– Теперь – нет, – ответил он признательным тоном.
– Вот и отлично. Сейчас ночь. Вы звоните мне. Я не вижу вас. И это чертовски интригует, вы не находите?
Какая пошлятина. Пристает к мужикам прямо в эфире.
– Я понимаю, что не имею права спрашивать ваше имя, но тогда придумайте его себе хотя бы на один вечер, – предложил он.
– Эсмеральда вас устроит? – улыбнулась сквозь сеть телефонных проводов таинственная Августа.
– – У меня определенные ассоциации.
Эсмеральда – Квазимодо.
– А вы не считаете себя Квазимодо?
Как вы относитесь к своей внешности? Вы можете себя описать?
– Обыкновенная внешность. Худой, долговязый, волосы почти белые, глаза голубые. Я курю, иногда выпиваю…
– Вполне нормальный мужчина. Вы холостой?
– Все мужчины после полуночи холостые.
– Я понимаю.., не хотите ли коньяку?
– Хочу.
– Вот. Слышите? Я наливаю вам рюмку. Чем будете закусывать? У меня тут есть сыр, немного фруктов и шоколад.
– Я выпью, не закусывая. Надеюсь, коньяк хороший…
Так они проговорили почти полчаса, после чего расстались добрыми друзьями, и Александр попросил разрешения позвонить когда-нибудь еще. Августа милостиво согласилась.
– Целую вас… Но мы так и не придумали имя…
– Августа. Это мое настоящее имя.
Оно мне настолько нравится, что я предпочитаю, чтобы ко мне обращались именно так. А вам оно нравится?
– Да. Оно пахнет виноградом, летним полуденным зноем и персиком.
– Отлично. Тогда до встречи?
– Да… Целую, до встречи…
Александру после разговора почему-то захотелось вымыть руки.
ИЗ ДНЕВНИКА
"Неподалеку от нашего городка, в деревне, спустя три месяца после того, как утонула моя сестра, прибило к берегу утопленницу. Мне позвонили и пригласили на опознание. И вот тогда я поняла, что сойти с ума – это очень просто. Достаточно сильного потрясения. Меня от этого звонка заколотило, тело мое свело судорогой. И хотя я все еще стояла в комнате и в руке у меня пищала, как живая, телефонная трубка, я уже видела прежде не виданную мною большую светлую комнату, в центре которой стояли металлические столы, и на одном из них – мою мертвую, разбухшую от воды сестру.
Я пришла в себя именно там, в районном морге, и была поражена, когда поняла, что своим внутренним зрением я «видела» именно эту комнату, именно этот стол и эту утопленницу. Девушка была похожа на мою сестру. Такая же молоденькая, с длинными каштановыми волосами. Правда, это была уже не девушка, а то, что от нее осталось.
Разбухший и отвратительно пахнущий кусок мяса. И я, стыдно признаться, сильно обрадовалась, когда в эту же комнату с плачем ворвалась большая и шуршащая дождевиком женщина и принялась стенать… Это она узнала в утопленнице свою дочь. Девушка утопилась, и только мать, как я понимаю, знала истинную причину. Хотя позже я услышала, что девушку бросил какой-то залетный парень, не то москвич, не то иностранец. Девушка была беременна. Какое странное сочетание: «девушка» и «беременна». Думаю, что и моя сестра была тоже беременна. Быть может, поэтому я теперь так часто перечитываю Драйзера, его «Американскую трагедию». Думаю, что и мой шурин в свое время тоже прочитал этот горький роман. Бедная Роберта…"
Глава 7 НАПОЛЕОНОВСКИЕ ПЛАНЫ
Утром Вера встала рано, сварила себе кофе, разлила в две чашки и принялась поджидать мужа. Она собиралась объявить ему в эти утренние часы вынужденного перемирия, что, несмотря на уход Марины и предполагаемое одиночество Ильи, возвращения в прошлое не будет, пусть не надеется, как не будет совместных завтраков, обедов и ужинов, стирки и прочего.
Отныне она и он будут жить отдельно, хоть и под одной крышей, и вплотную заниматься разменом квартиры. У меня будет своя личная жизнь, а у тебя – своя, и устраивайся в этой чертовой жизни как хочешь… Она уже мысленно давно все ему сказала, другими словами, выговорилась и даже утомилась от этой темы. Быть может, поэтому, когда он появился на кухне, неумытый, с заспанным помятым лицом и с огромным, вселенским вопросом во взгляде (видимо, он только что обнаружил, что Марины нет, и постель в том месте, где должно было находиться ее прекрасное тело, остыла), Вера лишь глазами указала ему на чашку с кофе и маленький бутерброд с сыром. Она видела, чувствовала, что он просто оцепенел от сознания того, что в квартире Марины нет, но промолчала, выжидая, как же дальше будут развиваться события и спросит ли ее о чем-нибудь ее теперь уже бывший муж.
