«То-то удивились бы наши ребята с „Проворного“, если б меня увидали!» — подумал молодой матрос, заглядывая в витрины магазинов, отражавшие щеголевато одетого господина.
И он чувствовал себя господином.
Вспоминая ребят, Чайкин словно бы жалел их, что и они не такие же вольные птицы, как он сам, и даже не знают, как приятно быть вольной птицей и не знать над собой гнета. Он понял это всем своим существом и не раз благодарил господа бога в горячей молитве, что он сподобил его сделаться человеком. И вся его жизнь на клипере, где он вечно чего-то боялся, где боцман мог бить его и где сам он казался себе таким ничтожным и в чем-то виноватым, — эта жизнь представилась ему теперь далекой и чужой, хотя тоска по родине временами и заставляла его тосковать и, стоя на «Диноре» у руля, напевать вполголоса свои родные песни.
Чайкин направился в ресторан. Ему очень хотелось есть. Он увидал скромный ресторан, на дверях которого крупными буквами было написано: «Обед за 50 центов», и вошел в двери.
Из дверей коридор вел в небольшой сад, где за столиками сидели обедавшие, и Чайкин уселся за один из свободных столиков.
Тотчас же бой-негр подошел к нему.
— Какое вино будете пить, сэр?
— Дайте пиво.
Обед очень понравился Чайкину, и он после солонины и свинины, которые давали на «Диноре», с удовольствием съел тарелку супа, какой-то рыбы, зелени и мяса. И когда ему подали вазу, полную груш, яблок и персиков, он жадно набросился на них.
— Кофе прикажете, сэр? — снова спросил бой.
— Давайте и кофе! — решительно приказал Чайкин.
Бой принес кофе и подал газету.
— Вечернее прибавление, сэр!
Чайкин взял газету и вспомнил «Долговязого», говорившего, что всякий человек должен читать газету.
И на первой же странице он прочитал напечатанное крупными буквами: «Бой „Потомака“ с „Вашингтоном“».
В заметке описывалось, что «Потомак» обратил в бегство «Вашингтон» и что только свежая погода помешала «Потомаку» пустить ко дну крейсер.
У всех посетителей были газетные листы в руках, и на всех лицах светилось радостное возбуждение. Поднялись шумные разговоры, требовали вина, говорились патриотические речи.
— А вы чего не радуетесь? — вдруг обратился к Чайкину высокий плотный американец с большой бородой, в кожаной куртке и в красном поясе, из-за которого торчал револьвер.
Красное лоснившееся лицо его, масленые глаза и заплетающийся язык свидетельствовали в достаточной степени, что этот господин пьян.
— Чего вы не радуетесь, спрашиваю я вас? — вызывающе продолжал американец, схватывая Чайкина за плечо.
Только тогда Чайкин понял, что обращаются к нему.
— Чего мне радоваться? — ответил Чайкин.
— Вы иностранец… извините… А я думал, вы янки… Тогда я вздул бы вас, а теперь могу только сожалеть, что вы не радуетесь тому, что «Вашингтон» позорно бежал от «Потомака». Вы, верно, недавно в нашей стране?
— Сегодня только.
— Немец?
— Русский… На «Диноре» пришел.
— На «Диноре»!.. Привезли нам ружья… Эй, бой! две рюмки рома!.. Пью за ваше здоровье!..
Незнакомец подсел к Чайкину, внимательно разглядывая его новый костюм и новый чемодан.
Чайкин выпил рюмку рома.
Незнакомец велел подать бутылку и налил Чайкину еще рюмку, но Чайкин решительно отказался и, уплативши по счету, вышел из ресторана.
Едва прошел он несколько шагов, как американец его нагнал.
— Вы ищете гостиницу… недорогую, конечно? Я вам охотно покажу недорогую. Я сам в ней стою. Хотите? Там очень хорошо, и, если у вас есть деньги, не бойтесь. Отдайте их хозяину, и дело в шляпе. Я отдал свои пять тысяч.
Чайкин несколько струсил.
Гаук, прощаясь с ним, предупредил его, чтобы он был осторожен и первым делом купил револьвер, иначе того и гляди ограбят.
И Чайкин, желая отделаться от навязчивого незнакомца, ответил:
— Благодарю вас. У меня уже взят номер в гостинице.
— Взят? — недоверчиво спросил высокий господин в куртке, взглядывая на чемодан.
— Взят.
— В какой же гостинице, позволю себе спросить? Здесь надо держать ухо востро, и мне не хотелось бы, чтобы иностранец составил неправильное представление о нашем городе, если его обкрадут… Я сам моряк и уважаю моряков. Я капитан Джиксон… Мой катер стоит на рейде… грузится. Вот моя карточка…
И с этими словами капитан дал Чайкину карточку.
