– Плевала я на твою радость. Собирайся давай, некогда мне.
– Нет, нет, нет, я вас без чая травяного ни за что не отпущу. Вы кто такая?
– Я – твоя смерть.
Тут мужичок, конечно, зашатался, начал руками цепляться за все подряд:
– Чего так рано? Мне еще год до пенсии.
Она:
– Спасибо скажешь – лучше смерть, чем жизнь на пенсию.
Он:
– Ну ради бога!
Она:
– Да пошел ты к черту!
Он:
– Ну пожалуйста! – И сует ей десять рублей.
Она:
– Ну при чем здесь деньги?.. Передо мной все равны. – Достает косу и – раз его по шее.
Он даже пискнуть не успел – всё: Бог дал, Бог взял, царствие небесное.
И тут же Смерть заторопилась: ей надо было успеть к богатому. Прибежала к нему, еле-еле успела, даже опоздала немного.
Богатый:
– По записи?
Она:
– Нет.
– Родственница?
– Нет.
– Выйди вон сейчас же!
Смерть уже отдышалась немного, говорит:
– Тебя сейчас самого вынесут ногами вперед.
Богатый оглянулся – а охрана чего-то обедать ушла, – спрашивает:
– Ты кто такая?
Она:
– Я – твоя смерть. – И ждет, что он начнет ногами петлять, на колени упадет.
А он ей:
– Ты хоть знаешь, дура страшная, к кому ты попала? Иди отсюда, и чтобы я тебя никогда больше здесь не видел. Со ста миллионами и умереть мне? Ну не идиотка ты?
Смерть:
– Да плевать, передо мной все равны.
Он говорит:
– Я тебе сейчас устрою такое – ты всю жизнь будешь ходить с протянутой рукой!
Смерть косу достает:
– Ну, поболтали и будет, – размахивается.
Богатый кричит:
– Все деньги отдаю на здравоохранение!
И Смерть замерла. Он-то в шутку сказал, что все деньги отдаст на здравоохранение. Конечно, ни рубля он не даст. Никто не дает, он с чего даст? Для смеха сказал.
Но Смерть и так плохо соображает, что делает, а тут напугалась, говорит:
– Позвольте, однако...
Богатый:
– Вон отсюда, стерва поганая! – И нехорошими словами на нее, прямо матерными.
И она ушла.
Конечно, перед смертью все равны, но десять рублей и сто миллионов – вещи разные.
Граждане, не тратьте деньги на ерунду, лучше отдайте на здравоохранение!
* * *Радости
На улице встретились два пожилых человека, Петр Сергеевич и Николай Иванович. У Петра Сергеевича на лбу в двух местах налеплены пластыри, Николай Иванович держит руку на перевязи и слегка прихрамывает.
– Далеко ли? – спрашивает Петр Сергеевич.
– В домоуправление, – отвечает Николай Иванович. – Батареи текут. Внук играл, молотком стучал.
– Да, господи, сейчас батареи-то делают! – сочувствует Петр Сергеевич.
– Нет, нет, у нас старого еще образца.
– Ах, старого... Да, раньше батареи-то делали, – неуверенно говорит Петр Сергеевич. – Внуку сколько лет?
– Три года.
– Самый, я тебе скажу, прелестный возраст. – Петр Сергеевич оживляется, проверяет пластыри. – Самая сейчас радость от них.
– Да, – устало улыбается Николай Иванович и поправляет руку на перевязи. – Самая, самая радость. Всё хотят знать, везде лезут. У нас, не поверишь, сам стул поставил на стол, когда никого не было, забрался и молотком как даст по люстре!
– Сам?! – удивляется Петр Сергеевич.
– Сам... по хрустальной... в большой комнате... потом в маленькой... А твоей внучке сколько уже?
– Два и три месяца. – Петр Сергеевич светится изнутри. – Минуты на месте не посидит. Минуты! Всё играй с ней. Прямо юла какая-то. Прячется, я ее ищу. Так спрячется – ни за что не найдешь! Третьего дня в стиральную машину залезла, еле вытащили.
