В конце концов бандиты одержали победу. Хоть их и осталось двое, они бросились к распахнутым дверям грузовика.
Ящик с алмазами был на месте. Тут-то и произошла самая большая непредвиденность. Бандиты не захотели делиться друг с другом. Даже не понимая, какое богатство попало им в руки, они затеяли ссору. Тот, что был постарше, приставил револьвер к груди своего товарища и, ни слова не говоря, спустил курок. Напарник, глядя на него полузакрытыми глазами, сделал несколько шагов назад и свалился в траву. Его убийца даже не взглянул на него. Все его внимание было направлено на стальной ящик, стоящий в глубине грузовика. Положив револьвер в машину, он закинул ногу, чтобы вскочить внутрь и завладеть невиданным богатством, но…
Его товарищ, в которого он выстрелил почти в упор, был смертельно ранен, но жизнь еще теплилась в нем. Ее хватило на то, чтобы поднять валявшееся рядом ружье, прицелиться и спустить курок.
Отдача после выстрела откинула его на землю, и, умирая, он уже был равнодушен к тому факту, что его пуля пробила напарнику ребра и застряла в груди.
Машинально этот второй бандит схватил попавший под руку револьвер и упал, зажимая рукой рану. После этого он уже не помнил и не осознавал, что делал и как очутился в кустах.
Очнувшись, он заметил на поляне якута, осматривавшего место побоища. Казалось, сам бог послал его. Раненый выбрался из кустов и направил оружие на якута.
Глава 5
Кюкюр наполнил маленькую рюмку и, не чокаясь, опрокинул ее в рот. Видно было, что рассказ дается ему нелегко. Но водка оказывает на человека странное действие. Иногда вводит в состояние ступора, иногда веселит, а иногда, что бывает гораздо чаще, развязывает язык. Снимаются какие-то барьеры, даже табу, и человек рассказывает о том, чего, может быть, не открыл бы под страшной пыткой.
* * *
Лйаал выбрал место и начал копать, помогая себе ножом. Стоя в стороне, Кюкюр с любопытством наблюдал за ним. Отец сделал могилу. На это ему понадобилось около трех часов. Солнце уже начало клониться к западу, когда он, опустив труп бандита в яму, засыпал ее. Перед тем как начать засыпать могилу землей, он еще долго стоял, переводя взгляд с ящика на труп и обратно.
Потом, что-то решив для себя, стал быстро забрасывать яму землей. Когда над поверхностью травы, окружавшей место захоронения, образовался холмик, Лйаал срезал с дерева ветку пихты и воткнул ее в вершину.
– Теперь звери не смогут достать его тело, – сказал Лйаал, закончив работу. – Он уйдет в царство мертвых, где мы с ним когда-нибудь встретимся. Тогда он не сможет сказать, что мы бросили его посреди тайги на съедение волкам.
Маленький Кюкюр испытывал какой-то трепетный страх, наблюдая за действиями отца. Его пассы напоминали шаманский ритуал, только без бубна и сжигания пахучих трав.
Новая власть, при которой родился Кюкюр, насадила свои порядки и обычаи, но ритуалы предков, несмотря на почти полувековое господство коммунистов, не ушли в прошлое. С прежней дикарской неистовостью свершались они втайне ото всех в отдаленных избах, пришедших на смену обмазанным глиной жилищам якутов.
Отец еще долго смотрел на стальной ящик, словно размышляя, как с ним поступить.
– Пока пусть будет с нами, – как бы про себя сказал Лйаал, трогая поводья.
В улус добрались уже затемно. Мать ждала их на крыльце. Мать у Кюкюра была красавица. Круглое лицо, будто полная луна, быстрые крепкие руки, горделивый стан. Кюкюр улыбнулся и подбежал к матери. Улыбнувшись, она прижала к себе его голову. Теплый запах жира и золы приятно щекотал Кюкюру ноздри.
Он вошел в дом и уже не слышал, о чем спорили мать с отцом. Плотные оленьи шкуры, протянутые от одной к другой балке, делили избу на несколько комнат-углов. В одном из таких углов, самых дальних и тихих, сном измученного путешествием на Землю ангела спал Кюкюр.