— Меня нечего обкрадывать. У меня нет денег! — проговорил сухо Чайкин.
— А разве капитан Блэк, привезший контрабанду, не наградил вас?.. Разве новенький костюм, который так хорошо сидит, куплен в долг и вы не знаете, чем заплатить за номер? — насмешливо продолжал капитан.
И с этими словами он подхватил Чайкина под руку и хотел было свернуть с ним в глухой переулок, но Чайкин быстро повернулся и пустился бежать по улице.
Громкий хохот раздался вслед за ним, и капитан кричал вдогонку:
— Джон!.. Джон!.. остановись, дружище!
Чайкин остановился около небольшой площади, обсаженной деревьями, где было много народа. Остановился и присел на скамейке. Никто не обратил внимания на его бегство. Теперь, когда «капитана» не было близко, Чайкину самому сделалось совестно, что он так струсил. Следовало бы проучить этого мазурика и позвать на помощь вместо того, чтобы позорно бежать. Но Гаук его напугал рассказами о смелых грабителях.
И теперь, когда на скамейку присел какой-то господин с бронзовым лицом, Чайкин как-то подозрительно взглянул на него и отодвинулся подальше.
Как-то быстро настали сумерки, и площадь осветилась огнями. Заиграл военный оркестр, и публика наполнила площадь и окаймлявшую ее аллею.
«Однако не пора ли и к капитану Блэку?» — подумал Чайкин и хотел взглянуть на часы, но в жилетном кармане их не оказалось.
«Ах мазурик!» — вырвалось по-русски у Чайкина, и он со страхом нащупал грудь. Билеты там, на месте. Затем он ощупал карман штанов. Слава богу! И кошелек с несколькими золотыми и серебряные доллары целы.
И Чайкин облегченно вздохнул и решил быть еще осторожнее и избегать по возможности разговоров с незнакомыми людьми наедине.
Прелестный вечер опустился над городом, и месяц томно глядел с высокого звездного неба. Толпы народа высыпали на улицу и сидели у кофеен, у домов. С разных сторон долетали звуки музыки. В воздухе стоял душистый аромат от цветов.
«Славно как!» — шепнул Чайкин, вздыхая полною грудью, и встал, чтобы идти в гостиницу «Юг», к капитану Блэку.
Полисмен, к которому обратился Чайкин, указал на высокое, ярко освещенное здание, бывшее в нескольких шагах.
2Чайкин вошел в подъезд пятиэтажного отеля.
В большом, ярко освещенном вестибюле, сквозь стеклянные двери которого, против входа, темнела листва большого сада, на большом кресле, за барьером, важно восседал старый негр швейцар в красной ливрее и в обшитой галунами красной высокой шляпе-цилиндре.
Чайкин решил обратиться к негру и спросил:
— Позвольте узнать, капитан Блэк дома?
Негр посмотрел на Чайкина, потом на доску, висевшую на стене, покрытой объявлениями, и ответил:
— Ключа третьего номера нет. Верно, третий номер дома. Если вы войдете в первый этаж и повернете в левый коридор, то, постучавшись в дверь, узнаете, дома ли третий номер и захочет ли он вас видеть.
— Благодарю вас.
— Вы, конечно, иностранец?
— Я русский.
— И с «Диноры»?
— С «Диноры».
— Нехороший груз привезла «Динора», нехороший! — тихо проговорил старик негр.
Чайкин поднялся в первый этаж и постучал в двери третьего номера.
— Войдите!
Капитан Блэк полулежал на диване в большой, роскошно убранной комнате, покрытой ковром. На столе перед диваном стояло несколько графинов, бутылка и стаканы. Чайкин заметил, что Блэк был мрачен. Тигр воркнул, но тотчас же смолк.
— Здравствуйте, Чайк. Очень рад вас видеть! Вы — молодцом! — сказал капитан, крепко пожимая матросу руку и оглядывая его костюм. — Совсем джентльмен. Садитесь! Чего хотите? Содовой воды с коньяком? Бренди? Шерри-коблера? Наливайте себе!
— Благодарю, капитан. Я ничего не хочу.
— Как знаете. Ну, куда решили ехать?
— В Сан-Франциско, капитан! — ответил Чайкин, осторожно присаживаясь на кресло, обитое бархатом.
— Значит, остались при прежнем намерении поступить на ферму?
— Да, капитан.
— А Гаук хотел предложить вам быть боцманом на бриге. Пятьдесят долларов в месяц. Он только что был у меня и хотел завтра утром переговорить с вами. Вы где остановились?
— В «Матросе».
— Напрасно. Это скверная гостиница. Там вас могут обчистить. Перебирайтесь сюда и будьте моим гостем. Не отказывайтесь и не благодарите. Мне хочется быть полезным вам, Чайк!
