А напротив стояли «наши» — молодые, красивые, подтянутые, с горделивой осанкой, император в чёрном мундире, адмирал космофлота Александр Гривко в тёмно-синем, генерал-лейтенант Стэнли Левин в тёмно-зелёном, и горели на тёмной ткани парадной формы золотые канты, золотые пуговицы, золотые погоны. Эти герои победили в тяжкой, кровопролитной войне. Они стояли перед побеждённым врагом и ожидали, когда враг подтвердит своё поражение. Они смотрели на врага с презрением, вздёрнув головы, из-под полуопущенных век. Сердце моё замирало и сладко ныло… и уже хотелось стоять в железном строю, вот так же гордо подняв подбородок, застыв по стойке «смирно». И чтобы вдоль строя шагал император, молодой и красивый.
Только в старших классах я понял, что означала, что символизировала эта фотография. Армия старого образца, армия дисциплины и приказа остановила победную поступь мантийских сверхчеловеков и сохранила наш мир таким, какой он был и есть. По идеологии Манты был нанесён страшный удар. Устаревшая общественная формация оказалась сильнее прогрессивной, а значит, в прогрессивной что-то было не так.
Но они не сдались. Они подписали капитуляцию и признали себя подданными императора — но не сдались.
В мире мантийца нет такого понятия — «сдаться».
Впрочем, я отвлёкся…
В месяц циа к нам в гости приехал Джелли Горан. Мне исполнилось четырнадцать, он был старше и год назад поступил в военное училище в Лоране. Его здорово подтянули там за этот год. Плечи Джелли уже развернулись так, как никогда не разворачиваются у штатского, скулы его стали резче, глаза — холоднее… Джелли был из семьи рыбаков, но терпеть не мог семейное дело. Как и мой отец, он ненавидел море и мечтал улететь с Циалеша. Мы вместе ездили в школу в Красных Песках. Мы не дружили, просто знали друг друга, как знаются все в наших краях.
Я увидел его в мундире. Это был первый человек в мундире, которого я увидел вблизи. Как гром среди ясного неба.
В тот день, как и весь напролёт месяц, небосвод затягивали тучи… Под утренним редким дождём от станции рейсовика чеканил шаг Джелли Горан, человек в погонах. Промокшая фуражка сидела на его стриженой голове как влитая, а по щекам стекали капли дождя. Я открыл ему стеклянную дверь веранды. Он бросил на пол сумку, глянул на меня немного заносчиво, но в целом доброжелательно и спросил: «Взрослые дома?» Ему было шестнадцать лет.
Он был моей первой любовью.
Первой, если не считать Роэна Тикуана.
Легерт опускал шторы на окнах — солнце било в глаза. Зелёные полотнища падали с лёгким «шшурх!» и в конференц-зале становилось всё темнее. Вид у начупра внешней безопасности был донельзя мирный, почти домашний. Симкин что-то рассказывал Морелли, наклонившись к самому его уху. Кейнс сидел, как всегда, унылый и сонный, и перекладывал по столу маркеры. Николас разглядывал голографический Циалеш, вращавшийся в дальнем углу зала, и думал, что было бы неплохо, если бы пришёл Доктор. Доктор положит ноги на стол и внесёт оживление в это сонное болото. Опять-таки скажет что-нибудь, успокоит всеобщую паранойю… Легерт слишком смирный сегодня, и руки у него дрожат… Николас уже знал, о чём пойдёт речь.
А по коридору за распахнутыми дверьми метался Улли Лауфер, Улли-Красавчик, самый молодой из революционных начупров — ему было двадцать восемь — мечта всех женщин столицы, а то и всего Циа. Николас ничего не мог с собой поделать: при виде Улли он всякий раз хоть на долю секунды, но впадал в тоскливое состояние «видит око, да зуб неймёт». Сладкий мальчик Улли на самом деле был мечтой женщин, потому что любил их искренне и горячо, причём исключительно их.
