Кстати, страсть к доносам так глубоко проникла в сознание римлян, что они даже часть своих завещаний оформляли в форме доноса – перечисляли грехи своих врагов и просили богов поскорей призвать их на свой суд, благо и свидетель уже прибыл. Ну-ну…
А тем временем в римской колонии Иудее был сделан чуть ли не самый известный в мире донос, да еще и за денежное вознаграждение. Правда, сумма совершенно копеечная – 30 шекелей, меньше 10 долларов по нынешнему курсу. Почему бы Израилю не выпустить такую купюру – цены бы ей, как сувениру, не было? Впрочем, потому, очевидно, и не выпускает – слишком быстро они уйдут из денежного обращения в альбомы коллекционеров. Да и кого там изображать? Впрочем, это как раз ясно…
Кстати, в наше время масса описаний истории Иуды связана с подыскиванием оправданий его поступку или, во всяком случае, поиску причин для него. В знаменитой рок-опере «Иисус Христос – суперзвезда» Иуда, пожалуй, не менее важный герой, чем Иисус – если не более важный. Да это и понятно. С точки зрения государства доносчик Иуда прав (ты нам сообщи, а мы уж разберемся), а проповедник Иисус – нет. Как же это так?
А как же иначе? Конечно, слово «донос» имеет в наших умах практически однозначную отрицательную окраску. Назвав кого-то доносчиком, вы практически наверняка не сделаете ему комплимента. Но при всем при том государство обязывает нас доносить, более того, грозит за недонесение о целом ряде преступлений тяжкими наказаниями. Да и спорить с этим затруднительно – кто оправдает недонесшего об известном ему зверском убийстве! Какой нормальный человек посочувствует приблатненному урке, для которого отнять у ребенка деньги – «не западло», а пожаловаться на грабителя в милицию – «западло»? Так что все не так просто… Подумайте: для нас самих любой конфликт биполярен, одна его сторона – «хорошие парни», другая – «плохие». Как мы оценим того, кто донес на «плохих парней»? Как выполнившего свой долг? Или все равно нехорошо как-то?
Но вернемся в Средневековье. Тогда был сделан эпохальный шаг в проблеме ложного доноса. И сделала его церковь, а кодифицировали ныне широко известные инквизиторы Шпренгер и Инститорис в печально знаменитой книге «Молот ведьм». Для них даже возможность вымогать признание пытками казалась недостаточной – вдруг найдутся такие, что сдюжат и не признаются, а как же тогда с авторитетом церкви? Решение, предложенное ими (к нему и сводится краткое содержание «Молота ведьм»), гениально просто. Если подозреваемая в колдовстве под пытками призналась – она ведьма, потому что призналась. Если не призналась, несмотря ни на какие пытки, – она ведьма, потому что только поддержка дьявола дала ей силы выдержать такое и не признаться. Настолько логично, что даже неясно, зачем вообще пытать – все равно подозреваемая виновна! А уж какой простор при этом мелким корыстолюбцам, подлым пакостникам и сексуальным маньякам – просто слов нет! Во многих городах просто не осталось красивых женщин – всех сожгли, как же она так возбуждает, если дьявол ей не помогает? А вот в Англии все было так же, но пытать при рассмотрении подобных дел не позволяли – и ведьм тоже практически не было. И уровень доносов не рос с такой сказочной скоростью.
А в коварной и изощренной Венецианской республике задолго до возникновения регулярной почтовой службы, еще в Средневековье появились прообразы современных почтовых ящиков в виде бронзовых львиных пастей. Отнюдь не для писем – туда кидали анонимные доносы. Ввиду того, что разбиравший их Совет Трех был не только никому не подконтролен, но и никому персонально неизвестен (имена его членов не знали даже сенат и дож), оправдаться не удавалось почти никому – что же это такое, как это нет тайных врагов, на кого же списывать свою собственную глупость и ошибки? Результат вполне предсказуем – Венеция захирела, ослабла и исчезла с карты, как самостоятельное государство.
А как шли дела в наших краях, где долгое время словом «донос» называлась обычная служебная бумага и никакого эмоционального оттенка в это не вкладывалось? В общем, в зависимости от уровня паранойи конкретного самодержца. Но был на Руси и свой апофеоз доноса – знаменитый возглас «Слово и дело!». Выкрикнувший эти слова тем самым объявлял, что собирается донести о государственном преступлении, и с этой секунды каждый, кто мешал немедленной доставке его властям, сам становился государственным преступником. Даже выкрикнувший «Слово и дело!» по дороге на эшафот брат Степана Разина Фрол отсрочил свою казнь на несколько лет, мороча дьякам голову спрятанными сокровищами. Не раз попавшие в смертельную опасность приостанавливали угрозу себе выкриком «Слово и дело!» – каждый пытающийся им повредить оказывался под смертельной угрозой, ибо поди разбери, кто донесет? «Слово и дело!» работало, как ребячье «Замри!», приостанавливающее все прежние игры. Но потом начиналась другая игра, с еще более жестокими правилами. В том числе и ставшим пословицей «Доносчику – первый кнут!» (пытке подвергали и доносчика, и его жертву, причем доносчика – первым). В общем, когда Петр III лишил силы это волшебное слово, все вздохнули с облегчением.