– В стиральную?! – поражается Николай Иванович.
– В стиральную.
– Да как же туда можно залезть?
– Вот залезла! Хорошо, не включили.
– Да-а... Ну это прямо талант какой-то. – Николай Иванович долго удивленно мотает головой. – А у нас стиральную машину не включишь. Так молотком дал по крышке – ни один ремонт не берет... Это еще ему только три года.
– А наша вчера в холодильник залезла.
– Ну уж! – не верит Николай Иванович.
– Да. Искали, искали, бегали, бегали. Я вот поскользнулся и лбом о стену... два раза – так спряталась.
– Вот я и говорю, – Николай Иванович смотрит куда-то в сторону, – много радости. Нашли?
– Нашли. Сейчас выключили холодильник, не дай бог что.
– Это да... А у нас не включишь.
– Почему?
– Не работает.
– Молотком?
– Да.
– Инженером станет, – уверяет приятеля Петр Сергеевич.
– Скорее всего. А твоя – разведчицей.
Петр Сергеевич пожимает плечами:
– Утром вот спряталась – не можем найти. Родители приехали, уже два часа ищут, все в слезах.
– Где же она?
– А кто ее знает. Вызвали милицию с собакой. Может, собака найдет.
– Да-а, – тянет Николай Иванович, – столько радости от них.
– Да, – соглашается Петр Сергеевич, – много. С рукой-то что у тебя?
– Да так, пустяки.
– Внук?
– Внук.
– Молотком?
– Не-ет! Ты что?! Мы с ним друзья не разлей вода... Нечаянно он... дверью прищемил.
– Ну это ерунда. Это бывает.
Они прощаются. Петр Сергеевич проверяет пластыри на лбу и идет в одну сторону, а Николай Иванович поправляет поврежденную руку на перевязи и хромает в другую.
* * *Уровень жизни
Нас на пятьдесят восьмое место поставили по уровню жизни. Слышал, да?.. На пятьдесят восьмое!.. Нас!!! На пятьдесят седьмом какие-то кочующие племена.
Мы должны быть на пятьдесят седьмом!.. Но сравнить нельзя, те кочуют постоянно. Где их искать?.. Пустыня же! Там одни миражи. Смотришь – дворец, подходишь – хрен тебе, а не дворец. У нас смотришь – дворец... и хрен тебе, даже близко не подойдешь.
И мы на пятьдесят восьмом месте?.. Эти в пустыне без воды, без лекарств – на пятьдесят седьмом!.. У нас лекарство легко можно достать. Может, не то что нужно, это другое дело. Но лекарства есть!
И смотри еще. Раньше у нас выражение было «краше в гроб кладут», так люди плохо жили. Сейчас одинаково выглядим, что при жизни, что в гробу. Так хорошо жить стали!.. Они нас на пятьдесят восьмое место. Собаки!
Плохо, с племенами нельзя сравнить. Где их искать?.. Ни дорог, ни указателей. Жара такая – гады в песок зарываются. Сорок пять градусов!.. Там тени нет! У нас тень! В лесах! Встал за дерево – тебя вообще не видно. У нас на Дальнем Востоке тайга – сейчас пригляделись, в ней двадцать миллионов китайцев!.. А племена где?.. И у них там, в пустыне, дышать нечем. У нас одно дерево – ученые подсчитали, не поленились – может обеспечить кислородом на всю жизнь двух-трех человек... или пять-шесть китайцев.
Они нас на пятьдесят восьмое место!.. Гниды!.. Это – провокация. Они нам мстят за то, что семьдесят лет боялись нас.
Мы давно уже на пятьдесят седьмом месте. МЫ НА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМОМ МЕСТЕ!.. Я нарочно громко – пусть слышат.
Культуру возьми. Тоже она показывает уровень жизни. У тех танцы вокруг костра, когда мышь поймают на ужин... одну на всех. Дикость такая – глаза на лоб лезут. У нас «фабрик звезд» больше, чем у них мышей! И мы на пятьдесят восьмом месте!.. Хорьки вонючие.