В другой «комнате», на куче медвежьих шкур, вытянулся Лйаал. Он отказался от позднего ужина, ограничившись крепким, круто посоленным чаем. Рядом с ковриком, на котором стояли чашки, поджав под себя ноги, сидела его жена и, осуждающе качая головой, увещевала Лйаала. Часом раньше, когда Кюкюр уже спал, он открыл при помощи зубила привезенный из тайги ящик. Минута шла за минутой, а Лйаал и Амма молча, завороженные ослепительным блеском камней, стояли перед ним, озадаченно переглядываясь.
– На эти камни можно многое выменять у русских, – наконец разжал губы Лйаал.
– Ты с ума сошел! – испугалась Амма. – Они так просто не расстанутся с ним, – кивнула она на залитый белым сиянием ящик.
Вышедший из ступора Лйаал присел на корточки и взяв один из наиболее крупных камней, прицельно взвесил его на руке.
– На такой алмаз можно несколько изб построить, – задумчиво сказал Лйаал.
Он подогнул под себя ноги и стал перебирать камни, то и дело вынимая по очереди их и поднимая двумя пальцами к свету. Даже в тусклом освещении избы алмазы полыхали неестественной слепящей чистотой.
– Отдай камни туда, где взял, – волновалась Амма, – не будет нам от них покоя.
– Да что ты понимаешь, – насмешливо поглядел на жену Лйаал, – никто не узнает о ящике.
– Я чую недоброе, – настаивала Амма, – зачем нам эти камни? У нас все есть – лошадь, корова, картошка! У нас есть изба и шкуры…
– Как была ты дикой, – продолжал рассеянно улыбаться Лйаал, – так и осталась. Я за этот ящик жизнью рисковал. И как ты себе представляешь это, как я его и кому отдам? Да меня обвинят в воровстве! Или ты не знаешь, какие у них порядки?
Узкие глаза Лйаала гневно блеснули.
– Тогда как ты будешь менять алмазы?
– Это не к спеху. – Лйаал держал в руках особенно крупный камень, карат в двести с лишним, и, таинственно мигая глазами, вглядывался в него, как в магический кристалл.
Одна из семей их деревни переселилась в Мирный. Навещая оставшуюся в деревне мать, Будамшу, приятель Лйаала, рассказывал, как ведется добыча алмазов. Начинали с экскаваторов, потом вскрыли кимберлитовую трубку и перешли к драгам с огромными, объемом в несколько изб, ковшами. Будамшу употреблял непонятные слова и обороты вроде «магнезирование алмазоносных пород в камере», «выдача на транспортные горизонты» и так далее. Будамшу пространно повествовал о методах переработки алмазоносной породы, добытой из трубки. Вначале порода подвергается дроблению и избирательному измельчению, потом обогащается до получения концентрата на отсадочных машинах. Лйаал из всего этого понял, что люди в поте лица добывают эти алмазы.
А глядя на сверкающие перед ним камни, он дивился их красоте. Такие крупные и полновесные, такие чистые. Словно кто-то, находя их, копил, складывал один к одному…
– Убери их из дому, – роптала Амма.
– Бестолковая ты, – огрызнулся Лйаал, – не знаешь пользы своей!
– Эти камни принесут беду, – не отступала жена Лйаала, – езжай в тайгу, брось его подальше…
– Не для того я его сюда вез. – Лйаал положил алмаз в ящик и, продолжая любоваться переливчатым великолепием кристаллов, тихо-тихо запел.
Он всегда так поступал, чтобы прекратить какой-нибудь неприятный разговор. Как ширмой отгораживался песней от ругани, причитаний и слез.
По щекам Аммы при виде такого упрямства побежали две узких влажных дорожки.
– Иди спать, – раздосадованно скомандовал Лйаал. – Все равно от тебя толку нет, – грубо добавил он и сделал рукой резкий пренебрежительный жест.
* * *
– Вставай, мой богатырь, – среди ночи услышал Кюкюр тревожный голос матери.
