— Прекратите! — рявкнула Лита, но тут же взяла себя в руки: она всегда гордилась тем, как ровно и спокойно общается с подчиненными. — Да, они все мертвы, я проверила. Слейте жидкость, заморозьте и промаркируйте их. Я через некоторое время проведу исследование.
Визи кивнул и вышел, унося колбу. А Лита спросила себя: что же заставляет ее думать о них, как о живых детях? Должно быть, она устала. Ведь это же всего-навсего группы делящихся клеток, обладающие не большей индивидуальностью, чем те клетки, которые собрались в бородавку на тыльной стороне кисти ее руки. Она почесала ее и в который раз напомнила себе, что ее необходимо вывести. Привлекательной, хорошо сложенной молодой женщине тридцати с небольшим лет, с медовыми волосами и загорелой кожей такие украшения ни к чему. Но ее волосы были очень коротко подстрижены, на лице не было ни малейшего следа косметики, а роскошная фигура была надежно спрятана под мешковатым белым лабораторным халатом. Она была еще молода, хотя между бровями уже начала появляться озабоченная морщинка. Когда женщина наклонилась над микроскопом, разглядывая окрашенный препарат на стекле, морщинка сделалась глубже.
Неудачный ход процесса выращивания эмбрионов в колбах тревожил ее гораздо сильнее, чем она готова была сама себе в этом признаться. Несколько последних лет программа продвигалась настолько успешно, что она начала относиться к этим успехам как к чему-то естественному и все больше и больше заглядывала вперед, обдумывая генетический потенциал второго поколения. Потребуется решительное усилие, чтобы забыть обо всем этом и вернуться к простым техническим проблемам экзогенеза… Сильные руки обхватили ее сзади, ладони крепко прижались к округлому животу ниже талии, жесткие губы поцеловали шею.
— Не надо! — изумленно воскликнула она и рванулась из объятий. Оглянулась. Ее муж. Гаст сразу же опустил руки и шагнул назад.
— Пожалуйста, не сердись, — сказал он. — Знаешь, ведь мы с тобой женаты, и никто за нами не подглядывает.
— Дело вовсе не в том, что я против того, чтобы ты меня лапал. Но ведь я работаю, разве ты не видишь?
Лита повернулась к нему; что бы она ни говорила, это слишком плотское прикосновение рассердило ее. Он молча стоял перед нею, флегматичный с виду черноволосый смуглолицый мужчина с немного оттопыренной нижней губой, из-за которой у него вечно было немного обиженное выражение. Особенно сейчас.
— Ну-ну, незачем так расстраиваться. Сам знаешь: делу время, а потехе час.
— Чертовски мало теперь бывает этой самой потехи. — Он быстро оглянулся: не слышит ли его кто-нибудь. — Первое время после того, как мы поженились, все было не так. Ты была тогда довольно-таки нежной. — Он медленно протянул руку и легонько ткнул ее пальцем в живот.
— Не надо, не делай этого. — Она отстранилась, закрывшись руками. — Здесь сегодня был форменный ад. Дефектный клапан в одной из линий гормональной подкормки. Слишком поздно обнаружили. Мы потеряли семнадцать банок. К счастью, на ранней стадии.
— Так в чем же здесь потеря? В морозильниках должно быть еще несколько миллиардов доз спермы и яйцеклеток. Они соединят сколько нужно и снова загрузят тебя работой.
— Нет, ты подумай, сколько труда, сколько усилий по подбору генов оказалось затрачено впустую.
— Именно за это лаборанты получают деньги. По крайней мере, у них снова появится какое-нибудь занятие. Знаешь что: почему бы нам не забыть обо всем этом хотя бы ненадолго и не устроить себе хороший вечер? Пойдем в Старый город. Я слышал об одном местечке. Его содержит какой-то Шарм. Там готовят настоящие культовые блюда и, говорят, бывает довольно весело.
— Разве мы не можем поговорить об этом попозже? Сейчас действительно совсем не подходящее время…
— Христос свидетель, у тебя всегда неподходящее время. Я вернусь к половине шестого. Посмотрим, сможешь ли ты к тому времени что-нибудь решить.
Он опрометью выскочил из комнаты, но механизм не позволил ему с яростным грохотом захлопнуть за собой дверь. Что-то исчезло из его жизни, вот только он не мог с уверенностью сказать что. Он любил Литу, и она любила его — в этом он был твердо уверен, — но чего-то недоставало. У них обоих была работа, которую нужно было делать, но прежде она никогда не причиняла им неприятностей. Они привыкли к этому образу жизни и даже иногда работали вместе, в одной и той же комнате, ночи напролет, держась друг с другом ровно и спокойно, по-товарищески. А потом, частенько уже на рассвете, они пили кофе, ими овладевала приятная сонливая усталость, они падали в кровать, занимались любовью. Вот только теперь такого не бывало, и он не мог понять почему. Он вошел в самый ближний лифт и скомандовал: «Пятьдесят». Двери закрылись, и кабина плавно тронулась с места. Они выберутся отсюда сегодня вечером: он твердо решил, что этот вечер будет не таким, как большинство остальных.
