В те дни мы постоянно были вместе и часто занимались любовью, едва только нам это приходило в голову. Я научил ее ловить кроликов и обдирать их, чтобы употребить в пищу, показал, как приручить кошку, которой мы дали имя Абигайль. Абигайль, чей рацион теперь состоял из рыбы и крольчатины, следовала за нами по пятам, послушная и верная, как собачка, однако заходить в дом не осмеливалась. Остановившись у порога, она выгибала дугой спину и испуганно шипела.
Шли дни и недели, а затем и месяцы нашего счастья. Глядя на меня, Миранда пристрастилась к книгам. Я часто читал ей вслух, иногда она делала то же самое. Мы вместе плакали над страницами прекрасной книги Алена Фурнье, потому что понимали, что наше счастье существует в хрупком мире, ненадежном мире бед и печали. Сияй над миром солнце или луна, мы все равно были вместе, лишь изредка разлучаясь, дабы выполнить приказания ее властного отца.
Мне удалось научить ее ценить изящество и музыкальность шекспировской истории об острове, на котором жила другая Миранда. Мы сравнивали меня с неким подобием Калибана, а ее отца — с Просперо. Наш остров, разумеется, был волшебным островом, над воздушными стихиями которого властвовал проворный Ариэль, покорно повиновавшийся воле Просперо.
Шло ли время? Пожалуй, да. Хозяин острова продолжал работу над своим монументальным трактатом, призванным улучшить род людской, в то время как я с его дочерью вел жизнь вольного духа, наслаждаясь природой… нет, точнее, будучи ее частью. На этом острове мы жили волшебной жизнью.
Затем настало время, когда тишина наших ночей была нарушена. Шум разбудил меня. Я лежал в объятиях Миранды — теперь мы с ней не расставались даже ночью — и осторожно высвободился. Подошел к окну и выглянул наружу. Дождь, ливший до этого, прекратился. Я выглянул из окна моей комнаты, которая располагалась в башне, и посмотрел на луну, отражавшуюся в луже на потертой брусчатке возле дома.
Ее чистое отражение было вмиг разбито ногами, ступившими в лужу.
Откуда-то снизу донесся громкий стук в дверь. Миранда в испуге вскочила в постели. Я поцеловал пушистый бугорок внизу живота, пытаясь успокоить ее. Но она никак не могла прийти в себя и лишь испуганно повторяла: «О боже, сегодня утро моего тринадцатилетия! Утро моего тринадцатилетия!»
Я торопливо оделся и спустился вниз по винтовой лестнице. Уже предрассветный свет возвращал из ночной тьмы привычные очертания окружающего мира. На первом этаже вспыхивал и гас свет. Эрик Магистоун стоял неподвижно, как статуя, отбрасывая на стену гигантскую тень. Неподалеку от него нетерпеливо расхаживали туда-сюда двое грубого вида мужчин в матросских бушлатах, помахивая фонариками и невнятно переговариваясь с какими-то жалобными интонациями. Огромная дверь была распахнута наружу, впуская в дом холодное дыхание внешнего мира.
— Приведи дочь мою, Миранду! — проговорил Магистоун, увидев меня. — Эти люди пришли за ней.
— Почему? В чем она провинилась? За что?
— Приведи сюда мою дочь! — Голос его сорвался на грозный рык. Я бегом бросился выполнять приказание. На верхней лестничной площадке я увидел Миранду, уже одетую, правда, еще непричесанную. В руках она сжимала какую-то холщовую сумку. В утреннем полумраке лицо ее было мертвенно-бледным, даже каким-то призрачным. Хотя в глазах не видно было слез, выражение лица Миранды говорило о том, что она испытывает сильные страдания.
— Мы должны расстаться навсегда, любовь моя, — сдавленным голосом произнесла она.
Внизу суровый, брутального вида отец поцеловал Миранду, прежде чем передать ее людям в бушлатах.
— Пойдемте, мисс, — сказал один из них. — Скоро начнется прилив.
После этого, бросив в мою сторону неловкий взгляд, она ушла в сопровождении двух незнакомцев.
Когда я попытался броситься вслед за ней, Магистоун схватил меня за руку.
— Что бы ни ожидало вас двоих в будущем, ты останешься здесь. Она ушла от нас, черт возьми! Будь проклята моя давнишняя причуда!
И только сейчас до моего понимания стала доходить суть происходящего, я понял, что Миранда — жертва запутанной истории. Когда-то Магистоун и Робсон были друзьями, причем оба — азартными игроками. Они жили вместе, когда Магистоун вернулся из Калифорнии. У них двоих была одна женщина, которую Роберта в свое время назвала мне первой женой Фердинанда. Похоже, Роберта лгала мне, потому что, судя по всему, лгали и все они, лгали изощренно и искусно, как это могут делать взрослые. Мальчик, родившийся у этой женщины, был на самом деле сыном не Робсона, а Магистоуна. Вряд ли он был жестоким и лживым, как уверяла меня Роберта. По иронии судьбы, его также нарекли Фердинандом.