Улли был зол. Николас улыбнулся, расслышав, как он где-то в стороне отчитывает ведущего инженера. По закону подлости именно сейчас, перед правительственным совещанием, в ближнем космосе пошли какие-то помехи, станцию на орбите Тройки отрезало от Циалеша, Циалеш — от станции, а с нею от внешней сети. Собственно, потому Улли и бегал по коридору, ругаясь сквозь зубы. Инженер никак не мог отвечать за флуктуации плюс-поля, но уже видел себя в тюремной робе осуждённым за саботаж. Суров товарищ Лауфер, прекрасен и беспощаден как истый революционер…
Николасу вспомнилось, как в этом же зале настраивали голоконференцию для межпланетной связи, на двадцать точек, тяжеленную железную дуру, по стоимости сравнимую с годовым бюджетом Плутоний-Сити. Главный сисадмин Дома Правительства в ней запутался. Время текло, товарищ Кейнс смотрел всё мрачнее, сисадмин краснел, бледнел и дрожал как овечий хвост. В конце концов Лауфер выругался и, отпихнув его, сам прилип к аппарату. Зрелища более чувственного и возбуждающего, чем белокурый Улли, ползающий по ковру на четвереньках, Николас не видел ни в жизни, ни в порно. Голоконференция, видимо, тоже так считала, потому что уступила ровно через минуту… Сейчас и плюс-поле уступит. Техника любит товарища Лауфера, у техники хороший вкус.
На самом деле он добрый, думал Николас. Он следил за Улли немного пристальней, чем за остальными, потому что ему просто нравилось за ним следить. Припорхнут к нему стайкой референтки, — мур-мур-мур, фр-фр-фр, сладкий Улли, — и товарищ начупр подключает личный канал, тратит драгоценный мерцательный трафик на то, чтобы скачать им из внешней сети какое-нибудь модное шоу. Кажется, что ему делать здесь, синеглазому ангелочку, среди угрюмых вояк вроде Фрайманна, да ещё на такой должности?
А в том штука, что товарищ Лауфер гений и второго такого нет на планете.
Гений, думал Николас, и не так прост, как кажется, хотя он и с виду-то непрост. Как-то к Лауферу пришёл Шукалевич и стал ненавязчиво интересоваться состоянием умов во внутренней сети. Разговор был приватный, Николас заполучил эхограммы локального плюс-поля. На имеющихся мощностях расшифровка эхограмм шла неделю. Забавно, но чтобы получить дополнительные мощности, Николас должен был пойти на поклон к Лауферу же… кстати, тот бы отказал. Плюс-сервера на Циа не производили, а теперь их Циа и не продавали; оборудование изнашивалось, и на резерве Улли сидел как курица на яйцах.
Шукалевич тоже начал с того, что посягнул на резервные мощности. Выслушав отказ, начал втираться глубже. Я, — сказал, — как начупр внутренней безопасности интересуюсь, что вы думаете о происходящем. Возможно, товарища Лауфера что-нибудь беспокоит?
Улли посмотрел на него ясными глазами и ответил, что его, товарища Лауфера, беспокоит то, что население со страшной силой жрёт мерцательный трафик, подрубаясь в обход всех законов к университетским точкам доступа. И ещё его беспокоит новый билд Эмералда, потому что товарищ Лауфер нашёл в нём странные уязвимости, а поскольку Артифишл Интеллидженс Эмералд Софт является подразделением Неккена, то он, товарищ Лауфер, подозревает, что уязвимости заложены нарочно, чтобы держать под контролем всех клиентов монополиста. И что если Управлению внутренних контактов дадут денег, он, товарищ Лауфер, потратит их на разработку собственной операционной системы, решив попутно проблему несанкционированных подключений.
