— Тревога! Седьмая рота, подъем! Тревога!
Почти мгновенно под остывающий гуд сирены, под крики сержантов: «Шире шаг, одеваться, второе отделение!», «Посыльный Киреев, за командиром взвода!», «Разобрать оружие!», под мягкий топот валенок, под хлопанье засовов пирамид, под металлический стук и бряканье те, кто ещё секунды назад крепко спал, преобразились.
Все предполагали и даже знали твердо, что тревога будет. Раз в полк приехали проверяющие из Москвы, то если не в эту ночь, так в следующую полк должны поднять по тревоге. И все готовились к этому.
Некоторые желали выглядеть особенно расторопными — это были в основном молодые солдаты, — они третьи сутки тайком от сержантов спали одетыми. Но и их и всех прочих, кто предугадывал тревогу, она застала неожиданно, как может быть неожиданным всякое пробуждение от сильного звука в самый сон — в третьем часу ночи. И каждому и всем вместе приходилось показывать то, на что они способны, напрягая силы и стараясь не суетиться.
Полк был выведен на плац. ещё слышался в морозном воздухе, от которого сухо слипались ноздри, говор многих людей, ещё вся эта темная масса, освещенная сбоку слабым прожектором, ощетинясь лыжами, двигалась, колебалась; ещё бежали к ней с тыла, крадучись, опаздывающие небольшие подразделения и отдельные солдаты, а уже начальник штаба полка, высокий, резкий в движениял майор, в длинной, почти кавалерийской шинели, вышел на середину плаца и, напрягаясь и оттого подергивая вытянутыми вдоль туловища руками, будто ещё только пробуя голос, прокричал:
— Полк! Становись!
Теперь Сметанин не задумывался над тем, хорошо это или плохо для него, нужно или не нужно ему стоять среди ночи на морозе, и не считал, как непременно было бы месяц-два назад, эту общую, а не отдельно для него данную команду чем-то унижающим его достоинство. Рядовой Сметанин выпрямился, насколько ему позволяла двадцатикилограммовая рация за спиной, поставил на землю лыжи у правой ноги и поправил на груди автомат.
Он теперь знал, вернее, не знал — чувствовал, а это всегда важнее простого знания, что армейская жизнь, казавшаяся ему чуждой и противоречащей его натуре, — тоже жизнь со своими горестями и радостями, не менее значительными, чем те, которые наполняли прошлую, гражданскую…
В то же саМоё время эта новая жизнь, несомненно, обладала своим преимуществом, которое заключалось в том, что это была здоровая жизнь, насыщенная действием; и саМоё главное в этой новой жизни для каждого солдата и сержанта срочной службы было то, что она при всей суровости и ограничительное правил давала редкую радость думать о будущем счастливо, верить, что счастье это не иллюзорно, а вполне достижимо…
«Вот зима, потом лето, потом ещё один год, прыжки, учёния, ещё триста шестьдесят пять дней и — демобилизация… и я приеду домой».
Каждый с самого начала строил планы на будущее, у каждого они были своими, но одно в них было общее: надежда на счастье, его постоянное ожидание. Это было похоже на чтение романа со счастливым концом, который приятно читать с любой страницы, так как заранее знаешь, что все кончится хорошо…
Кто-то запоздавший из роты подстроился сзади к связистам третьего батальона; его шепотом обругали.
— Смирно! — разнеслось по плацу.
«Это хорошо, что я иду вторым номером к Золотову, — подумал Сметанин, — с ним, пожалуй, полегче, чем с кем-нибудь другим… Хотя говорят, что учёний не будет, только выход в район сосредоточения… Но так закрепили, наверное, до осени…»
Шеренги по команде разомкнулись. По рядам подразделений пошли проверяющие офицеры. У каждого солдата должно было быть в наличии: оружие и подсумок с запасными патронными магазинами и принадлежностью для чистки оружия, противогаз, рюкзак, в нем котелок и ложка, мыло, а в боковых карманах — чулки химзащиты и запасные портянки, на ремнях малые саперные лопаты в чехлах. Кроме этого, каждый должен был иметь носовой платок и в переднем клапане шапки иголки с черной и белой нитками.
Связисты ходили на учёния парами — первый и второй номера, первый обычно нес рацию, его напарник— свое оружие, оружие товарища и рюкзак с котелками и всем прочим на двоих, но, так как рации были тяжелы и поспевать за командиром роты, шедшим почти налегке, было трудно, связисты старались избавиться от всего, что они считали лишним.
Все положили перед собой на снег, как это требовалось при проверке, рюкзак, а сверху все его содержимое.