Но доносы бессмертны, как мафия, и неистребимы, как тараканы. Избежать их можно, только соглашаясь с ними. Когда император Павел I спросил у петербургского полицмейстера фон дер Палена: «Знаете ли вы, что против меня составлен заговор?», Пален улыбнулся и ответил: «Конечно – я ведь сам его возглавляю. Не тревожьтесь, государь, мне все известно». Император успокоился – и напрасно, Пален не врал. Он действительно был главой заговора, и поэтому заговор удался. А что касается того, как Пален сумел сохранить самообладание при таком вопросе – все очень просто: он-то знал, где живет. Недаром он говорил, что тайные общества не имеют смысла, ибо из двенадцати их членов один обязательно предаст. При этом он обычно ссылался на крайне авторитетный источник, о котором мы уже говорили выше – Священное Писание.
Неплохо подтвердились слова Палена и при восстании декабристов. Подготовку восстания не удалось сохранить в тайне – были донос Шервуда, получившего за это от Николая приставку к фамилии и ставшего Шервудом-Верным, донос Майбороды… А один из донесших на декабристов заслуживает особого разговора – чуть более сложного, поэтому и реже вспоминаемого советскими историками. Прапорщик Яков Ростовцев за две недели до восстания направил Николаю письмо, в котором предупреждал его, что многие не согласятся с его воцарением и выступят против него с оружием в руках. Просил отказаться от престола, а если это невозможно – чтоб сам Константин объявил публично, что передает ему власть. Не назвал ни одного имени. Предупреждал, что, даже если его действия и сочтут похвальными, просит никак его не награждать. В том, что он отправил такое письмо, он признался и декабристам. Очевидно, считал, что его долг в том, чтоб поступить именно так. Кстати, оказался впоследствии одним из ведущих государственных деятелей России, готовивших и осуществивших уничтожение крепостного права. Опять-таки не все так просто…
А примерно в то же время, когда декабристы набирались во Франции революционного духа, близ Марселя чья-то левая рука вывела: «Приверженец престола и веры уведомляет…», и в результате молодой моряк буквально в день своей свадьбы был без суда и следствия брошен в каземат. Думаете, это плоды фантазии Дюма? Как бы не так – все было на самом деле, и ложный донос, и сокамерник-аббат, в благодарность коллеге по заключению завещавший ему клад, и страшная месть доносчикам. Только все было гораздо хуже и безобразней: не было романтического побега, месть была кровавой, бессмысленно жестокой и распространившейся даже на невиновных, а последний из виновных сам зверски убил мстителя. В «Графе Монте-Кристо» даже донос вплелся в романтическую историю. В жизни это невозможно.
Дальше было все веселее. Доносчики отправили на каторгу Шевченко и Достоевского, готовили материалы для всех политических процессов конца века, предупреждали жандармов о народовольцах, а народовольцев о жандармах (знаменитый Клеточников, народоволец, устроившийся на работу в III Отделение, – кто он, герой или предатель? А как для кого…). Вовсю действовала система знаменитого Видока – ловить крупных воров при помощи мелких. Полиция прижимала мелкого жулика и ставила ему условие: или отвечаешь на наши вопросы, или сам понимаешь что. А революционеров вербовали буквально в ночь перед казнью. Расскажешь все – поживешь, как знаменитый провокатор «Народной воли» Окладский, давший согласие работать на полицию буквально перед эшафотом и сгубивший своих бывших друзей без числа, не расскажешь – что ж, твой выбор. Такое было всегда, есть сейчас и, боюсь, будет еще долго, но размах, который приняло доносительство на стыке веков, был опасным сигналом. Что, к сожалению, и оправдалось. Чехов не зря с гордостью говорил о себе, что пробовал себя во всех жанрах, кроме стихов и доносов, – жанры были крайне популярные – и это его как-то выделяло.
