– Кто же ему платит? Ты? – усмехнулась я.
Все равно не поверю. Слишком это низко, подло, позорно...
А Костя строго обратился к Бэле:
– Изабель. Пожалуйста, прекрати психовать и объясни, что ты имеешь в виду.
– Да-да, – подвякнула я. – Объясни. Когда вы с Костей вместе ужинали, кто из вас оплатил счет?
И в изумлении нарвалась на досадливое Костино:
– Слушай, Лиля, не лезь, а?
Пампушка же наградила нас обоих ядовитым взглядом и выплюнула:
– О, Лиля, наивная ты провинциалочка! Не все так просто. Думаешь, он за мой счет всего лишь поесть хотел? Нет, это было бы слишком примитивно. Костя – он играет не в лоб, он работает тоньше. Развести девушку на ресторан и расплатиться сексом – действительно мелко... Костя у нас не за сто баксов работает и даже не за тысячу. Ему сразу все деньги нужны. Все мое состояние. Правда, милый?
Костя же внимательно взглянул ей в глаза и спокойно повторил:
– С чего ты, Бэла, взяла, что я претендую на твое состояние?
– Ах, ну да, конечно! – фыркнула она. – Разве ты признаешься – особенно (уничижительный взгляд в мою сторону) при ней? Но я точно знаю: ты только с теми женщинами общаешься, у кого деньги есть! А кто бедный – на тех тебе плевать!!
И, наконец, пробила даже невозмутимого Костю. Тот пожал плечами.
– Слушай, Изабель, ты, наверно, устала. Иди в своей номер. Полежи. Отдохни.
– Не надо из меня сумасшедшую делать! – Окончательно взъярилась толстушка. – Я точно про тебя все знаю, мне отец сказал!
– Отец-то твой здесь при чем? – пробурчала я.
Бэлка же продолжала разоряться:
– Ему по поводу меня звонили отсюда, из «Ариадны»!
– И зачем же? – поинтересовался Константин.
– Сам прекрасно знаешь зачем! Хотели выяснить, сколько у меня личных денег! Это ты, ты звонил, больше некому!
– Я? Выяснял, сколько у тебя денег? У твоего отца?
– Да! У моего отца, у Ивана Малыгина.
– Это тебе отец такое сказал?
– Слушай, хватит придуриваться! – совсем уж взбеленилась Бэла. – Я все знаю! Ты сначала запал на меня, а когда узнал, что я на самом деле бедна и тебе ничего не обломится, тут же переключился на нее!
«Нестыковочка, – мелькнуло у меня. – Я-то уж точно совершенно нищая, один только долг в двадцать семь тысяч долларов. Однако Костю мое финансовое положение явно не смущает».
Но спорить с пампушкой не стала – все равно бессмысленно.
На мой взгляд Бэлу с ее идиотскими обвинениями следовало просто послать куда подальше – однако Костя внимательно и серьезно посмотрел на девушку и повторил:
– Это точно? Твой отец действительно сказал, что кто-то отсюда, из санатория, интересовался, сколько у тебя денег?
– Не «кто-то», а ты, Костя. Ты, – презрительно выплюнула она. – Продажный. Никчемный. Жалкий красавчик. Знать тебя не желаю больше!
Резко повернулась и, подволакивая ноги, двинула прочь.
– Совсем помешалась... – пробормотала я ей вслед.
И обернулась к Косте. Я хотела сказать ему, что ни капельки не верю в Бэлкины обвинения и пусть он просто выкинет этот инцидент из головы, однако, взглянув в его лицо, поразилась. Брови Константина сошлись у переносицы, лицо прорезала морщина – он явно о чем-то напряженно думал.
– Костя... – тихо произнесла я.
Но он был сейчас не со мной.
– Да... – пробормотал он. – Это все меняет...
Я вдруг отчетливо почувствовала: что все мои мысли про нас с ним, про две половинки единого целого – это полный бред. Совершенно я его не знаю. У нас с ним просто был прекрасный секс – и ничего больше.
И тогда в мою душу впервые закралась не тревога, не опасения, но дикий животный страх. Потому что если окажется, что союзника в санатории у меня нет и Константин играет на стороне моих врагов – я, сто процентов, пропала.