Проверяющий подполковник остановился перед Ананьевым.
— Рядовой Ананьев, — произнес Ананьев отрывисто.
— Что это у вас противогаз разбух? Для раций дополнительное питание?
— Никак нет… «Королева Марго»…
— Что, что?
— Ну, Дюма… отец…
— А вы, извините, собрались в район сосредоточения или в читальный зал?
— Книга интересная, товарищ подполковник, третий раз перечитываю… Их уже казнить собираются… Там есть Коконнас, смелый такой, он ей, этой герцогине, и говорит…
В строю сдержанно засмеялись.
— Ананьев, — строго сказал Углов.
— Содержание я, кажется, помню, — сказал подполковник. — А книгу немедленно в подразделение… Ну, живо, одна нога тут, другая там…
— Что здесь происходит? — подошел подполковник Мишин.
— Все нормально, товарищ подполковник, — сказал проверяющий.
Из раскрытых железных ворот, миновав караульное помещение, желтую качку фонарных кругов перед ним и часового, медлительного в тяжелом белом тулупе, колонна направилась к железнодорожной ветке. Перейдя её, встали на лыжи и ускоренным маршем двинулись к району сосредоточения.
Вслед слышался рокот многих двигателей. Это выходили из автопарка артиллерия, тяжелые минометы, бронетранспортеры…
3Плотный, слежалый снег из убежищ — больших прямоугольных ям — выкидывали деревянными, обитыми по скребку жестью лопатами, которыми в обычные дни чистили снег на дороге военного городка.
Лопаты были взяты из рот под ответственность Иванова, но уже одна из-за плотности снега и ретивости Градова была сломана, и Иванов, который работал наравне со всеми, то и дело покрикивал:
— Реже, реже мечи, связь…
Не успели отрыть и трети по глубине, как раздался голос Углова:
— Взвод связи, смирно!
Встали «смирно», но уже не как в строю — напряженно, вскинув голову, — просто разогнули спины и посмотрели, из-за чего такая команда.
— Товарищ генерал, третий взвод связи завершает оборудование убежища для машин, — доложил Углов.
Звуки его голоса были глухи среди тяжко заснеженных, разлапистых елей.
— Был бы генералом, спал бы себе за милую душу, — тихо сказал Андреев, который стоял рядом со Сметаниным.
— Продолжайте. — Генерал подошел к краю ямы.
— Взвод! Продолжать работу! — крикнул Углов.
Позади генерала стояли майор Кудрявцев и Мишин. Рядом с Мишиным генерал, сухонький и невысокий, выглядел мальчиком, папаха была у него лихо сбита на одно ухо.
— Товарищ солдат… вот вы! — крикнул генерал сверху; все солдаты одновременно глянули на него.
— Кого, кого? — спросил Мишин.
— Вот того, в расстегнутой куртке…
— Сметанин…
«Принесло этого дядьку», — подумал Сметанин, быстро застегивая крючок у воротника куртки и выходя наверх к офицерам.
— Товарищ генерал, гвардии рядовой Сметанин прибыл по вашему приказанию.
— Хорошо… Вольно… Скажите, каковы должны быть размеры индивидуального окопа в снегу…
«Мы же этого вроде ещё не проходили».
Но так как «не проходили» отвечать Сметанину было неудобно оттого, что в этом было что-то школярское, он ответил, быстро прикинув, каким должен быть окоп:
— Два метра в длину, чуть шире плеч…
— А по глубине?
— Как успеешь, если идет бой.
— Что ж… А какова должна быть толщина бруствера?
«Кто его знает. — Сметанин перевел взгляд на Мишина. — Вот был бы смех, если бы он сейчас мне подсказал…»
— Я, товарищ генерал, практически могу…
— Посмотрим, что у вас получится практически…
Где малая саперная лопата?
— Товарищ генерал, для облегчения движения связистов приказано лопаты не брать, — вмешался Мишин.
— Напрасно, — сказал генерал.
«Напрасно, сам бы побегал с рацией». — Сметанин почувствовал неприязнь к этому человеку, который было понравился ему.
— Валька!.. — крикнул Сметанин. — Лопату кинь…
Ярцев поставил лопату на ладонь и вытолкнул вверх.
Сметанин ловко поймал лопату и начал быстро рыть в снегу около ели ложбинку окопа, ссыпая снег вперед.
— Ну, ну, — сказал ему на полделе генерал, — достаточно… Я вижу, вы это умеете… Все же, какова должна быть толщина бруствера? Насколько пуля проникает в снег?