Продрав глаза, Кюкюр недоуменно уставился на мать, стоявшую на коленях перед его постелью.
– Вставай, одевайся, – мать говорила решительным тоном, и Кюкюр понял, что спорить бесполезно.
Он поднялся и принялся натягивать одежды.
– На выпей, – мать протянула ему жестяную кружку с кумысом.
Он послушно выпил, все еще не понимая, зачем его разбудили в такое время.
– Пошли, – мать направилась к выходу и поманила его за собой.
Лошадь, запряженная в волокушу, стояла перед избой. На волокуше в свете круглой луны он заметил тот самый ящик, который они с отцом привезли из тайги.
– Это плохо, – мать показала на ящик, – ты уже большой мальчик. Нужно далеко увезти и хорошо спрятать. Пошли…
Кюкюр посмотрел на дверь, как бы спрашивая, а как же отец? Но мать приложила к губам указательный палец.
– Иди, – подтолкнула она его в спину.
– Мама, а что в ящике? – шепотом спросил он.
– Беда наша, – так же тихо ответила мать. – Иди.
Действительно, Кюкюр взрослый мальчик. Десять лет уже. Он взял поводья и, поглядев на белую луну, тронул. С ружьем в руке мать сидела на волокуше, зачарованно глядя в черный змеящийся между лиственниц прогал.
Кюкюр не стал перечить матери. Хотя чувствовал в материнской таинственности и умолчании привкус неповиновения. Правя лошадью, он то и дело взглядывал на белый круг луны. Ему казалось, что луна насмешливо улыбается, манит, зовет… Содержимое ящика больше не волновало Кюкюра. Натянутый как струна, он ловил глухие отголоски леса. Звуки ночной тайги бередили его воображение, населяя бегущими тенями волков и лис. Он дышал прохладной тьмой, зыбкой от стрекотания цикад и уханья филина. Напрягал слух и зрение и казался самому себе древним богатырем из «Олонхо«, едущим на битву с мамонтом. А еще он чувствовал себя защитником матери. Да так оно и было.
Кюкюр не стал перечить матери. Хотя чувствовал в материнской таинственности и умолчании привкус неповиновения. Правя лошадью, он то и дело взглядывал на белый круг луны. Ему казалось, что луна насмешливо улыбается, манит, зовет… Содержимое ящика больше не волновало Кюкюра. Натянутый как струна, он ловил глухие отголоски леса. Звуки ночной тайги бередили его воображение, населяя бегущими тенями волков и лис. Он дышал прохладной тьмой, зыбкой от стрекотания цикад и уханья филина. Напрягал слух и зрение и казался самому себе древним богатырем из «Олонхо«, едущим на битву с мамонтом. А еще он чувствовал себя защитником матери. Да так оно и было.
Это уже потом, когда он повзрослел, Кюкюр начал задаваться вопросом: что же такое было в том злополучном ящике? А пока он ехал сквозь ночную тайгу, моргая слипавшимися глазами, и ни о чем не помышлял.
Неожиданно он задумался об отце. Что тот скажет, не обнаружив наутро ящика? Нужно спрятать ящик в таком месте, чтобы можно было при необходимости отыскать. На всякий случай.
Проехав несколько километров, они добрались до редколесья, переходящего в поляну. Вдалеке справа одиноко маячил разлапистый кедр с раздвоенным стволом. Дальше было болото, берега которого поросли осокой.
– Хватит, – Амма кивнула сыну, – копай здесь.
Она указала место под лиственницей. Но Кюкюр, проявив непослушание, покачал головой.
– Что ты задумал? – насторожилась Амма.
Кюкюр молча тронул. Они выехали на поросшую мелким кустарником поляну. Мальчик направил лошадь к раздвоенному кедру.
– Ни к чему это, – вздохнула Амма.
– Ты говорила, что я мужчина, – с достоинством произнес Кюкюр, – я хочу зарыть ящик там.
Он показал рукой на кедр.