Эти кочуют и кочуют, кочуют и кочуют – и на пятьдесят седьмом.
Они взятку дали! Точно говорю: взятку дали. Только чем? У нас хоть золотой запас страны есть! Всем нам на черный день. Не когда у тебя черный день или у меня, а когда у всех. Когда уже ни хлеба, ни соли, ни лука не останется, каждому дадут вот по ТАКОМУ куску золота.
Золото надежно спрятано, хранится в слитках. Слиток – это... как тебе сказать?.. Как маленький гробик. Вот если из всего золотого запаса сделать один большой слиток, его будет видно из любой точки страны. Сколько ни есть нас, а утром все встают и каждый видит перед собой гроб. Такой запас у нас!..
Они нас на пятьдесят восьмое место!
Просили наши хороших специалистов с пятьдесят шестого места: найдите этих, которые на пятьдесят седьмом. Где они ходят? Черт их знает.
Так эти с пятьдесят шестого даже при их высочайшем уровне жизни отказались. Сказали: черт их знает, где они ходят.
Пустыня. Жара шестьдесят градусов! Птица яйцо снесла, оно тут же вкрутую. Тут же!.. Семьдесят градусов жары!.. Пот градом с тебя! Как в парилке. В парилке полчаса просидишь от силы. Даже с водкой – полчаса, не больше – и готов. Этих два года никто не видел.
Может, их вообще уже нет. Так, какой-то мусор остался: кости домашних животных, наконечники стрел... Трогать ничего нельзя! Все заражено: СПИД, бешенство... наркомания, проституция, коррупция. Это наше законное место – пятьдесят седьмое.
Они нас на пятьдесят восьмое!.. Ну не суки?.. Что-то здесь не так. Серьезно говорю: что-то здесь не так.
* * *Призрак
Вчера с женой поругались слегка. Даже не поругались, просто я ей сказал:
– Дура ты, готовить не умеешь, и смотреть на тебя страшно.
А она мне сказала:
– И зарплата у тебя небольшая, и умишко... и всё остальное.
Я расстроился, лег спать и, конечно, сразу заснул мертвым сном, поэтому проснулся рано– сумерки, тишина. Смотрю – по комнате ходит кто-то... Призрак! Говорю:
– Кыш отсюда, нечистая сила!
Он мне:
– Не кричи, гаденыш, жену разбудишь.
Ну и разговорились с ним. Он из параллельного мира, живет в нашей же квартире, даже фамилии у нас похожи, обе птицемолочные, он – Куродоев, я – Яйцебыков.
Но самое главное что? Оказывается, наши миры влияют друг на друга. Скажем, у нас всплеск воровства – у них тут же неурожай. Почему так, неизвестно, но всегда так, такая связь.
У них уже лет пятнадцать сильный неурожай... дикий просто неурожай. Собственно, у них лет пятнадцать ничего уже не растет.
А раз неурожай, то люди у них недоедают. А когда у них голод – у нас холод, такая тоже связь.
– Но сейчас, – он сказал, – вы экологическую свою программу обворовали и граница между мирами помутнела, связь искривилась.
Короче, если он не врет, теперь у нас всплеск воровства – у них дождь накрапывает... Не знают они уже, куда им деться от дождя: льет и льет и ночью, и днем, сухого места не осталось. Есть районы – залило по горло.
А когда, он сказал, такие дожди, то у них все начинают ругаться матом. Мат столбом стоит. И от этого столба матерного через искривленную границу у нас набирает большую силу... импотенция.
У меня волосы дыбом – что творится! Там столбом мат – у нас столбом импотенция.
Но призрак сказал:
– Уже и эта связь не работает, потому что часть пленки между мирами недавно кто-то из ваших спёр. Теперь, – он сказал, – когда у вас взлет воровства, у нас туман.
Я ему говорю:
– Ну это ничего... туман-то.