– Это ты мне кофе приготовила? – прокашлявшись, спросил он и заозирался по сторонам в поисках кого-то невидимого, для кого Вера могла бы поставить на стол еще одну чашку. – Или я что-то не так понял?
– Да, Илья, это твой кофе. И хлеб с сыром тоже твой.
– А… Ну да… – он так и не спросил ее о своей нимфе, о своей красивой блуднице, воспоминания о которой все еще продолжали, вероятно, томить его и будоражить воображение. Женщина – это теплый и нежный футляр для перманентно неспокойного мужского органа. Какая пошлость. И это с самого утра… – Конечно…
– Илья, нам надо поговорить. Хочу предупредить сразу: инициатива разговора принадлежит мне лишь только потому, что на сегодняшнее утро я осведомлена о твоей личной жизни больше твоего. Кроме того, мы живем с тобой под одной крышей, и у нас просто нет другого выхода, как только договориться обо всем… – Она сделала глоток кофе и вдруг почувствовала всю прелесть этого теплого весеннего утра, всю свою чистоту и свежесть после прохладного душа, все свое превосходство над этим неумытым и неуверенным в себе существом, которое прежде называлось ее мужем. – Ты еще не знаешь… Словом, Марина ушла от тебя. Она приходила ко мне ночью и все объяснила. За ней приехал муж.., – Но она не замужем! – воскликнул Илья так, словно уже успел подготовиться к разговору. – Это ложь, и почему я должен верить тебе?
Он боится правды. Боже, как же он боится этой правды!
– Она пришла ко мне не потому, что ей некому было излить душу или что-нибудь в этом духе. Марина, как ты сам понимаешь, не из таких чувствительных натур. Это зверек, хищница… Так вот, она заявилась ко мне для того, чтобы предупредить меня, как твою жену, что ты отныне брошен. Она очень просила меня повлиять на тебя, чтобы ты не искал с ней встреч, чтобы не появлялся на глаза ее мужу. Судя по всему, ее муж – парень непростой, не бедный и, в случае, если ты появишься на горизонте, церемониться с тобой не станет. Я догадываюсь, о чем ты сейчас думаешь… Нет-нет, дело не в макаронах и отсутствии устриц и анчоусов.
Просто они – сложившаяся супружеская пара и, судя по всему, не намерены расставаться. Была семейная ссора, измена, но теперь все в прошлом, как в прошлом и мужчина, с которым она пережила свое маленькое и неглубокое одиночество. Я имею в виду тебя, Илья… Возможно, короткая жизнь с тобой кое-чему научила ее, заставила иначе взглянуть на некоторые вещи… Словом, она повзрослела и приняла решение вернуться к мужу. Это во-первых. – Она даже не дала ему вставить слово. – Во-вторых, хочу сразу предупредить тебя, что я не намерена жить с тобой, как прежде…
Она говорила долго, вдохновенно, чувствуя произносимые ею слова как нечто материальное, гладкое и твердое, словно морские камушки – точные, солоноватые на вкус, которые проглотить невозможно… Но он глотал, кивал головой и глотал эти камни, этот Илья, этот убитый известием горе-любовник, так до конца и не успевший насладиться своей изменой, своей решительностью, своим безумием, своим цинизмом по отношению к Вере… Нового качества мужчины не получилось, как не получилось и новой семьи. И теперь он сидел на обломках старого союза двух одиноких людей и пил горький кофе, как горькую чашу, чашу, полную собственного же яда, и должен был выпить ее непременно до дна…
То, что произошло в следующую минуту, шокировало ее, вызвало истерический смех. Илья, до этого сидевший с поникшим видом и выглядевший просто раздавленным, униженным, вдруг накинулся на нее и принялся задирать на ней юбку. Грубо, как никогда бы не позволил себе прежде. Это был не Илья, а еще один прохожий, возжелавший ее внезапно.
– Илья, что ты такое делаешь? Уймись!
Это же просто смешно! Я понимаю, сейчас утро, это твое время, но ты смешон!
Я ненавижу тебя! Тебя ударить? Или убить?
Убери руки!..
Она едва вырвалась из его сильных и цепких рук и еще какое-то время продолжала судорожно смеяться, находясь на грани истерики. Она не могла найти объяснение этому странному поступку Ильи.
После того как он был отвергнут и с позором изгнан из кухни, Вера выкурила сигарету и взглянула на часы. Искушение появиться в парке в три часа, чтобы снова, закрыв глаза и не думая ни о чем, окунуться в райское наслаждение, было слишком велико. Тем более сейчас, когда она знала, что ее любовником стал не психотерапевт Ренат Нагаев, а вообще неизвестно кто! Мысль о том, что она вступила в связь с мужчиной, случайно, по иронии судьбы, занявшим именно ту скамейку, где должен был ждать ее доктор Нагаев, вместо того чтобы как-то насторожить ее, испугать, заставить ее даже раскаиваться в случившемся, напротив, возбуждала ее и требовала новых впечатлений. Новых встреч.