Добравшись до дерева, он спрыгнул с повозки, взял лопату со сломанным черенком и стал копать. Но прежде чем приняться за работу, он взглянул на противоположную сторону ложбины, где на холме, освещенная луной, высилась разлапистая сосна. Он сделал несколько шагов в сторону. Теперь ствол сосны и основание раздвоенного кедра образовали прямую линию. Отсчитав по этой прямой десять шагов от кедра, Кюкюр наметил контуры ямы.
Он рыл долго и ожесточенно, обливаясь потом. Наконец яма была готова. Мальчик вернулся к волокуше, положил на шкуры лопату и, взяв поводья, повел лошадь к горке развороченной земли. Амма помогла ему столкнуть ящик в яму, и тот упал во влажную землю, громыхнув, точно жестянка с леденцами. Кюкюр закопал яму, потом вырыл ошметок земли с травой, вдавил в рыхлую почву над ямой и только потом старательно утрамбовал у корней.
Вернулись они домой, когда луна начала уже бледнеть и таять, почти опустившись к горизонту. Лйаал спал как убитый, глухо похрапывая. Амма распрягла лошадь, привязала ее к серге – резной коновязи и бесшумно вошла в избу. Кюкюр следовал за ней. Едва добравшись до постели, он провалился в выстланную мхом утробу глубокого сна.
* * *
А утром в деревне был переполох. Из Мирного приехала бригада дознавателей. Их приезд стал для Лйаала сюрпризом, не просто неприятным, а страшным. Амма заваривала утренний чай, Кюкюр спал, а сам Лйаал выделывал во дворе шкуру лося, когда в деревню въехала повозка, запряженная двумя лошадьми. С нее браво соскочил худой высокий мужчина в штатском и направился в первую попавшуюся избу.
Дома в деревне стояли полукругом. Увидев незнакомцев, двое из которых были в военных мундирах с погонами старших лейтенантов, люди высыпали во двор. Стали загонять в избы расшалившихся детей. Оглушительно лаяли собаки. Коровы и лошади к этому часу уже паслись на пойменном пастбище.
У Лйаала больно кольнуло сердце. В отличие от сельчан, он поспешил в дом. Амма сидела на циновке возле невысокого, отделанного берестой столика и разливала чай. Руки у нее заметно дрожали.
– Лйаал, – обратилась она к мужу, но не успела ничего сказать.
Послышался настырный стук в дверь. И прежде чем Амма успела подняться с циновки, в дом вошли трое мужчин.
– Здравствуйте, – с хищным блеском в глазах сказал человек в штатском.
Лйаал и поднявшаяся Амма замерли на месте.
– Мы из Мирного, расследуем вчерашнее происшествие, – едва расцепляя губы, произнес мужчина в брюках и укороченном сером плаще. – Имело место похищение ящика с алмазами. У нас есть показания одного из конвоиров. Он утверждает, что ящик был захвачен якутом средних лет с мальчиком. Вы были вчера в районе Мирного?
Вместо ответа Лйаал косился на оленью шкуру, за которой в углу, прикрытый циновкой, дремал, как он думал, злополучный ящик.
«Все равно найдут, лучше признаться», – мелькнуло у него в уме.
– Да, забыл представиться, – пробормотал мужчина бесцветным голосом, – меня зовут Леонид Степанович Кривошеин.
Он поискал глазами, куда сесть, и, обнаружив только низенькую ветхую скамеечку, устроился на ней, не преминув состроить брезгливую мину.
Амма подняла на мужа красноречивый взор. Но тот ее не понял.
– Ну так что? Вы вопрос поняли? – наседал Кривошеин.
Один из военных достал из планшетки лист бумаги и стал что-то быстро и сосредоточенно писать.
– Фамилия, – спросил он Лйаала.
– Таныгин, – как-то смущенно ответил тот.
– Имя…
Лйаал назвал свое имя.
– Где родились? – хмуро глянул на якута военный.
– Здесь, – голос Лйаала от волнения стал хриплым.
– Ну так вы были вчера у Мирного? – Кривошеин пронизал его своими стальными глазами.
Лйаал кивнул.
– Приступайте к обыску, – небрежно бросил Леонид Степанович, – и давайте сюда понятых.