— А Гаук хотел предложить вам быть боцманом на бриге. Пятьдесят долларов в месяц. Он только что был у меня и хотел завтра утром переговорить с вами. Вы где остановились?
— В «Матросе».
— Напрасно. Это скверная гостиница. Там вас могут обчистить. Перебирайтесь сюда и будьте моим гостем. Не отказывайтесь и не благодарите. Мне хочется быть полезным вам, Чайк!
С этими словами капитан Блэк позвонил и, когда вошел слуга, приказал ему приготовить номер в этом же коридоре для Чайкина и немедленно послать в «Матроса» за вещами джентльмена.
— Напишите на моей карточке свою фамилию. И приложите доллар за уплату за номер. Вот так. Ну, теперь все в порядке. Садитесь, Чайк, и выпейте шерри-коблера… Он не крепок.
И Блэк налил из графина в стакан питье, полное мелкого льда, и, подавая соломинку, проговорил:
— Опустите ее в стакан и тяните. Очень вкусно.
Чайкин покорно исполнил приказание капитана и нашел, что это питье действительно вкусно. А за что с ним так ласков этот странный человек, он этого решительно не понимал.
— Так подумайте, Чайк, о предложении Гаука. А рекомендательные письма вам готовы. Вот они!
Блэк вынул из бумажника два письма и подал их Чайкину.
— Вас охотно возьмут на ферму. Вы — добросовестный работник, Чайк. Я это видел. И боцман были бы недурной, если только экипаж на бриге будет не такой, какой был при мне. Гауку таких и не нужно. Он не будет возить рискованного груза…
— Я в боцмана не пойду, капитан! — решительно заявил Чайкин.
— Почему?
— Не по мне. Надо быть строгим с людьми. А я не умею. Жалко людей…
Блэк удивленно посмотрел на Чайкина.
— Вы говорите: жалко… А вас самих разве жалели?
— Может быть, от этого и жалко! — промолвил Чайкин.
— Чудак вы, Чайк, большой. Редкий экземпляр человеческой породы. Еще стакан шерри-коблера?
— Благодарю. Довольно.
— И, пожалуй, вы правы, что в боцмана не идете… Поезжайте лучше во Фриски и поступайте на ферму. Осмотритесь и, конечно, свою ферму заведете. Хотели бы?
— Чего лучше?
И лицо Чайкина просияло. Недавний мужик, еще чувствовавший над собою власть земли, сказался в нем и на чужбине.
Блэк видел это радостное сияние. Оно, казалось, производило на него успокаивающее впечатление.
— Ну, хорошо. Положим, Чайк, вы купили земли и построили дом. А потом что?
— Чего ж еще мне, капитан?
— И у вас нет других, больших желаний, Чайк? — удивленно и с видимым любопытством ожидая ответа, допрашивал Блэк, потягивая через соломинку шерри-коблер.
— Мало ли чего человек хочет, капитан.
— Например? Чего бы вы еще хотели, Чайк?
— Мать выписать бы из России, если уж самому нельзя на родину. Только едва ли мать поедет.
— Отчего?
— Побоится. Далеко очень.
— А больше у вас нет желаний?..
— Прожить хорошо.
— Что вы называете: хорошо?
— По совести. Людей не обижать, злого не делать.
— И только?.. А разбогатеть разве не хотите?
— Я и так богат, — добродушно промолвил матрос. — И никогда не забуду как вы наградили меня, капитан! — с чувством прибавил Чайкин.
— Я говорю: разбогатеть по-настоящему, иметь много-много денег.
— Бог с ними, с деньгами. Что с ними делать? Я в бедности вырос и никогда не думал о богатстве.
— Я первого встречаю, как вы, Чайк. Счастливый и хороший вы человек! — с необыкновенною задушевностью проговорил капитан Блэк и примолк.
А Чайкин смотрел на бледное, мрачное лицо капитана и про себя пожалел его и подумал:
«Верно, совесть оказала себя!»
И в голове Чайкина невольно пронеслись воспоминания и о жестокости капитана в плавании, и об убийстве Чезаре, и о приказании выбросить за борт живого негра Сама, и о ненависти экипажа «Диноры», и вообще о дурной жизни Блэка, про которую, бывало, на вахтах рассказывал приятель Чайкина — Долговязый.
Наш простодушный матрос чувствовал скорее, чем понимал, что этот человек страшен именно потому, что ничего не боится, не зная удержа своей воле, но что в нем вместе с дурным и злым есть хорошее и доброе, которое теперь заговорило в нем и доводит его до «отчаянности», как про себя определил Чайкин мрачное настроение капитана Блэка.
И Чайкин весь как-то притих, смущенный, что мешает капитану своим присутствием, злоупотребляя его добрым отношением.
Как раз в эту минуту вошел слуга и доложил, что вещи мистера Чайка привезены и что шестой номер для него готов.