– Я пойду, Костя? – неуверенно спросила я.
И он – только что влюбленный, нежный, заботливый, страстный – спокойно произнес:
– Да, Лиля. Давай встретимся завтра. У меня, похоже... возникли срочные дела.
И, не оглядываясь, зашагал по аллее прочь.
Бэла
Я еще долго ревела на одинокой лавочке в парке. Слезы жгли глаза. Почему он так поступил? Как он мог?! Костя, такой утонченный, нежный, – и похотливая деревенщина Лилька... Распластанная в траве, юбчонка задрана, ноги раскиданы. О-о, мерзость! А я-то на полном серьезе верила, что нравлюсь ему. И что ему интересны, боже, до чего же смешно, мои рассказы про раннее развитие детишек...
Если прежде я всегда слегка подсмеивалась над мамой и бабушкой, которые превратили нашу семью в женское царство и демонстративно игнорировали мужчин, то сейчас я их понимала, как никогда. Мужики – действительно твари. Предатели.
Но куда больше, чем на двуличного Костю, я злилась на себя. Надо же быть до такой степени наивной! Двадцать семь лет хожу по этому свету, закончила институт, перечитала несметное множество книг, всегда считала себя разумным, здравомыслящим человеком – и попалась на крючок, на какой и подросток-пэтэушница не клюнет! Неужели сразу было не ясно: не влюбляются подобные Косте мужчины – успешные, сильные, красивые – в невзрачных толстушек вроде меня.
От крушения всей этой красивой сказки хотелось выть.
Когда слезы наконец иссякли, само собой пришло решение: ни на минуту я больше не останусь в «Ариадне». Уеду из этой клоаки. Вот прямо сейчас соберу вещи – и отправлюсь домой, в Москву. Расцелую мамулю, обниму бабушку и скажу им, что они были правы, когда предостерегали меня: «Ничего хорошего из этой поездки не выйдет». А уж насчет мужчин, всегда готовых втоптать тебя в грязь, мои родные были правы вдвойне...
Я взглянула на часы: было довольно поздно, почти десять вечера. Интересно, есть ли из этой глухомани ночной поезд до Москвы? Или придется сидеть до утра на вокзале?
Впрочем, остаться в «Ариадне» – даже на единственную ночь – мне было еще страшнее. Потому я решительно вскочила с лавочки и заторопилась в свой номер. Быстренько покидать в чемодан вещи, заказать на ресепшене машину (бесплатный трансфер входил в стоимость путевки) – и до свидания.
...Но на пути к жилому корпусу я нос к носу столкнулась с Катюхой – моей соседкой по столику в здешнем ресторане. Та мне, похоже, обрадовалась – по крайней мере, заорала громко и от души:
– О, Бэлка, привет!
Я поневоле улыбнулась. Потому что Катька, при всей своей малограмотности и постоянном выпендреже, мне нравилась. Было в ней что-то глубоко скрытое под наносной светской шелухой: некая первобытная сила. И доброта. И чуткость. По крайней мере, сейчас, едва взглянув на меня, она мгновенно сбавила свой бравурный тон. И тревожно произнесла:
– Боже мой, Бэльчонок! Да на тебе лица нет! Что случилось?
Голос ее звучал настолько участливо, что я мгновенно забыла все ее недавние подколки. И даже то, сколь беззастенчиво Катюха хвалилась, что «пользуется» моим Старцевым.
Слезы вновь застили глаза, и я пробормотала:
– Все ужасно. Я уезжаю.
– Как? Почему? – совсем уж переполошилась она.
И я хоть и понимала: Катьке не столько хочется послушать мое нытье, сколько просто любопытно (сплетни-то она разносить обожала), а не удержалась. Всхлипнула:
– Доста-ало меня тут все! Я просто с ума сойду – если здесь останусь!
Теперь Катюха присосалась ко мне покрепче рыбы-прилипалы.
Строго произнесла:
– Так, Бэлка. Прекрати истерику. Пошли.
И потянула меня прочь от жилого корпуса – в сторону здания, где располагался бар.
– Тебе нужно выпить. Пошли, пошли. Я угощаю.
– Да не хочу я, Катя, отстань! Сказала же тебе: я уезжаю. Тошнит уже от этого поганого санатория!