О том же, что творилось на фронте доносительства в недавние времена, когда героем, достойным подражания, считался донесший на родного отца и убитый родным дедом Павлик Морозов, сейчас и так написано слишком много. Если все равно есть план, сколько врагов народа разоблачить в текущем квартале, тут доносы только в помощь. Интересней даже не доносы, а то, как люди от них уберегались. Как, например, филолог Елена Скрябина, на дворянское происхождение которой не посмела донести родная коммуналка, жаждущая дележа чужой площади не меньше, чем «Воронья слободка», – она повесила в комнате портрет Молотова. Настоящая фамилия – Скрябин. И помогло – не осмелились донести, ибо не ясно было, на кого же при этом доносят.
Тут гораздо интересней сама система опутывания страны агентурной сетью, вербовка с помощью запугивания тайных агентов где не попадя, подсматривание и подслушивание, чтение писем, сбор компроматов, мелкие подачки особо покорным и придерживание на всякий случай независимых и самостоятельных, даже при отсутствии прямых улик. Не буду лезть в подробности того, аморально это или нет, просто спрошу – помогло?
Впрочем, даже и в этой теме бывали забавные моменты. Мой НИИ вел работы по автоматизации небольшого спиртзавода в Западной Украине. Так вот, на этом спиртзаводе, где каждый фланец опечатан, существовал отводок от главного спиртопровода, не показанный ни на каких схемах! Место сторожа на этом объекте стоило денег и по нашим понятиям немалых. А рухнуло все из-за пустяка. Не просыхавший годами стрелок ВОХР открыл ворота левой машине, помог ей залить все емкости, принял не только мзду, но и на грудь и уснул на посту. А тут как тут и начальник караула. Увидел, что нарушается устав, забрал его берданку и ушел – прибежишь, мол. Тот проспался, увидел, что казенного ружжа нет, и к коллегам по хищениям – отдайте, хлопцы, бросьте шутки шутить. Те его с пьяных глаз послали подальше, а он с тех же пьяных глаз пошел и донес! На всех, про все, никто не забыт и ничто не забыто! Небось сам потом жалел на показательном процессе – какую кормушку прихлопнул!
Может быть, кто-то думает, что доносы процветают в тоталитарном обществе, и в ближайшее время ввиду демократии это все отойдет в область предания? Как бы не так! К примеру, американское государство некоторые доносы поддерживает, и получше, чем наше. И не могу их осудить – не одна гангстерская империя рухнула именно из-за доноса, одно только «дело Валачи» чего стоит! А чтоб не боялись их делать – существует огромная и могущественная программа защиты свидетелей. Если надо будет – в другой штат переселят, пластическую операцию сделают, новыми документами снабдят… В общем, не как у нас, где даже судей запугали, уже не говоря о свидетелях – газеты, чай, читаем. Так что же, доносить – это хорошо или плохо? Отвечу проще: хорошо, когда доносить нечего. А все остальное – вопрос сложный.
А вот одна из разновидностей доносов, принятая и процветающая на Западе, только приживается у нас и, думаю, расцветет пышным цветом. Это профессия «охотника» – добровольного стукача налогового ведомства. Его работа простая – вынюхай, кто не доплатил налога и донеси куда следует, его обложат таким штрафом, что мало не покажется, а часть тебе, «охотнику», за праведные труды. Как ни удивительно, относятся к ним в США более терпимо, чем я ожидал. Раз за разом слышал нечто вроде «и правильно доносят на этих негодяев, недоплачивающих школам графства, где учится и мой ребенок». Правда, сдается мне, что вся эта сознательность улетучивается, как дым, когда такой «охотник» доносит лично на подобного поборника социальной справедливости (а найти человека, совершенно не увиливающего от налогов, в США лишь ненамного легче, чем у нас, – там это нечто вроде национального спорта). Так что скоро мы узнаем о доносах еще много нового и интересного. Ждите – недолго осталось.
Кому за державу обидно
Первый в мире таможенник был, безусловно, гуманным человеком. Вместо того чтоб разграбить проходящий караван, он отобрал у него только часть товаров и разрешил двигаться дальше. Насмешки соседних бандитов над потерявшим кураж коллегой длились недолго – услышав о таком чудаке, караваны, как нанятые, пошли только через его участок, и его доходы стали больше, чем у соседей, а риск нарваться на охрану меньше. Так все и началось, причем достаточно давно. Надписи на камне в окрестностях древней Пальмиры, торгового города, в котором начальник рынка был одним из самых влиятельных заправил (совсем, как в фильме «Гараж», где же прогресс?), уже зафиксировали и номенклатуру налогооблагаемых грузов, и даже тарифы – почем платить за ткани, почем за рабов, а почем за благовония. Так оно все и началось, и совершенно не ясно, когда кончится.