Но до трех было еще далеко, а пока надо было налаживать обычную жизнь, заполнять ее предельно делами, хлопотами, связанными с поисками квартиры для Ани Чаплиной. А почему бы и нет?
Вера вымыла чашки, вытерла стол и удалилась в свою комнату. Она боялась признаться себе, что больше всего ей сейчас хочется хотя бы пару минут постоять перед зеркалом, чтобы понять, что же такого видят в ней последнее время мужчины и почему вдруг у них при взгляде на нее возникает желание? Ведь ничего же ровным счетом не произошло. Ей казалось, что внешне она совершенно не изменилась. Волосы – ее гордость, всегда были густыми и блестящими и на солнце горели, как расплавленное золото. Кожа? Светлая матовая. Когда она выходила замуж за Илью, он говорил ей, что ее кожа, ее тело мерцают в темноте теплым, лунным светом. Он любил ее тогда. И она его тоже…
Или это была только страсть? Сейчас, когда все было разрушено временем и предательством, все это уже не имело значения.
Вера постояла еще несколько секунд перед зеркалом, приводя в порядок выбившиеся из прически волосы, подкрасила губы, неторопливым движением поправила резинки на чулках, одернула юбку, взяла сумочку и вышла из своей комнаты, исполненная решимости прямо сейчас, не откладывая больше ни на минуту, заняться «делом Чаплиной». Она пока еще смутно представляла себе, с чего начать. Но, выйдя из квартиры и спустившись во двор, свернула в арку и, оказавшись на шумной, по-весеннему солнечной и теплой улице, закипающей светло-зеленой пеной распускающейся листвы, дошла до палатки с газетами и скупила все издания, связанные с недвижимостью. Там же, в двух шагах От палатки, в киоске купила маленький толстый блокнот, куда она будет записывать все, что связано с «делом Чаплиной». Вернувшись домой, просмотрела газеты, подчеркнула некоторые заинтересовавшие ее объявления, где говорилось о продаже дорогих «сталинок», и решила позвонить своей бывшей однокласснице, Юлии Савельевой, настоящей банкирше, с которой ее когда-то давно, в детстве, связывала нежная девичья дружба. Юля и тогда отличалась от остальных девочек в классе какой-то внутренней силой, скрытностью и волей, что помогло ей, вероятно, в дальнейшем забраться так высоко.
Но с Верой она всегда была открыта, делилась с ней самым сокровенным. Они время от времени перезванивались, назначали встречи, но так ни разу и не встретились, словно небогатый запас новостей исчерпывался телефонным разговором.
Сейчас Вера хотела поговорить с ней о кредите, объяснить, зачем ей нужны деньги и в какой безнадежной ситуации она оказалась. Поэтому первой записью в ее блокноте оказалась строка, заполненная многочисленными номерами телефонов Савельевой. Но дальше мысли ее плавно перетекли в детство, и перед глазами возникло тонкое и одухотворенное девичье лицо с пунцовыми щеками и голубыми миндалевидными глазами… Рита Крепе.
У нее была самая длинная коса, самые розовые щеки, самые голубые глаза и самый мелодичный голос в классе. Хорошая спокойная девочка, миролюбивая, неконфликтная. Учителя ее просто обожали.
Особенно преподавательница географии Валентина Александровна. В ее классе все стены сплошь были увешаны, как и положено, географическими картами. На столе спал, ел и вообще жил толстый белый кот, фантастически пушистый и невообразимо породистый. Это была отрада Валентины Александровны. Опрашивая класс или рассказывая новый материал, она (все знали, что учительница одинока до неприличия) то и дело запускала свою маленькую красную ручку в пушистые недра кота, и он урчал почти на весь класс… Но иногда кота ей заменяла как раз Рита Крепе. Валентина Александровна, мурлыча в тон коту что-то про Африку или Австралию, подходила к Рите сзади, усаживалась на свободное место и запускала свою неспокойную, требующую ласки руку с еще более неспокойными тонкими пальцами теперь уже в Ритину косу. Однажды Валентина Александровна даже не заметила, как распустила косу и заплела ее опять. Находясь в каком-то сомнамбулическом состоянии, несчастная одинокая женщина даже не услышала звонка…
Рита же Крепе после окончания школы поступила в художественное училище, где показала себя очень одаренным, талантливым человеком. Закончила его с блеском, но стала простым оформителем.
