка в семье Эльзы Эйнштейн, ее патологические отношения с собственными дочерьми, не могли не сказаться на тонкой и чувствительной натуре Альберта Эйнштейна.

Чешский журналист и писатель, душеприказчик и публикатор Франца Кафки Макс Брод, знал Эйнштейна еще по Праге, где они неоднократно встречались в различных музыкальных салонах.

По словам Макса, Альберт производил странное впечатление, он часто бывал замкнут, неразговорчив, сосредоточен только на себе.

В одном из своих рассказов, обращаясь к воображаемому Эйнштейну, Брод заметил: «На самом деле вы служите не истине, а самому себе».

«Гениальность проявляется обыкновенно гораздо раньше сумасшествия, которое по большей части достигает максимального развития лишь после тридцатипятилетнего возраста, тогда как гениальность обнаруживается еще в детстве <…> сумасшествие чаще других болезней передается по наследству и притом усиливается с каждым новым поколением…»

Чезаре Ломброзо (1835–1909) – итальянский врач-психиатр, основоположник антропологической криминологии, автор культовых книг «Преступный человек» и «Гениальность и помешательство».

Вполне возможно, что Эйнштейн знал эти слова Ломброзо, который рубеже XIX–XX веков был не менее популярен в Европе, нежели Зигмунд Фрейд, а его книга «Гениальность и помешательство» была настоящим бестселлером.

Но что стояло за этим пониманием? Едва ли он примеривал сказанное на себя буквально, хотя, разумеется, знал за собой качества, совершенно свидетельствующие о его помешательстве, по крайней мере, в глазах других: громадное тщеславие и сильная рассеянность, экзальтация, сменяющаяся апатией и даже депрессией, парадоксальность суждений и склонность к бессознательным, медитативным состояниям, раздвоение сознания.

Кстати, может быть, именно поэтому Эйнштейн так любил фотографироваться, а потом рассматривать свои фотокарточки. Вероятно, он подсознательно сравнивал себя видимого и себя другого, воображаемого, придуманного.

Альберт Эйнштейн. 1940-е гг.

Вот он улыбается, вот он задумчив, вот он печален, а вот растерян.

Таким его видят все, но он сам знает о себе нечто совсем другое, тайное.

Он погружен в свой собственный мир, разительно отличающийся от мира реального, и, как следствие, попытка изменить реальность сообразно с собственными представлениями и идеалами становится смыслом всего его существования.

В 1954 году старшему сыну Эйнштейна Гансу Альберту – профессору Калифорнийского университета, специалисту по гидравлике, исполнилось пятьдесят лет. Отец, вне всякого сомнения, гордился своим сыном, который выбрал науку смыслом всей своей жизни и был предан ей безоглядно.

Однако в отличие от своего отца Ганс Альберт вел исключительно тихий и замкнутый образ жизни, посвящая все свободное время семье.

Проживая в одной стране, отец и сын виделись редко, как, впрочем, и переписка их носила крайне нерегулярный характер.

Не добавили им взаимопонимания конфликт вокруг цюрихской недвижимости, кончина Милевы Марич, а также тяжелое состояние больного Эдуарда, по сути брошенного родными после смерти матери.

Пространное и велеречивое поздравительное письмо Эйнштейна своему сыну заканчивалось такими словами: «Я рад иметь сына, который унаследовал главные мои черты: способность возвыситься над повседневностью и жертвовать личным для надличного <…> оставайся таким же, как был. Не утрачивай чувства юмора, будь добр к людям, но не обращай внимания на то, что они говорят и делают. Твой отец».

Думается, что для Ганса Альберта, очень хорошо знавшего своего отца, особенно последний пассаж стал показательным. Это был своего рода знак, отличающий своего от не своего, настоятельный совет, который можно дать только самому близкому человеку – «не доверяй людям, но при этом не показывай, что не доверяешь им». Вольно или невольно Эйнштейн предложил своему (более чем взрослому) сыну примерить ту маску, которую он уже давно не снимал со своего лица.