Шукалевич ушёл от него почти в ужасе, потому что не мог понять — то ли Улли гик, который ничего за пределами монитора не видит, то ли наоборот, гик, который всех видит насквозь. Это было исключительно забавно: некто явился прощупать почву и осознал, что с той стороны почву не только уже прощупали, но даже успели окопаться и протянуть колючую проволоку. Николас только что не рыдал от смеха и умиления. Он тоже не знал ответа, но его это не волновало. Достаточно было уверенности в том, что Улли на их стороне.
И тут плюс-поле уступило обаянию товарища Лауфера: связь восстановилась. Голограмма-заставка в углу исчезла, воздух в зале вспыхнул, плотное свечение собралось в бешеный пламень звезды, растеклось по орбитам, спаялось в планеты… Теперь по залу плыла, мягко просачиваясь сквозь головы Народного правительства, голографическая модель системы. Условная, конечно, модель; реальное расстояние между небесными телами было куда больше, а корабли — куда меньше… На миг Николас почувствовал себя на уроке в школе. Вот они, три планеты, Циалеш — внутренняя, защищённая от метеоритов двумя лунами, следующие незамысловато называются Двойка и Тройка. Двойка — голый камень, на котором копают гелий-3, последнее время его копают почти исключительно осуждённые… Тройка — газовый гигант, вокруг которого крутятся десять ледышек-спутников и станция внешней связи, с начала изоляции — единственное их окно в мир… в Двенадцать Тысяч миров.
А за Тройкой, медленно приближаясь к лысине товарища Кейнса, плыло нечто ещё.
Этцингер потрясённо выругался.
Остальные молчали.
Улли закрыл дверь зала и понуро прошагал к своему месту. А Шукалевича нет, отметил Николас, начупра внутренней безопасности не пригласили. Сейчас Легерт доложит об инциденте, и мы будем разговаривать серьёзно… Спектакли, которые им порой приходилось разыгрывать перед Стерлядью, доводили Реннарда до исступления.
Кейнс откинулся на спинку кресла. У него так болела голова, что это было видно.
— Арни, — велел он, — рассказывай.
Легерт выпрямился.
— Двадцать пятого циа в ноль часов тринадцать минут по местному времени станция при сканировании обнаружила неизвестный движущийся объект. Объект был распознан как корабль био-типа вида «скат» подвида «бабочка». На стандартные позывные корабль не отвечал, требование сменить курс не выполнил, продолжал продвигаться к Циалешу. Когда он приблизился к орбите Двойки, дежурный командир согласно уставу приступил к выполнению плана «Коса». На перехват вышло звено…
— И что? — полушёпотом спросил Морелли.
— Поскольку «бабочка» не выходила на связь, командир звена дал упреждающий залп. Согласно уставу, — повторил Легерт. — В ответ мантиец атаковал. Но ввиду наших превосходящих сил был вынужден сменить курс и отступить. — Арни замолчал и нервно облизнул губы.
— Ты скажи, что потом было, — хрипло велел Кейнс.
— Командир звена принял решение преследовать противника. Выйдя из оортова облака, мантиец прыгнул в плюс-пространство, что сделало дальнейшее преследование невозможным.
Повисло молчание.
Вот те раз, думал Николас. Про погоню он не знал, только про бой.
— На списанных истребителях ещё того Союза в оортовом облаке за «бабочками» гоняться, — озвучил его мысли Морелли. — Арни, твоим парням жить не нравится?
Легерт передёрнул плечами.
— Они летают на списанных машинах, Джанкин. Они все безумны.
Не в этом дело, думал Николас. Военные пилоты вообще безумны, нормальные люди не бывают настолько храбрыми, даже Фрайманн не любит космос. Не в этом дело.
— Что-то «бабочки» разлетались, — сказал Кейнс. — К дождю…
— Вторая за год, — откликнулся Симкин. — Что они здесь делают?