Только выйдя из лифта, он понял, что приехал не на тот этаж. Это был пятнадцатый, а не пятидесятый — звуковой анализатор в компьютере лифта, похоже, постоянно путал эти два слова[1]. Прежде чем он успел вернуться, двери у него за спиной закрылись, и тут же он заметил двух стариков, сердито уставившихся на него.
Он оказался на одном из стариковских этажей. Вместо того чтобы подождать другого лифта, он отвернулся от их сердитых взглядов и быстро зашагал по залу. Там было много других стариков; некоторые куда-то шли, шаркая ногами по полу, некоторые разъезжали в моторных креслах, а Гаст шел вперед, глядя прямо перед собой, чтобы не встречаться с ними взглядом. Они бывали недовольны, когда сюда забредал кто-нибудь из молодых.
Ну а он был недоволен тем, что они заняли его новехонькое, с иголочки, здание. Это была нехорошая мысль, и он сразу пожалел о том, что она пришла ему в голову. Это было не его здание; он был только одним из тех участников команды проектировщиков, которые остались на строительстве. У стариков было здесь столько же прав, сколько и у него самого — даже больше, так как это был их дом. И еще это был удачный компромисс. Это здание, Новый город, было предназначено для будущего, но будущее приближалось очень и очень неторопливо, так как можно было ускорить все на свете, кроме эмбрионального развития. Девять месяцев от зачатия до рождения, хоть в матке, хоть в колбе. Затем долгие годы детства, быстролетные годы полового созревания. Со стороны города было бы ужасным расточительством все это время держать такой дом свободным.
Это было тем местом, куда собирались старики — уцелевшие обломки перенаселенного мира. Благодаря успехам геронтологии, медики поддерживали их силы и помогали им сохранять бодрость. Они старели вместе — последние представители алчных поколений. Они были родителями, у которых было мало детей и еще меньше внуков, поскольку реальность в виде голода, болезней и отравления окружающей среды неутомимо стремилась ворваться в их жилища. Нельзя сказать, чтобы они пошли на это добровольно. Если бы им предоставили возможность поступать по собственному разумению, то они повели бы себя точно так же, как и все предшествующие поколения человечества: эгоистично. Если миру предстоит сделаться перенаселенным, то он должен быть перенаселен моими детьми. Но сделанные к этому времени крупные достижения в геронтологической науке и новые лекарства позволили повесить перед носом человека, который на протяжении всей своей истории старательно изображал из себя осла, самую привлекательную морковку из всех, к каким ему когда-либо приходилось тянуться. Чем меньше у вас детей, тем выше уровень медицинского обслуживания, на которое вы вправе рассчитывать. Коэффициент рождаемости прямо на глазах снизился почти до нуля. Бездумные борцы за перенаселенность решили перенаселить мир собой, а не своими детьми. Предоставленной жизнью они предпочли воспользоваться сами.
В результате получилось, что у ребенка, принадлежавшего к следующему поколению, могло быть, помимо матери и отца, с полудюжины живых престарелых родственников. Женатая пара могла иметь десять или пятнадцать старших родственников — одиноких! — с надеждой взирающих на одну-единственную молодую семью. Не могло идти и речи о том, чтобы вся эта орда стариков повисла на шее у нынешнего поколения, которое не имело ни места, ни денег, чтобы содержать их. Они были бременем правительства и именно им должны были остаться. Это бремя с каждым годом делалось все легче, требовало все меньших затрат, так как старые организмы, несмотря на все чудеса, которые творила медицина, все-таки понемногу изнашивались. Когда начали разрабатывать новые города для будущих, создаваемых на научной основе, поколений, было принято мудрое решение — на первых порах поселить там стариков. Таким образом их можно было бы с наименьшими расходами и усилиями обеспечить наилучшим продовольствием, уходом и лекарствами. Старые города зажили бы гораздо счастливее, освободившись от такого балласта, как масса престарелых обитателей. И поскольку эффект от применения гериатрических препаратов, казалось, делался заметно слабее после того, как человек перевалил за середину второго столетия, можно было составить достаточно точный прогноз того, что эвфимистически называли постепенной убылью. Никто не любил использовать слово «смерть». А к тому времени, когда нынешние обитатели отбудут в заранее выбранное ими место окончательного убытия, подоспеют и развивающиеся поколения. Очень прилично. Очень аккуратно. До тех пор, пока вы держитесь подальше от этажей, населенных стариками.