Он:
– Да, конечно. Ездить только стало трудно – не видно разделительных полос, светофоров и прохожих.
Потом говорит:
– А когда у вас случился последний всплеск воровства...
Я ему:
– Слушай, что ты все о нашем воровстве?! Давай о чем-нибудь другом поговорим... О пенсиях, что ли.
Он:
– Когда у вас Пенсионный фонд разворовали...
Я не выдержал:
– Хватит! Давай помолчим немного.
Тут светать стало, и я его спросил:
– А чего ты вообще-то заявился к нам?
Он сказал:
– Когда вы с женой ссоритесь, сами у себя свою любовь воруете, моя меня из дома выгоняет. – И потом вдруг говорит: – Не могли бы вы со своей как-то... помягче?
– Как помягче?
– Просто помягче, и всё.
Я ему говорю:
– Да пошел ты!.. «Помягче»! Небось наврал всё: и про миры, и про воровство у нас, и про жен.
И тут моя, легка на помине, глаза открывает, смотрит на меня, как удав на крысу... помягче если сказать, как крыса на удава.
Я ей для смеха говорю:
– Ты самая красивая.
Она заплакала, а призрак исчез.
Может, правда, нам бы... воровать поменьше?
* * *Помощь
Только что закончилась сильная гроза. На лицах людей еще видны следы суеверного страха, но уже и улыбки по поводу этого страха. Потоки воды несутся по улице, с шумом и плеском обрушиваются в сточные люки. В небе грохочет, но уже далеко и глухо.
Прямо по проезжей части, по лужам, неестественно высоко задирая ноги, вышагивает долговязый дядя лет сорока. Заметив у стены дома троих знакомых мужчин, он останавливается, широко улыбается:
– Что было-то сейчас?! Что было-то! Надо же! Ураган! Крыша от гаража летала! Видели? Явидел! Как птица летала.
– Ты чему радуешься? – спрашивает один из мужчин.
Дядя улыбается еще шире:
– Машину оставил у дома на пять минут под деревом. На пять минут!
– Ну?
– Молния попала! Как ножом срезала!
– Кого?
– Дерево. Оно как раз макушкой напротив моего окна. Я когда домой поднялся, жена на кухне стояла, говорит: «У меня предчувствие». И тут как молния полыхнет. Я побежал окно закрыть. Закрыл, смотрю – а дерева-то нет! Где дерево-то? Тридцать лет стояло на одном месте. Куда оно делось, дерево-то? Выбегаю на улицу – всмятку машина, всмятку!
Трое тревожно переглядываются.
– Ты всерьез, что ли?
– Вдребезги!
– Застрахована?
Дядя радостно смеется:
– Нет! В том-то и дело. Не застрахована! Не застрахована машина. Совсем она не застрахована.
Он начинает не то пританцовывать, не то просто топтаться на месте, фальшиво поет: «Не застрахована машина, ее никто не страховал».
До знакомых доходит, что он рехнулся.
– Ничего, Витёк, – говорит один, – ничего. Главное – сам жив остался. Машина – дело наживное.
Дядя смеется, согласно кивает.
– Всмятку! – еще раз сообщает он. – И никто не виноват. Никто ни копейки не даст. Такое государство, помощи ждать неоткуда!
Знакомые тихо переговариваются.
– Во дела! С ума сошел из-за машины.
– Если на последние купишь, то сойдешь.
– Хороший мужик-то был.
– Хороший. Надо бы его домой отвести.
– Обязательно. Без помощи никак нельзя оставить.
– Витя, шел бы ты домой, дорогой человек.
Дядя улыбается:
– Пойду посмотрю еще раз, потом домой.
– Да ладно, Вить, посмотрел – хватит. Давай мы тебя проводим. Ты же нам как родной.
– Как родной, Вить. Мы тебя уважаем.
Они берут несчастного под руки, но он начинает вырываться.
– Посмотрю, потом домой.