На Пасху расписывала яйца на продажу, а основным ремеслом ее стали сдельные работы по оформлению витрин магазинов, офисов, театров и клубов. Ее постоянно тянуло в католицизм. Она одна из первых начала посещать католические собрания, на которых постоянно велись разговоры о строительстве в их городе католического храма. Вскормленная на романах Вальтера Скотта, Шарля Нодье, Проспера Мериме, Дюма, впечатлительная и погруженная в свои фантазии Рита водила знакомство с польским священником Яцеком, красивым молодым человеком, окружившим себя своей паствой и приручившим немало красивых молодых девушек. Ее родители по еврейской линии эмигрировали в Мюнхен и звали ее к себе, в чистый немецкий рай. Но Рите было хорошо и дома. Оставшись одна, она, казалось, только теперь зажила полной жизнью. У нее появились мужчины, много мужчин, и когда Вера последний раз навещала ее, то даже испугалась тому, как запросто Рита рассказывает ей о своих многочисленных любовниках. Мужчины на время вытеснили из ее жизни католицизм и превратили Риту в настоящую блудницу. Она ходила на свидания, даже не вымыв голову. Однажды, когда Вера зашла к ней, Рита, уже одетая, стояла в дверях, готовая к выходу.
На ней был красный берет, черное длинное пальто, перехваченное широким поясом. Лицо бледное, глаза горящие, рот полуоткрыт и ярко накрашен. А из-под берета выбиваются грязноватые, в перхоти, волосы. Вера спросила ее тогда, куда это она собралась в таком виде. И Рита сказала ей, что идет на свидание. «Что же ты голову-то не вымоешь? Придешь, снимешь берет, а там.., грязные волосы. Ты что, Ритка, с ума сошла?» На это Рита лишь посмотрела на Веру своими красивыми миндалевидными глазами и спокойно объяснила ей, что берет снимать она не намерена, как и обувь. «Я лягу прямо так, лишь сниму пальто. И берет мне не помешает… На это не уходит много времени…» – туманно заметила она, и тогда Вера подумала, что ее школьная подружка идет не на свидание, а на случку и что, возможно, ей за это соитие заплатят деньги. На эти деньги Рита купит себе краски, бумагу или холст, а то и вовсе приобретет дорогущий художественный альбом или какую-нибудь старинную эмалевую брошку. В этом была вся Рита… После той памятной встречи, которая оставила в душе у Веры довольно неприятный осадок, они не встречались и даже не перезванивались.
А полгода тому назад ей кто-то сказал, что у Риты «крыша поехала капитально», что она теперь «никому дверь не открывает, на звонки не отвечает», «помешалась на религии», «ударилась в рыцарство»…
Вера вспомнила о ней потому, что Рита Крепе жила именно в такой квартире, о которой мечтала Аня Чаплина. И это обстоятельство сейчас могло в корне изменить как жизнь самой Риты Крепе, так и Веры. Зачем, спрашивается, одинокой молодой женщине такая огромная «сталинка»? Продав свои хоромы и купив скромное жилье, пусть даже и в своем любимом центре, она получит огромную сумму денег – разницу в стоимости квартир, и сможет накупить себе тысячу альбомов, тонны масляных красок и гору бумаги и холста, не говоря уже о других милых сердцу женских вещицах. И Вера, прикинув, сколько же может стоить квартира Риты Крепе, записала в своем блокноте теперь уже ее номер телефона и адрес на тот случай, если в ближайшее время соберется навестить ее и затеять с ней разговор о продаже квартиры. Затем Вера обложилась газетами и стала изучать рынок недвижимости.
Она слышала, как по квартире ходит, гремя кастрюлями, Илья. Затем потянуло запахом жареного лука, и Вера поняла, что ее бывший муж немного поостыл и принялся готовить себе нехитрый обед. Она оглянулась, посмотрела на дверь, за которой жил теперь своей новой, страшной жизнью брошенного мужчины Илья, и тут взгляд ее упал на комод. Яркий солнечный луч выхватил запылившуюся хрустальную пудреницу, служившую вот уже много лет шкатулкой для украшений. Вера встала, подошла и открыла ее. Кольцо с большим изумрудом. Бабушкина реликвия, доставшаяся ей от ее матери. Интересно, сколько оно может стоить? Изумруд ведь дорогой…
Она, даже не дотронувшись до кольца, вернулась на место и дописала третьим пунктом в блокноте: "Скупка. Антиквары.
Позвонить Марине". У Марины водятся большие деньги, почему бы ей не предложить это кольцо? Лишняя тысяча долларов не помешает…
И тут вдруг стало пасмурно. За каких-то несколько минут солнце погасло, его заслонили облака или тучи, и комната сразу стала серой, еще более пыльной, неуютной. Вера вдруг подумала, что затея, связанная с Чаплиной, – полный идиотизм. Чушь собачья. Как я могла додуматься до такого ? Да где я возьму столько денег, чтобы выкупить квартиру, а потом продать ее? Кто мне даст денег? Савельева?