Глядя прямо перед собой, Гаст шел по коридору, больше похожему на улицу, игнорируя злобные взгляды, не обращая ни малейшего внимания на помещения, залы с бассейнами, тропические сады и песчаные пляжи, тянувшиеся по обеим сторонам дороги. И на людей. Ему показалось, что до следующего блока лифтов идти пришлось очень долго. На сей раз он очень четко проговорил: «Пять-де-сят».
Когда он добрался до недоделанного коридора, рабочая смена уже сворачивалась. Слой полового покрытия доходил как раз досюда, а дальше тянулась только широкая полоса шершавого серого свежего бетона, из которого кое-где торчали брошенные куски поверхностной опалубки. Вокруг на сваренных из арматуры опорах стояли фонари, заливавшие место работы ярким светом.
— Какие-то неполадки с укладчиком, мистер Крэбб, — пожаловался бригадир смены. Эти люди выросли в мире безупречно работающих механизмов и очень переживали, когда те изредка их подводили.
— Я посмотрю. В бункере что-нибудь осталось?
— Наполовину полон. Разгрузить его?
— Нет, оставьте, как есть. Я попытаюсь еще раз запустить его, прежде чем вызывать ремонтников.
Двигатели механизмов один за другим выключались, и вскоре помещение заполнила гулкая тишина. Рабочие ушли — их шаги звонко разносились в огромном пустом пространстве — и Гаст остался один. Он забрался по лестнице на самый верх громоздкой неповоротливой машины, заливавшей пол ровным слоем расплавленного пластика, и отключил блокировку управляющего компьютера. Первым делом он ввел команду провести быстрое тестирование, которое, впрочем, не выдало никаких сообщений об ошибках. Эти квазиразумные механизмы были способны самостоятельно обнаружить едва ли не все свои собственные неполадки и поставить в известность операторов, но все равно время от времени случались отдельные неполадки, которые система диагностики не могла не только идентифицировать, но даже обнаружить. Гаст переключил управление с автоматического на ручное и нажал кнопку запуска.
Послышался отдаленный грохот, и вся огромная масса машины мелко завибрировала, оживая. Вспыхнуло множество красных лампочек, впрочем, быстро сменивших цвет на зеленый, свидетельствующий о том, что двигатели вышли на нужный режим. Когда лампочка общей готовности тоже позеленела, он, скосив глаза, посмотрел на правый телевизионный экран, который показывал ход укладки пола под машиной. Слой свежего покрытия обрывался как раз там, где остановился укладчик.
Гаст подал машину на несколько футов назад, чтобы включились датчики, а затем на рабочей скорости пустил укладчик вперед. Как только распределительное устройство поравнялось с краем, процесс укладки возобновился. Машина сама управляла своим движением, перемешиванием компонентов расплава и его выпуском. На долю оператора оставалось только включение и выключение всего агрегата. Гаст, как завороженный, следил, как за машиной возникает идеально гладкий новый пол, и не мог заметить никаких неполадок. Ему было приятно сидеть здесь и выполнять эту простую, но очень важную работу.
Громко задребезжал предупреждающий зуммер, и на пульте управления замигала яркая красная лампочка. Гаст заморгал и еле-еле успел заметить на экране какое-то черное пятно. В следующее мгновение оно уже исчезло из поля зрения. Он поспешно остановил агрегат, дал задний ход, отведя махину футов на десять назад, и только после этого выключил моторы и спустился вниз. Ступая очень осторожно, так как недавно уложенный пластмассовый пол еще не успел как следует застыть, Гаст добрался до передней кромки. Там в покрытии оказалась впадина, похожая на чашу или пузырь шириной около фута. Словно машина рыгнула, выливая расплав. Возможно, так оно и было. Причину точно определят механики. Он сделал в карманном блокноте пометку, что нужно вызвать их, выключил все освещение, кроме дежурного, и вернулся к лифтам. Очень старательно выговорил номер нужного этажа.
Доктор Ливермор и Лита, одинаково сгорбившись, сидели за рабочим столом в переднем помещении лаборатории. Оба понурили головы, как на поминках. Впрочем, может быть, это и были поминки. Гаст вошел очень тихо, присушиваясь к их разговору. Он не хотел им мешать.
— Там было несколько очень многообещающих новых линий, — сказала Лита. — Например, Рейли-Стоун. Я не знаю, сколько компьютерного времени потребовалось для предварительного подбора, но лаборанты потратили, наверно, часов сто, никак не меньше, для того чтобы оплодотворить одну яйцеклетку.
— А вам это не кажется немного необычным? — отозвался Ливермор.