Ганс Альберт не прислушался к этой отеческой рекомендации.

До конца своих дней (скончался в 1973 году) он много выступал на научных конференциях, преподавал студентам, никогда не выпячивая своего «высокого» родственного происхождения.

А еще Ганс Альберт хорошо знал, что если очень долго не снимать маску с лица, то она может к нему прирасти.

О вспышке политической активности в последние годы жизни Эйнштейна мы уже говорили.

Альберт Эйнштейн с сыном Гансом Альбертом и внуком Бернардом на крыльце. 16 февраля 1936 г.

Наряду с противостоянием системе в лице ФБР и прочих борцов с инакомыслием и свободой в США (интересно, что этот пафос не распространялся на СССР) Эйнштейн вновь увлекся, казалось бы, уже давно забытыми сионистскими идеями.

Причем с горячностью неофита он принялся их продвигать и лоббировать на самых различных уровнях и перед самыми разными людьми.

«Еврейский народ – единственный, который на протяжении веков находился в аномальном положении жертвы и преследовался как народ, лишенный прав и защиты, которые обычно есть даже у самого немногочисленного народа… Через возвращение на землю, с которой они связаны тесными историческими связями, евреи пытаются избавиться от своего статуса изгнанников… Одной из самых необыкновенных черт еврейского восстановления Палестины стало то, что приток еврейских пионеров привел не к переселению и обеднению местного арабского населения, а к его феноменальному увеличению и большему процветанию».

Председатель Индийского национального конгресса и первый премьер-министр Индии отнесся к этим словам Эйнштейна спокойно, не поддержав, но и не опровергнув нобелевского лауреата.

«Я признаю, что евреи проделали прекрасную работу в Палестине и подняли стандарты жизни, однако почему после этих достижений они не сумели завоевать расположение арабов», – ответил он.

Альберт Эйнштейн не нашелся, что ответить.

Он не являлся политиком, а столкнувшись с абсолютно предсказуемым политическим ходом индийского руководителя (Индия при Неру занимала нейтральные позиции по всем острым политическим вопросам, не желая ни с кем портить отношения), оказался абсолютно беспомощен.

Джавахарлал Неру (1889–1964).

Впрочем, ни о каких политических коллизиях и подводных течениях Эйнштейн, конечно же, не знал, он просто был уверен, что прав, этого, по его пониманию, было достаточно и всякая дискуссия тут была просто неуместна.

Как известно, израильская карта начала разыгрываться сразу после окончания Второй мировой войны СССР и его союзниками, США в первую очередь. Ближневосточный плацдарм выглядел чрезвычайно привлекательно для победителей германского нацизма.

Правда, каждый из них видел тут свою выгоду.

Сталин рассчитывал, что Израиль станет советским ключом к Средиземному морю и отправной точкой продвижения СССР в Африку. США же, напротив, видели в Израиле возможность тотально контролировать ближневосточную политику СССР, а также иметь в шаговой доступности богатые нефтью арабские территории.

Ни той, ни другой стороне, как видим, сионизм как таковой не был интересен, но большая политическая игра (очередная) требовала громких слов, заверений и даже жертв.

Горячо рассуждая об Израиле как государстве для евреев (хотя точнее было бы сказать – для иудеев, но, как известно, эту тему для себя Эйнштейн отверг давно), Альберт при этом достаточно рассудочно реагировал на бесчисленные предложения израильтян репатриироваться, чтобы стать знаменем борьбы евреев за свою независимость в Земле обетованной. Так, ссылаясь на старость, слабое здоровье и слишком большую загруженность неотложными делами, он всякий раз отказывался от этих предложений.

«Израиль – единственное место на земле, где евреи имеют возможность формировать общественную жизнь в соответствии со своими традиционными идеалами… В нашей традиции идеал – это не правитель, не политик, не солдат, не купец. Идеал – это Учитель. Это предполагает в определенной степени отказ от того, что обычно называют материализмом».