Это был вопрос Николасу. Николас беззвучно вздохнул: он не любил говорить в собрании, тем более когда не было Доктора. Зачем Доктор только ввязался в эти игры с подпольем, ему здесь место, он тут в тысячу раз нужней, хотя бы потому, что ни одного другого психиатра товарищ Кейнс не подпустит к своей лысой башке…
— Выходят на связь с резидентами, — ответил Николас ровно. — Либо у них какие-то проблемы, либо они собираются форсировать инфильтрацию. Я склоняюсь к первому варианту.
— Это почему? — Кейнс открыл глаза, и Реннард снова остро пожалел, что здесь нет Доктора.
— Схемы инфильтрации известны. Мантийцы внедряются в образование, промышленность и контрразведку. Наши научные круги чисты, рабочее движение всецело на стороне революции, а контрразведкой руководит Стерлядь.
— И что?
— Мантийцы — не идиоты. Рано или поздно они должны были заподозрить, что мы их… водим за нос. Последнее время Стерлядь преследуют неудачи.
— Говорят, на тебя покушались, — Кейнс опустил веки.
— Да. Люди Стерляди. По счастью, товарищ Фрайманн был рядом.
— Очередная неудача…
Николас промолчал.
— Товарищи, нас припёрли к стенке, — сообщил Кейнс, озирая их красными от недосыпа глазами. — Либо мы берём Стерлядь, либо сдаём ему что-то очень важное. И оба хуже.
Нужно посоветоваться с Доктором, чуть не сказал Николас; говорить этого было ни в коем случае нельзя, этим он расписался бы в профнепригодности. И он сказал:
— Стерлядь должен отчитаться хозяевам об успехах. Успехи могут быть разные. Не только взять под контроль стратегически важную сферу, но и завербовать нужного человека. Я готов.
— Рискуешь.
— Рискую, товарищ Кейнс.
— Вот так и должен поступать настоящий слуга народа, — философски сказал тот, не открывая глаз, — в опасный час вызывать огонь на себя… Одобряю.
По улице, чеканя шаг, маршировали части Народной Армии. Шли красиво, горланили песню — что-то про тяжёлые ботинки и не жди, девчонка… Господи, на что я подписался, думал Николас, я свихнусь. Мало мне того, что уже есть. Всё слишком запутано. Начальник Управления внутренней безопасности Лев Шукалевич — шпион. Один из лидеров подполья, либеральный демократ Макс Зондер — Доктор, первый заместитель товарища Кейнса и его лучший друг. Начальник Управления соцобеспечения Николас Реннард — настоящий руководитель контрразведки. Эрвин Фрайманн, Чёрный Кулак революции…
Фрайманн окинул народоармейцев критическим взглядом и явно остался доволен: не Отдельный батальон, конечно, но тоже неплохо.
Пять лет прошло, подумал Николас, солдаты, настоящие солдаты, а пять лет назад были работяги и фермеры, дикая отчаявшаяся толпа, орда орущих, пьяных от агрессии, потерявших человеческий облик… В древности, на Земле, бунтовали из-за голода. Это давно забыто. Те, кто пять лет назад вышел на улицы Плутоний-Сити, знали, что на их век хватит и хлеба, и электричества. Хватит ровно настолько, чтобы весь век проработать, не поднимая глаз, выплачивать и выплачивать неподъёмный долг, а ложась в могилу, передать его по наследству детям и внукам. Морелли сказал, ни у одного мира, угодившего к Неккену в долговую кабалу, нет ни малейшей надежды расплатиться. Приходят улыбчивые, ласковые люди в дорогих костюмах, манят хорошей жизнью и аккуратно, в полном соответствии с законом превращают свободных в рабов.
Но те, кто были по-настоящему свободны — не стерпели.
Николас прикрыл глаза. Под веками, во тьме, мелькнуло: высокое крыльцо заводоуправления, толпа на площади перед ним — дикие, выкаченные глаза людей — и директор завода, Эшли Кейнс, говорит негромко и внятно, так, что его слышат даже дальние ряды: товарищи, нас продали. Товарищи, отстоим свободу.