«Сказать, что не изучали?.. Вдруг это уже надо было делать, а мы отстаем от программы? Нет, подводить Углова нельзя…» — подумал Сметанин. И Углов, и Мишин, и майор Кудрявцев стали для него сейчас своими, близкими людьми.
— Вспомнил, товарищ генерал, толщина бруствера зависит от плотности снега…
— Не хитрите.
— И должна равняться двум с половиной метрам, — сказал Сметанин и увидел, как сморщился Мишин.
— Не позавидовал бы я вам за таким снежным бруствером при хорошем обстреле, — усмехнулся генерал.
«Кому позавидуешь при хорошем обстреле», — подумал Сметанин.
— Товарищ генерал, это связист первого года службы. У них занятий по саперному делу ещё не было в учебном плане, — сказал Мишин и тихо добавил что-то на ухо генералу. «Тот самый», — расслышал Сметанин.
«Хоть бы спрятаться куда… сейчас начнет смотреть, как на диковинку».
— Да что вы говорите, — оживился генерал и подошел вплотную к Сергею. — Так это вы?!
Сергей молчал.
— И страшно было? — спросил генерал.
«Ну что он меня спрашивает, будто сам не знает, что страшно». Сметанин увидел улыбающееся лицо майора Кудрявцева.
— Обыкновенно, товарищ генерал, — пожал плечами Сметанин и улыбнулся Кудрявцеву.
— Обыкновенно, — покрутил головой генерал и обернулся к офицерам. — А вы говорите… Растёт у нас подмена… Молодец… — посмотрел он на Сметанина. — За отличную службу объявляю вам благодарность…
— Служу Советскому Союзу!
Связисты продолжали прерванную работу.
— Чего стоишь! — прикрикнул на Градова Маков. — Лопату сломал, так думаешь, все… На мою, я дымом подышу… — Он отдал Градову свою лопату, присел на корточки и закурил.
Золотов тоже перестал копать и подсел к нему.
— Чего — молодец, он и с генералом трёкать может, — кивая на Сметанина, сказал Маков.
— Вы все лаетесь: москвичи, москвичи, а москвичи вон какие, — скидывая рукавицы и вновь с опасным для лопаты рвением берясь за черенок, сказал Градов.
— Ладно, ладно, москвич, вкалывай…
X
1Тяжелая февральская метель улеглась у бео лого здания «Вышки» крутыми горбами сугробов. Оплыли сосульками карнизы. Юго-западный ветер доносил утрами дымные домашние запахи ближней деревни.
Уже неделю с лишним две роты третьего батальона и взвод связи жили на стрельбище. Восьмая рота прорубала новую просеку в лесу между двумя стрельбищными полями; седьмая рота и взвод связи вели ремонт здания и пристроек.
Подполковник Мишин был раздражен: работы, вклиненные в план боевой учебы, не только мешали выполнению этого плана, но и расшатывали дисциплину батальона. Мишину казалось, что даже один день солдатской жизни вне отлаженного расписания расслаблял его подчиненных.
Иного взгляда на военного человека не существовало для Мишина. Он знал свою задачу: создание боевой единицы, умеющей делать то, что предопределяет тактика, что требует командование и на что он, Мишин, в случае необходимости может рассчитывать…
В глубине души Мишин страстно был против возникновения этой необходимости, не хотел в нее верить, ненавидел её вопреки своему ремеслу. Но, как пули в стволе дерева, в его памяти засели давние военные дни… И, кроме честолюбивого желания, свойственного каждому кадровому офицеру, — командовать настоящим воинским подразделением, подполковник Мишин мучился от мысли, что вверенные ему люди, будучи недостаточно хорошо обучены, в суровых условиях не смогут выполнить того, что потребуют от них обстоятельства, и тем погубят безрассудно себя и дело…
К подъему в комнату офицеров пришел ков мандир восьмой роты и с удручённым видом доложил, что сержант его роты Брыков был задержан вчера патрулем на танцах в клубе деревни Вязовка.
Мишин считал Брыкова толковым сержантом; он заметил его ещё год назад и послал в учебное подразделение.
— Постройте людей после завтрака перед столовой, — не глядя на командира восьмой роты, сказал Мишин.
В столовой — маленьком флигеле «Вышки» — ку хонный наряд ещё убирал после завтрака миски и скоблил деревянные столы, а батальон уже был построен на утоптанной площадке перед столовой буквой П. В центре стоял подполковник Мишин. Склонив голову набок, он выслушал рапорты командиров подразделений и глухо сказал:
— Сержант Брыков.
— Я!
— На середину строя…
Брыков, высокий красивый парень, вышел вперед из строя восьмой роты и повернулся лицом к шеренгам.