Теоретический, мифологизированный сионизм Эйнштейна, таким образом, имел весьма отдаленное отношение к реальному положению вещей в Израиле: борьба политических партий, война с арабами, иммиграция как способ решения экономических и демографических проблем, наконец, огромное влияние американского капитала, большая часть представителей которого имела еврейские корни.

Альберт Эйнштейн и Давид Бен-Гурион.

В 1952 году умер первый президент Израиля Хаим Вейцман.

Премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион предложил президентский пост еврейского государства Альберту Эйнштейну.

Официальный отказ выглядел следующим образом: «Я глубоко тронут предложением нашего государства Израиль, и я сразу опечалился и устыдился, что не могу принять его. Всю жизнь я имел дело с объективными предметами, следовательно, мне не хватает способностей и опыта для общения с людьми и осуществления официальных функций… Я страшно огорчен, потому что мое отношение к еврейскому народу стало моей сильнейшей человеческой привязанностью».

Это письмо поражает своей искренностью. Эйнштейн признается в том, что не умеет общаться с людьми, видя в этом нечто субъективное, не поддающееся математическому исчислению, нарушающее границы его «я». Важные слова, за которыми стоит нечто большее, нежели просто жеманство и неуверенность в себе.

В письме Морису Соловину Эйнштейн продолжает развивать эту тему: «Вам кажется, что я смотрю на труд моей жизни со спокойным удовольствием. Вблизи все выглядит иначе. Нет ни одного понятия, в устойчивости которого я был бы убежден. Я не уверен, что нахожусь на правильном пути. Современники видят во мне еретика и одновременно реакционера, который пережил самого себя. Конечно, это мода и близорукость. Но неудовлетворенность есть и внутри. Да иначе и не может быть, когда обладаешь критическим умом и честностью, а юмор и скромность создают равновесие вопреки внешним влияниям».

Неуверенность в правильности пути представляется своего рода криком души ученого. Когда за плечами вся жизнь, когда твое имя ассоциируется с новым направлением в мировой науке, когда, наконец, признание коллег по цеху безоговорочно и повсеместно, вопрос «А правильно ли все это?» звучит как вызов, как попытка разрушить и без того хрупкую, мерцающую дорогу к истине. Чего в этом больше – сомнений и метаний неуверенного в себе ученого или, напротив, разочарование в себе как в личности творца, изначально возложившего на себя слишком большую ответственность, слишком тяжелый груз, который в результате оказался не по силам.

На вопрос, заданный очередным не слишком умным журналистом – «Успешной или напрасной была прожитая жизнь?», – Эйнштейн ответил коротко и ясно: «Подобный вопрос не мог меня интересовать… Я ведь только крошечная частица природы».

И вновь перед нами предстает образ человека, описанного Толстым в «Войне и мире»: «…вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что-то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые… зубы его, ярко-белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и выносливости. Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности…»

Разумеется, речь не идет о внешнем сходстве Альберта и толстовского Каратаева, но очевидно посетившее ученого в конце жизни ощущение собственной ничтожности, малости перед лицом Божественного (у Эйнштейна – космического). Вот откуда, вероятно, появляется сомнение в правильности избранного пути, который уже близится к завершению. Да, осознание этого не приносит Эйнштейну облегчения и покоя, но рождает воспоминания о годах молодости, когда он только вставал на этот путь.

Известно, что в 1916 году Альберт тяжело заболел, и, если бы не забота Эльзы (тогда они еще не были мужем и женой), Эйнштейн вряд ли бы выжил. Тогда, в тридцатисемилетнем возрасте, оказавшись на грани жизни и смерти, ученый впервые ощутил себя лишь самой малой и незначительной частью чего-то великого, бесконечного, непостижимого. На вопросы друзей, страшился ли он возможной смерти, Эйнштейн ответил: «Нет, я так слился со всем живым, что мне безразлично, где в этом потоке начинается или кончается чье-либо конкретное существование».