Трое только мешают друг другу. Под крики «пустите меня» дядя молотит руками, не глядя куда, и скоро у одного из его знакомых распухает губа, у другого течет из носа кровь, на третьем висит клочьями рубашка.
– Здоровый какой черт!
– Сумасшедшие все здоровые. Держи руку.
– Я держу.
– Так ты мою держишь-то!
– Вить, погоди, послушай... Да погоди ты! Понимаешь, какое дело... Ах ты сволочь! Ногами, да?
У первого обрывается ремень, и брюки падают на асфальт. У второго медленно, но верно заплывает глаз. Третий, постанывая, держится за пах.
Сумасшедший вырывается на свободу, отходит на три шага, победно обводит всех взглядом.
– Всмятку машина! – сообщает он. – Потом смотрю, а там под ветками краснеет что-то. Думаю, что краснеет-то, у меня же машина синяя. А я когда поднялся к себе, сказал жене, что ветер сильный, она: «У меня предчувствие, у меня предчувствие». А сын, оказывается, услышал, ключи схватил и отогнал машину в гараж. А сосед в это время подъехал под дерево. У него красная «Тойота». «Тойота Камри». Только что купил. Обмыть успел, а застраховать нет.
– Так не твою раздавило?
– Нет, – улыбается дядя, – не мою. Пойду еще раз посмотрю.
Он успокаивается и нормальной походкой направляется во двор.
– У соседа несчастье, а он радуется, гнида, – говорит первый и осторожно трогает языком разбитую губу.
Второй молча сплевывает кровь. Третий снимает с себя то, что было рубашкой, горестно мотает головой, тихо вздыхает:
– Вот и помогай людям.
* * *Россия на приеме у врача
– Что вас привело ко мне, матушка Россия?
– Да что же, батюшка, я уж измучилась. Не знаю, кого и слушать. Энтот клялся: к двухтысячному выздоровишь... усё у тебя будет. Энтот божился: за пятьсот дней на ноги поставлю. Потом заладили: шоком надо. Немолода я уж, шоком-то.
– Ну, какие ваши годы! Материально вы как– за чертой бедности, на черте бедности?
– Правильно, батюшка, говоришь: на черта она, бедность-то! Да куды денешься от нее?
– С питанием что? Аппетит когда к вам приходит?
– А глаза откроешь, батюшка, уж он тут – пришел.
– Стул частый?
– Как, милостивец?
– По большому часто ходите?
– Где ж мне часто? Цены на нефть поднимутся, деньги получу, так и схожу.
– Спите крепко?
– Нет. При царизме спала... в темноте-то. А щас всё перед глазами светлое будущее, ну и пялишься на него всю ночь.
– Сны снятся?
– Токо два сна, батюшка, и снятся. Один – быдто ноги вытянула, руки сложила и лежу при дороге где-то. То ли к церкви шла, то ли к рынку переходила.
– А второй сон?
– А второй сон радостный: быдто те, кто мне должен, всё через Французский клуб возвращают да с прибавками, с процентами! А кому я должна, все мне прощают. Говорят: «Свои пусть передохнут, а с вас ни копейки не возьмем». Так радостно сделатся, уж так радостно! Проснусь вся в слезах, мокрая по пояс... Только почему-то чаще снится, что ноги вытянула.
– Анализы регулярно сдаете?
– Нет, батюшка, как их сдашь?
– Что же мешает?
– Воруют.
– Анализы?!
– Так всё. Отвернешься на секунду – ни анализов, ни горшков... Что анализы, батюшка, стыдно сказать – газ, и тот воруют.
– Перемены погоды чувствуете?
– Когда как. Весной, если наводнение, сидишь на чердаке, чувствуешь – погода меняется... А зимой отопление отключат – сидишь, уже ничего не чувствуешь.
– Вон оно что. От такой жизни, матушка Россия, нет ли у вас галлюцинаций? Не мерещится ли что?
– Мерещится. Как не мерещится? Раз померещилось, что держу в руке деньги, а мне говорят: «Что ты!.. путана, вцепилася, это не деньги».
– А что же?