Первые таможенники еще мало отличались от своих предшественников – ну не более, чем рэкетир от грабителя. Они работали еще в портах греческих городов-государств и назывались «эллименесты». Чуть позже их римских коллег стали называть «портиторы». Работали они на арендных началах, и их обращение, судя по многочисленным литературным источникам, было, скажем так, далеким от дипломатического протокола. Багажу и даже жизни прибывающих в порт от их рук угрожала несомненная опасность. Что поделать – за место плачено, и эти затраты они возмещали, как умели.
Но под началом великих правителей даже эти лихие ребята умудрялись служить росту благосостояния государства (а не только себя, любимого). За охрану надо платить, и если государство сильнее бандитов, выгоднее платить государству. Афинский законодатель Солон предопределил расцвет Афин именно с помощью таможенных законов – запретил вывоз дефицитного в Греции и плохо там растущего хлеба и стал поощрять вывоз масла, оливок и вина, производство которых на склонах Олимпа было гораздо более эффективно. Его бы к нам в парламент…
Уже тогда выяснилось, что таможенные пошлины, хошь не хошь, с трудом остаются чисто внутренним делом государства. Во второй книге «Иудейской войны» Фейхтвангера бывший вождь восставших иудеев, до восстания и после него – обычный помещик средней руки Иоанн Гисхальский, неожиданно вмешивается в спор еврейских интеллектуалов о причинах внезапно возникшей вражды Яхве с Юпитером и излагает свою версию, по которой, если бы не разорительные римские таможенные пошлины на иудейское вино и оливковое масло, Яхве с Юпитером еще много лет души бы друг в друге не чаяли. Интеллектуалы смешались и так ничего толкового и не возразили.
А в наших краях эту процедуру еще при Володимере Святом почему-то считали истязанием и называли прохождение таможни совершенно тем же словом – мытарство. В украинском языке так и осталось – «мыто», «мытныця». Русский же язык обязан словом «таможня» татаро-монгольскому игу, «тамга» – в частности, и ордынский знак уплаты требуемого побора.
С распадом Римской империи и разделом Европы на мелкие независимые владения у таможенников, что нам особенно понятно, начался золотой век. Им мы обязаны многим – даже популярной пословицей «что с воза упало, то пропало». По тогдашним правовым нормам любой товар, упавший на землю, купец не имел права поднимать – он становился собственностью феодала, которому принадлежала эта земля. А если ломалась телега и ее ось касалась земли, по «праву дороги» собственностью феодала становился весь товар с этой телеги. Милый родственничек «права дороги» – «береговое право» – отдавал феодалу весь груз выброшенного штормом на принадлежащий ему берег судна. В общем, вся интеграция средневековых государств шла под знаменем борьбы с этими «правами».
Поскольку не брать налогов так же невыгодно, как брать налог в 100 % (и там, и там доход нулевой), любой одолевший первый курс технического вуза с помощью теоремы Вейерштраса докажет, что есть некий оптимальный уровень налогообложения, при котором доход государства максимален. Еще Джонатан Свифт, оказывается, после введения людоедских таможенных тарифов на вино и шелк предупреждал английских экономистов о своеобразной таблице умножения, в которой «дважды два вовсе не означает, что окажется обязательно четыре, вполне можно при этом получить единицу». Правительство оказалось глухо к этим предупреждениям, а в результате его доходы резко упали, поскольку при повышении таможенных пошлин резко сокращается объем торговли. Чему же учит нас история? Разве что тому, что история ничему не учит…
Когда все малость устоялось, всплыли проблемы второстепенные – например, как создать всеобъемлющие таможенные тарифы, которые не допускали бы двойного толкования. А то когда египтолог Гастон Масперо привез во Францию мумию некого фараона, таможенник не нашел в своих справочниках размера пошлины на мумии и подобрал наиболее близкий, по его мнению, товар, взяв за мумию пошлину, как за сушеную рыбу. No comment…
Изобретательность французского коллеги великого живописца Анри де Руссо (он тоже был таможенником) не всегда достигалась его коллегами даже в соседних странах. Как-то раз французcкий физик Гей-Люccак выписал из Германии партию тонкостенных стеклянных трубок. Однако немецкая таможня за вывоз изделий из стекла наложила на посылку неподъемную пошлину. Выход нашел сам Алекcандр Гумбольдт – запаял трубки и написал на посылке: «Осторожно! Немецкий воздух!». За воздух пошлины не берут, за упаковку – тем более. Нехорошо, конечно, увертки какие-то… А что прикажете делать с бдительным американским таможенником, который, услышав фразу «Смотрите, вот Шаляпин, у него золотое горло!», погнал Федора Ивановича на рентген?