В конце концов Магистоун и Робсон рассорились. Финансовый крах, постигший Робсона, заставил его, чтобы расплатиться с долгами, отдать остров Магистоуну, который из приятеля превратился в заклятого врага. Однако он добился у Магистоуна одной жизненно важной уступки, а именно: Магистоун отдает свою дочь Миранду в день, когда ей исполнится тринадцать лет, замуж за его беспутного, как он уверял, сына, Фердинанда-второго.
Пока я находился в доме Робсонов, мне ни разу не встретился их сын. Он жил и работал в большом городе, неподалеку от этих мест.
Можно было бы сказать, что Магистоун с честью исполнил обещание и передал дочь бывшему другу. Однако он не учел того, какое несчастье это соглашение навлекло на Миранду. Правда, он, несомненно, понял, наслаждаясь иронией судьбы, что брак этот станет своего рода инцестом, ведь его дочери предстояло стать женой его же сына.
Или все же это тоже была ложь? Мне было не понять, потому что ночь за ночью, до тех пор, пока лето не уступило место осени, я вынужден был прислуживать Магистоуну. Я был его единственным слушателем, пока он, напившись до помутнения рассудка, пытался изливать душу.
Но и у меня была тайна. В день, когда двое мужчин увели Миранду навстречу ее судьбе, я наконец выскользнул из рук Магистоуна и бегом устремился к кромке воды, успев увидеть, как Миранду — мою Миранду! — увозили прочь с острова на катере, стремительно рассекавшем утренние волны. Это был последний раз, когда я видел ее. С тех самых пор что-то во мне надломилось навеки. Из юноши я превратился в старика. Без ее невинного чистого тела мое собственное, как мне казалось, начало увядать. Как все-таки ужасно постижение мудрости!
После того как главный смысл жизни был для меня утрачен, я и думать перестал о том, чтобы покинуть остров, где некогда испытал счастье. В тот день мрачный грузный Магистоун — я увидел его, заглянув в окно кабинета — сидел во мраке и писал свою бесконечную жутковатую книгу. Я же лежал в Райском Овражке и переписывал шекспировский шедевр, пытаясь приспособить его к своему безутешному горю.
Шекспир совершил великую ошибку. Шекспир ничего не понял. Я говорю это о великом драматурге, рискуя тем самым навлечь на себя насмешки окружающих. Но он, сказавший «зрелость — это все», забыл о своих же собственных словах. Теперь я знал, какой конец должна иметь его знаменитая пьеса.
Это история Калибана. Нескольких человек, потерпевших кораблекрушение, выбросило на берег острова. Среди них Фердинанд, сын неаполитанского короля. Просперо сжег свою книгу и должен покинуть остров. Он забирает с собой Миранду, которой предстоит стать женой напыщенного щеголя Фердинанда. Ее желание никем не принимается в расчет. Отец давно решил, что этот брак обязательно будет заключен.
Все собираются на берегу, где моряки готовят к отплытию корабль, который доставит их к галеону, стоящему на якоре в бухте. Вскоре Калибан останется один на острове, принадлежащем ему по праву.
Но затем — этого великий бард не мог предвидеть! — Миранда вырывает руку, освобождаясь от Фердинанда, и убегает! Спасается бегством! Прячется в овраге среди зарослей гречишки. Солдаты бросаются на ее поиски, однако наступает ночь. Благословенная, все скрывающая ночь. Кроме того, начинается прилив. Фердинанду — без невесты — и его свите приходится покинуть остров. Когда становится совсем темно и мир освещают лишь звезды, Миранда понимает, что лодка отплыла, и выходит из своего убежища. Стоя в дубовой роще, она громко зовет своего Калибана, этого сына природы, сделавшего ее девичьи дни такими счастливыми, познакомившего ее стайными радостями острова, чистыми родниками, в которых они купались обнаженными, показавшего места, где водятся кролики, научившего находить грибы, которые, если их пожевать, превращали их мир в златой чертог наслаждений.
Он откликнулся на зов и пришел к ней, крепкая массивная фигура, окутанная тьмой, и отвел ее в свою пещеру. В ней они и стали жить, свободные от всех запретов и ограничений.
Калибан поет песню своей прекрасной находке.
Миранда родила ему детей. Так сбылись слова, вложенные Шекспиром в уста Калибана, ибо, когда Просперо обвиняет Калибана в намерении обесчестить его дочь, тот смеется и отвечает: «Не помешай ты мне, я населил бы сей остров Калибанами». Теперь задуманное свершилось — по взаимному согласию и ко всеобщему удовольствию.
Миранда родила ему детей. Так сбылись слова, вложенные Шекспиром в уста Калибана, ибо, когда Просперо обвиняет Калибана в намерении обесчестить его дочь, тот смеется и отвечает: «Не помешай ты мне, я населил бы сей остров Калибанами». Теперь задуманное свершилось — по взаимному согласию и ко всеобщему удовольствию.