И то, что он вышел так, будто даже небрежно, и был румян и весел, сразу раздражило Мишина. Он снова вспомнил солдата своей роты, убитого в самоволке, и страшный крик его матери.
— Скажите, Брыков, вас задержал патруль? — тихо спросил Мишин.
— Так точно, товарищ подполковник, — бодро ответил Брыков.
— Как же вы в деревне оказались? — Мишин, заложив руки за спину, почти вплотную подошел к Брыкову.
Брыков пожал плечами и усмехнулся, как усмехаются часто молодые люди, припертые обстоятельствами к стене, и отставил ногу в сторону, чувствуя, что после этой усмешки ему терять нечего.
— И все же… — с настойчивостью в голосе сказал Мишин, опуская взгляд с лица Брыкова на носки своих сапог.
— Да так… Случилось… — Брыков снова усмехнулся, повернул голову в сторону и посмотрел на дальний лес.
— Да вы смотрите на меня! — Мишин лезвиями сощурил глаза, вытянул лицо к Брыкову. — Вы бы о матери подумали, ведь случись с вами что…
— А чего думать? — почти грубо сказал Брыков.
— Это о матери — «чего думать»?
— Да я… — сказал Брыков.
— Батальон! — не слушая Брыкова, прокричал Мишин, сам вытягивая руки вдоль тела и вскидывая голову. — Смирно! За нарушение дисциплины объявляю сержанту Брыкову пять суток ареста… Батальон, вольно…
В большой пустой комнате сыро пахло купое росом. Связисты медлительно перекуривали перед началом работы.
— Зверствует дядя Федя, — сказал Панкратов, держа сигарету в кулаке, словно курил он на ветру, и тонкой струйкой выпуская дым к полу.
— Повезло Брыкову: на губу-то поедет в город, — сказал Ананьев.
— Ананьич, а мы можем тебе помочь. Я на тебя пойду дяде Феде клепану… и себе прощение заработаю, а то он все меня поминает…
— Хватит трепаться, — сказал Золотов, — пошли по местам.
— Покурим, — сказал Маков.
Золотов бросил окурок, затоптал его сапогом и стал натягивать на себя вторую, рабочую, грязную гимнастерку.
— Завязывай, мужики…
— Потолок плохо белится, — посетовал Панкратов. — Мишин вчера заходил, косился…
— Он на тебя косился, не на потолок, — засмеялся Ананьев. — До сих пор забыть не может, как ловил тебя в самоволке…
— Кто же зимой ремонт затевает? Ночью остудили комнату, вот и не белится, — солидно сказал Градов. — Надо в столовой соль достать, на десять литров раствора сто граммов; и окна проклеить, чтобы не выстужало…
С самого начала ремонта Градова нельзя было узнать; первые пять дней Николай без устали настилал полы, белил потолки, красил двери — дело было привычное, любимое; потом, словно насытясь, он сбавил темп, но стал покрикивать на тех, кто отлынивал, — и его назначили старшим по малярным работам. Вот-вот должны были завезти кирпич, Градов ждал этого дня с нетерпением: он, единственный настоящий печник в полку, займется кладкой новой печи для кухонных котлов. Впервые за много месяцев Николай чувствовал себя самим собой. Он уже представлял, как закончит кладку, какой будет печь, и жалел лишь о том, что рядом не будет отца, который смог бы оценить его работу.
— Поучи нас, салага, поучи, — насмешливо сказал Панкратов. Градов обиженно нахмурил светлые брови, лицо его стало по-детски растерянным.
— Я ж как лучше хочу… А ты сразу: «салага»…
— А кто же ты? — Панкратов засунул руки в карманы и подошел к Градову. — Салага и есть…
— Зачем ссориться? Служить ещё вон сколько! — примиряюще сказал Расул.
— А здесь почему не работают? — Подполковник Мишин приоткрыл дверь, остановился на пороге. — Что за профсоюзное собрание?
— Пятиминутка у нас…
— Отставить… Приступайте к работе…
В комнату вошел Углов, как всегда по-особенному чистый, светлый лицом, с коротенькой орденской планкой над левым карманом гимнастерки.
По схеме, придуманной Угловым, на стрельбищном поле устраивались новые, управляемые с одного пульта мишени. Особой его гордостью были радиоуправляемые мишени. Но, кроме специальной мишенной команды, которая постоянно работала на стрельбище, для отладки схемы нужны были ещё люди. Углов уже второй день искал момент, чтобы поговорить об этом с Мишиным, понимая, что Мишин, озабоченный ремонтными делами, так просто людей не даст.