Один из военных выбежал из избы и вскоре вернулся с якутом и якуткой. Это были Нюргусун и Туярыма Лччыгыйа.
Лйаал подавленно и упорно молчал. Он был готов к самому худшему. Военный с планшеткой записал имена понятых. Якуты испуганно косились на дознавателей и удивленно взглядывали на Таныгиных.
– Здесь родились? – раздраженно повысил голос пишущий, обращаясь к Лйаалу.
Тот мотнул головой. Военный отложил планшетку и присоединился к своему товарищу, роющемуся в куче медвежьих шкур. За какие-то пять минут они обшарили всю избу. Кюкюр уже не спал. Он затаился в своем углу. Делавшие обыск военные бесцеремонно согнали его с постели и всю ее перетрясли. Мальчик испуганно таращился на двух плечистых, молчаливо копающихся в барахле дядек. Потом, не усидев, выбежал в «залу». Амма прижала сына к себе. Кривошеин, увидев мальчика, засветился каким-то мефистофелевским ликованием.
– Ну что? – властно спросил Кривошеин военных.
– Ничего, – развели они руками.
– Значит, у Мирного был? – теперь острие жалящего взгляда впилось в Лйаала.
Тот окончательно потерялся, недоумевая, где ящик. Он незаметно глянул на Амму, и та ему так же незаметно для других улыбнулась. Кюкюр страшился смотреть на мать, точно его взгляд мог выдать чекисту объединявшую их тайну.
– Был, – вполголоса проговорил он.
– На месте происшествия? – оживился Кривошеин. – Отвечайте.
– Какого происшествия? – изобразил непонимание Лйаал.
– Вчера было совершено дерзкое ограбление, – косясь по углам, раздраженно проговорил Кривошеин, – ограбление и убийство. Банда злоумышленников напала на конвойный отряд с целью завладеть ящиком с драгоценными камнями. В живых никого не осталось. Вернее, остался тяжело раненный охранник Яковенко. Он-то и показал на вас, заявив, что видел вас с сыном.
Эти слова, казалось, вызвали у Лйаала недоумение. Словно почувствовав фальшь этой гримасы, Кривошеин набросился на якута.
– Не думай, что можешь вот так втереть мне мозги. И не таких раскалывали! Ну, говори, где спрятал ящик?!
В глубоко посаженных глазах Кривошеина вспыхнула злоба.
Лйаал потерял дар речи, но не искусство притворяться. Он молча развел руками, втягивая при этом голову в плечи. Кривошеин пришел в бешенство.
– Где ящик? – Кривошеин встал со скамейки и нервно заходил по избе.
– Какой ящик? – осмелился спросить Лйаал.
В ответ раздался залп отборной матерщины.
– Ты мне хватит ваньку валять! – орал Кривошеин. – Видели тебя, именно тебя… Ты увез бандита… В лесу нашли могилу… Ты его убил? Из-за ящика?
– Не брал ящика… – упорно не соглашался признавать себя виновным Лйаал.
Кривошеин перешел на делано-проникновенный тон.
– Ты пойми, – не мигая, смотрел он на Лйаала, – тебе же лучше будет, если ты сознаешься! Яковенко показал на тебя, нечего хорохориться… Себе же неприятностей наживешь! Посмотри, у тебя жена, ребенок…
Кюкюр еще крепче прижался к матери. Он почувствовал напряжение материнского тела, понял, что та охвачена страхом. На самом деле, если вначале Амма хотя и тревожилась, но внутренне все же была рада, что вовремя избавилась от опасного предмета, то теперь она поняла, что обыском дело не ограничится. Приезжие не верили Лйаалу. Мужчина в плаще прямо обвинял ее мужа в преступлении. Она переводила вопросительный взгляд с Кривошеина на его подчиненных и ждала худшего. Чутье подсказывало ей, что с их приходом ее жизнь резко изменится. Доверительный тон чекиста не мог ее обмануть, словно ее внутреннее зрение и слух утончились до такой степени, что стали воспринимать недоступные для обычного восприятия волны скрытой агрессии.