Малышня резвилась среди мирных лощин острова или барахталась в воде на берегу. Некоторые из ребятишек научились плавать прежде, чем сделали свой первый шажок по суше. Для Миранды и Калибана это время было Золотым веком на острове, где они оба провели свои младые дни, где встретились когда-то.
Так прошло десять лет. В один прекрасный день на остров вернулся принц Фердинанд. Годы, что он провел, общаясь с продажными женщинами, нисколько не умалили его страсти к Миранде. Он стал богат, унаследовав корону неаполитанского монарха. Он роскошно одевался. Ценой немалых усилий он сохранил стройность фигуры. Лишь лицо Фердинанда избороздили морщины, свидетельства того, что юность уже почти ушла.
Поэтому в сороковой день рождения он появился, прихватив с собой вместо оружия бриллианты, дабы вернуть свою старую любовь и исполнить давнюю мечту.
Он и она стоят друг против друга. Миранда держит за руку своего самого младшего ребенка, девочку, и с непокорным видом молчит.
Фердинанд приходит в полное замешательство. Его мечта столкнулась с реальностью. Миранда уже больше не та прежняя, стройная девушка, чей образ он хранил в памяти долгие годы.
— Миранда, неужели ты полагаешь, будто твое чело все еще гладко и не изборождено морщинами? Разве твоя дородная плоть сохранила присущую девственности стройность и изящество? Неужели ты думаешь, будто глаза твои все еще лучатся прежней невинностью? Твоего былого сладостного очарования больше нет, оно исчезло подобно тончайшей, почти невесомой паутине сна, разорванной пробуждением. То, что ты спишь с отступником, вряд ли придаст совершенства твоим формам. К чему тебе мои дары?
На это Миранда кротко отвечает:
— Сударь, посмотрите на меня и порадуйте взор свой картиной совершенства! Теперь я супруга, и жизнь моя — насмешка над тем, что вы так страстно желали вознаградить, — над моей невинностью! Прикосновение Эроса гораздо нежнее прикосновения Времени, он дарит гораздо больше поцелуев. Я сделалась полной от любви, вы же, напротив, значительно осунулись. Что гложет вас, наследного принца короны неаполитанской, прожигателя жизни и мота, сильно от этого отощавшего? Желание, ненависть, честолюбие? В вашем взгляде я вижу мясную муху.
Фердинанд поднимает руку, чтобы закрыть лицо.
Затем нервно спрашивает ее, почему она оставила его в тот день, когда они должны были отплыть в Неаполь и обвенчаться в церкви и поселиться в королевском дворце. Тот горестный день все еще свеж в его памяти.
Ее ответ спокоен, но тверд:
— Я не гонюсь за мишурным блеском, ведь я дитя природы.
Далее Миранда рассказывает Фердинанду о том, как сначала любила его, его импозантную внешность, шикарную одежду, льстивые речи. Ей предстояло стать королевой Неаполя и носить, о, она уже забыла, что ей предстояло носить. Однако когда Миранда подросла и лучше узнала его, то поняла, что одежды, кольца, атрибуты высокого положения — всего лишь мишура и примитивные побрякушки. В тот самый миг, на берегу, когда она готова была покинуть остров, Миранде стало ясно, что она может сделать неверный шаг и ступить на неправильную дорогу жизни.
Она подумала о Калибане…
Потому что именно он, гонимый и измученный, он был ее настоящим, непритворным другом. Это он научил ее смеяться и играть на дудочке. Он приручил для нее зайца, развлекал ее тем, что кувыркался через голову. Он объяснил ей, как называются природные сокровища острова. Показал чистые родники, где они купались нагишом, места, где обитали в изобилии кролики, учил находить грибы, которые, если их пожевать, до неузнаваемости меняли окружающий мир.
— И более того, отыскивал в моей жемчужине такие наслаждения, которых я не ведала раньше. Прежде чем узнать, как называется плотская любовь, мы близко познали друг друга, причем не единожды, а бесчисленное количество раз. Поэтому в тот миг, когда следовало принять решение, я поняла, что мне не нужны ваши обещания. Мое счастье — на этом острове, а не в Неаполе.
Расстроенный, Фердинанд роняет свои подарки на землю. Затем разворачивается и бегом возвращается на берег. Миранда и Калибан бегут вслед за ним, чтобы увидеть, как он покинет остров. Фердинанд садится в лодку и, налегая на весла, отплывает от берега.
Затем он прекращает грести, небрежно встает в полный рост и произносит сдавленным голосом:
— Я любил тебя, Миранда…
И Калибан гордо отвечает ему:
— Тогда этого должно быть достаточно.
До берега доносится крик Фердинанда, еле слышный за плеском волн, врезавшись нам в память до последнего нашего часа.
— Ничто не лишне в жизни этой…
Лодка исчезает из виду.
Но это лишь то, что я написал. А то, как я прожил свою жизнь, — это совсем уже другая история.