И Чайкин поднялся с кресла.
— Вы куда, Чайк? Спать разве хотите?
— Нет, капитан. Но я боюсь помешать вам…
— Напротив, я рад, Чайк, что вы здесь. Я по крайней мере не один… Тоска, Чайк… Вот я и выгодное дело сделал… нажил сегодня хорошие деньги на ружьях, которые мы привезли и из-за которых я рисковал быть повешенным, если бы не размозжил себе голову раньше, чем попасться в руки капитана крейсера, который вчера заставил нас стать на мель… Тут у меня чек на пятьдесят тысяч долларов, Чайк, — говорил Блэк, хлопая рукой по боковому карману. — С этими деньгами можно начать какое-нибудь дело, чистое дело, — и все-таки… тоска… И знаете ли отчего, Чайк?
— Отчего, капитан?
— Во-первых, оттого, что я до сих пор не получаю телеграммы из Фриско… А во-вторых…
Блэк на секунду остановился и с горькой усмешкой прибавил:
— Оттого, что я и не получу ее, если особа, от которой я жду телеграммы, узнала из газет, какой груз привезла «Динора» и какой негодяй капитан брига. Не все, как вы, Чайк, жалеют людей, особенно таких, как я… Выпейте еще шерри. Не бойтесь, Чайк, не будете пьяны. Вам и не надо быть пьяным. Вам забывать нечего, Чайк.
Он налил Чайкину шерри-коблера, а себе содовой воды, наполовину разбавленной коньяком.
Отхлебнувши половину стакана, Блэк неожиданно проговорил:
— И знаете, что я вам скажу, Чайк?
— Что, капитан?
— Если бы я раньше встречал таких людей, как вы, Чайк, то, наверное, получил бы телеграмму, которую жду!
Чайкин решительно не мог понять, какое отношение может иметь получение телеграммы к знакомству с ним, но почувствовал, что он, скромный и простой человек, нужен капитану в эти минуты его тоски и отчаяния.
И, полный участил к нему, он с какой-то уверенностью, вызванною добротою его сердца, проговорил:
— Вы ее получите, капитан!
— Почему вы так думаете, Чайк? — с тревожным любопытством воскликнул Блэк.
— Так мне кажется… Надо получить! — ответил Чайкин и смутился.
А смущение его вызвано было тем, что он не решался сказать капитану, что думает так потому только, что жалеет капитана и всем сердцем хочет, чтобы телеграмма была.
— Вы, Чайк, верно сказали: мне надо получить! — подчеркнул капитан. — И если я ее получу, то весьма возможно, что я попробую развязаться с дьяволом и не стану больше ставить все паруса в попутный шторм, рискуя отправить и себя и других ко дну… Помните, Чайк, тогда на «Диноре», на пути в Австралию… страшно было, а?..
— Очень, капитан.
— Вот так, Чайк, я всю свою жизнь жарил под всеми парусами в попутный шторм с тех пор, как пятнадцатилетним мальчишкой ушел из дома с десятью долларами в кармане. Тогда я был не такой, Чайк… Тогда мать не плакала из-за меня, как потом, Чайк… Тогда она не думала, что ей придется краснеть за сына… И сын не думал, Чайк, что он больше не покажется на глаза матери, чтобы не причинять ей лишнего горя. Не думал, что через других известит о своей смерти. Пусть она лучше думает, что ее любимый сын умер. Это лучше для нее, чем знать, каков у нее сынок. А она похожа на вас, Чайк… Она тоже бросилась бы спасать врага, как бросились вы, Чайк, спасать Чезаре, рискуя жизнью… И тогда, когда вы это сделали, Чайк, вы заставили вспомнить старушку и заставили вспомнить, что и я когда-то был человеком… Вы меня удивили, Чайк, и заставили посмотреться в зеркало… А я давно этого не делал, Чайк… Очень давно… Понимаете ли, что я вам говорю, Чайк, и почему я, страшный капитан Блэк, с вами именно об этом говорю?.. Никому я не сказал бы того, что сказал вам, беглому русскому матросу. И я знаю, что один вы на «Диноре» старались найти и мне оправдание в вашем добром сердце. Не правда ли, Чайк?
— Правда, капитан.
— А все-таки очень боялись меня?
— Боялся.
— Больше, чем своего русского капитана? — спросил Блэк.
— Нет. Своего я по-другому боялся… На своем судне я боялся, что меня будут наказывать линьками, а на «Диноре» я вас боялся, пока вы не показали своей доброты ко мне, капитан…
Блэк налил себе еще коньяку с водой. Он начинал слегка хмелеть и, мрачный как туча, примолк.
Так прошло несколько минут.
— Слушайте, Чайк, о чем я буду просить вас, — наконец заговорил он. — Останьтесь здесь еще три дня. Можете?