И ещё голоконференция в Доме Правительства: зал совещаний становится вдесятеро больше, чем есть, и в окно отбойным молотком лупит чужой свет, и само это окно — не привычное в пластиковой раме с зелёными шторами окно на площадь, а сплошное броневое стекло. А за стеклом — непомерно яркая звезда Сердца Тысяч. А перед стеклом — три человека, три директора Трансгалактической Корпорации «Неккен» («Неккен: космос доступен!»), и на товарища Кейнса в упор смотрит Акена Тикуан, гендиректор, самый могущественный человек в Сверхскоплении.
У Неккена — директора, подумал Николас, у Манты — председатели, а у нас, стало быть — начальники управлений… Неккен воюет с Мантой, много десятилетий воюет, это Великая Холодная война. Мы как мыши-полёвки, попавшие под орбитальный обстрел. Куда ж нам податься между молотом и наковальней… Нельзя было так думать, тем более ему, революционному начупру; это были вредные мысли, пораженческие мысли, вызванные застарелой усталостью, и Николас их прогнал.
Но теперь Циалеш в изоляции. Импортная техника изнашивается, импортные лекарства заканчиваются, и хотя всем хватит хлеба и электричества, хорошей жизни не хватит никому.
— Товарищ Реннард, — сказал Фрайманн.
— Слушаю.
— Значит, отрабатываем вариант инсценировки?
— Да. Я прошу Стерлядь расследовать покушение и найти заговорщиков. Вы в обстановке большой секретности докладываете ему, что подозреваете инсценировку покушения с моей стороны. Все подозревают всех, революционные силы раздроблены, Стерлядь отчитывается об успехах.
Взгляд Фрайманна то и дело устремлялся на стол Николаса; проследив за ним, тот определил, что смотрит Чёрный Кулак на пустую пепельницу, и сказал:
— Можете закурить.
На лице Фрайманна выразилось облегчение, он полез за сигаретами.
— Разрешите вопрос, — сказал он, сделав первую жадную затяжку.
— Послушайте… — Николас опустил глаза и усмехнулся, — считайте, что у вас есть особые указания. Не надо обращаться по уставу, мы только время теряем так. И… — добавил он неожиданно для самого себя, — называйте меня Николас.
Фрайманн недоумённо склонил голову к плечу. Он ответил не сразу, и вид у него был почти забавный, — если вообще может выглядеть забавно легендарный комбат, — почти смущённый вид, когда он сказал:
— Эрвин. А что потом, това… Николас?
— Мы выигрываем немного времени… Мы будем тянуть время до тех пор, пока это возможно. Потом возьмём Стерлядь и поставим его к стенке. После этого мантийцы форсируют инфильтрацию, и нам придётся бороться с ней всерьёз.
— Значит, конца не будет?
Николас тяжело вздохнул. Даже ты, железяка, задаёшься этим вопросом… Но тебе хотя бы можно надеяться, ты не начупр, ты солдат. Нет, я опять думаю неправильно. Ты должен верить, железяка. Солдат должен верить в победу.
— Конец будет, если мы сдадимся, Эрвин, — сказал он. — Полагаю, вы хотели спросить, когда мы отпразднуем победу.
— Так точно, — вид у Фрайманна был виноватый.
— Мы думаем… — Николас помедлил, вспоминая выкладки Доктора, — о создании Союза независимых миров внешних сфер. Как альтернативы Союзу Двенадцати Тысяч. Двенадцать Тысяч насквозь прогнили, всё принадлежит Неккену, а всё остальное — Манте. У людей нет выбора. Мы сражаемся за то, чтобы он был. Союз независимых миров сможет укротить аппетиты корпорации и одновременно противостоять Манте. Но пока Циа держится в одиночестве. Это не может быть легко.