— Пожалуй, что да, но ведь это же был первый опыт применения метода Бершока — перекрестно-гибридной селекции с мультиплетным разделением, — а вы же знаете, как проходят такие вещи.
— Конечно, знаю. В следующий раз все будет гораздо легче. Отошлите назад отчеты, специально отметив случаи неудач. Пусть они начинают работу по подготовке замены. Привет, Гаст, я не слышал, как вы вошли.
— Я не хотел вам мешать.
— Вы нам нисколько не помешали. Все равно, мы уже закончили. Сегодня случилась авария с несколькими нашими банками.
— Да, я тоже слышал об этом. А вы не знаете, отчего она произошла?
— Если бы я все знал, то был бы богом. Скажете, не так?
Лита взглянула на старика так, будто ее шокировали его слова.
— Но, доктор, нам же известно, почему были убиты эмбрионы. Испортился клапан на линии подачи…
— Но почему испортился клапан? У каждой причины должна быть своя причина.
— Доктор, мы идем в Старый город, — сообщил Гаст. Он почему-то почувствовал себя неловко от этого беспредметного разговора и жаждал сменить тему.
— В таком случае не позволяйте мне задерживать вас. Только смотрите, не принесите оттуда никаких инфекций, слышите?
Ливермор повернулся, намереваясь выйти, но дверь открылся раньше, чем он успел подойти к ней. Незнакомый мужчина молча обвел взглядом всех троих. Он вошел в комнату, и его молчание и суровое выражение лица заставили присутствовавших тоже замолчать. Когда дверь за ним закрылась, он громко и четко произнес глубоким голосом их имена, пронзая того, чье имя называл, тяжелым взглядом.
— Доктор Ливермор, Лита Крэбб, Гаст Крэбб. Я прибыл сюда, чтобы увидеться с вами. Моя фамилия Блэйлок.
Было совершенно ясно, что Ливермору такое обращение очень не понравилось.
— Позвоните моему секретарю, чтобы вам назначили время приема. А сейчас я занят.
Он сделал было шаг по направлению к двери, но Блэйлок предупреждающе поднял руку, а другой рукой извлек из кармана тонкий бумажник.
— Я хотел бы побеседовать с вами прямо сейчас, доктор. Вот мое удостоверение.
Ливермор не мог выйти, не толкнув этого человека. Так что он остановился и, набычившись, взглянул на золотой значок.
— ФБР. Ну и чего ради вы явились сюда?
— За убийцей. — Ответом ему было изумленное молчание. — Теперь я могу сказать вам, хотя я был бы рад, если бы вы этого никому не передавали, что один из работающих у вас лаборантов является агентом бюро. И регулярно направляет в Вашингтон донесения о ходе работы.
— Это наглый шпионаж! — Ливермор не на шутку рассердился.
— Ни в коей мере. Правительство сделало крупные инвестиции в этот проект и убеждено в том, что таким образом помогает сберечь деньги налогоплательщиков. У вас здесь было много случаев гибели эмбрионов в первые недели после имплантации.
— Это случайность, всего лишь случайность! — воскликнула Лита, но тут же покраснела и снова умолкла, когда Блэйлок устремил на ее холодный, неулыбчивый пристальный взгляд.
— Неужели? А вот мы так не думаем. В Соединенных Штатах существуют еще четыре Новых города, в каждом из которых ведется свой проект, осуществляемый по тем же самым методикам, какие применяются у вас. У них тоже случались неприятности с колбами, но далеко не в таком количестве, как у вас.
— Немного больше или немного меньше в том или ином месте — это ничего не значит, — заявил Ливермор. — Закон средних величин полностью перекрывает мелкие различия.
— Несомненно, закон перекрывает. Мелкие различия, доктор. Но количество сбоев здесь в десять раз больше, чем в других лабораториях. На каждый сбой, случающийся у них, у вас приходится десять. Соответственно, на их десять — сто ваших. Я не случайно попал сюда. Поскольку вы отвечаете за этот проект, я хотел бы получить от вас письмо, в котором говорилось бы, что я имею право бывать во всех помещениях и разговаривать с кем угодно.
— Моего секретаря сейчас, по-видимому, уже нет на месте. Утром…
— Письмо у меня с собой, оно напечатано на вашем личном бланке, и требуется всего лишь ваша подпись.
Гнев Ливермора был все же, скорее, наигранным, нежели настоящим.
— Я не стану его подписывать. Подумать только — воровать мои бумаги! Нет-нет, я вам этого не подпишу!
— Не будьте грубияном, доктор. Ваши бланки были напечатаны в правительственной типографии. Они и для меня напечатали несколько штук, чтобы облегчить работу. Постарайтесь хотя бы не осложнять ее.