– О, как тебя разобрало! – хмыкнула она. – И куда же ты уезжаешь?
– Как куда? Домой. В Москву.
– Прямо сейчас? – подняла бровь Катерина.
Я упрямо повторила:
– Да.
– Хорошо, уедешь, – успокоила она. – Я обещаю. Только махнем с тобой пару рюмашек – как говорится, на дорожку! Тебе это не помешает.
И серьезно добавила:
– Я ведь вижу, Бэлка: ты на меня свысока поглядываешь. И правильно нос задираешь, я сама понимаю: ты умная, образованная, с моими девятью классами не сравнить. Но сейчас уж поверь мне, колхознице: нельзя тебе никуда ехать. Остановись, успокойся, выпей чего-нибудь покрепче, водка будет в самый раз. Примем по паре рюмок, поболтаем, приведем тебя в норму – а потом ехай себе, хоть в Москву, хоть куда.
...Так мы оказались в баре. Искусителем Катюха оказалась умелым. Сначала заказала невинный графинчик на сто граммов... потом заявила, что под хорошую закуску это ничто... а дальше я уже и не сопротивлялась. К спиртному у меня привычки нет – после первой же рюмки в голове приятно зашумело, в горло ударило жаром, проблемы если не исчезли, то, по крайней мере, стали казаться совсем не глобальными.
И, конечно, выложила я Катерине все. И про свою одинокую жизнь в вечном женском царстве – что дома, что на работе. И про внезапно нашедшегося отца, давшего мне путевку в светскую жизнь. И со слезами про Старцева – который, кстати, мне чем-то отца напоминал. И про предательство Кости... Только про отцовские обвинения – будто Костя позарился на мои деньги – не рассказала. Очень уж стыдно было...
Катя слушала, не сводя с меня глаз, преданно кивала, задавала уточняющие вопросы, и по ее хитрющей мордочке было видно: завтра же моя история станет достоянием всех отдыхающих дамочек. Но только мне, уже слегка пьяной, сейчас казалось: ну, и ничего страшного. Уж после того унижения, которое я пережила сегодня в парке, наблюдая за интимными играми Лили и Кости, мне бояться больше нечего. К тому же, если не сегодня, то завтра утром я все равно уеду из «Ариадны» и никогда больше сюда не вернусь. И ни с кем из здешних обитателей, очень надеюсь, нигде не встречусь...
...Когда моя грустная повесть была закончена, Катька вдруг выдала:
– Слушай, Бэльчонок. Это все очень, конечно, интересно, но я не поняла: чего ты бесишься-то? Почему уезжать собралась?
– А что мне еще здесь делать?!
– Да радоваться надо!
– Радоваться? Чему? – опешила я.
– Сейчас объясню, – важно произнесла Катюха. – Со всем научным подходом. У тебя эти твои прынцы, ну, Старцев и Костя, я так поняла, первые мужчины?
– Ну-у... Мы с ними не...
– Да понимаю я, что не спали! – Катя хмыкнула. – По тебе ж за километр видно: ты за свою девственность зубами держишься!
И вновь стала серьезной:
– Но я сейчас не про секс говорю, а про всякие, блин, высокие чувства. Про любовь. Признавайся: ты влюбилась впервые, правда?
– Ну-у...
– И разочаровалась в любви – тоже впервые.
– Ну-у...
– Вот я и говорю: радуйся, что все так легко закончилось! – радостно выкрикнула Катюха. – Я, например, от своего первого аборт делала. А в Москве у меня есть подружка – так ейный любимый по ее паспорту огромный кредит оформил. И слинял – а она теперь выплачивает. Еще одну девчонку я знала – ее в первую ночь СПИДом наградили. А ты: ну, не случилось любви до гроба, но ведь ты здорова, деньги при тебе, да еще какой опыт появился! Говорю же: не плакать – радоваться надо!
...Я, хотя и понимала, что Катя несет обычную утешительную чушь, против воли улыбнулась. Сейчас, спасибо водке и уверенному тону моей наперстницы, мои проблемы действительно стали казаться мелкими и смешными. Изменил Костя – но он мне ничего и не обещал. Обидней было бы, если б он мне предложение сделал, а потом с Лилей переспал...
Катя, ободренная моим смирением, продолжала:
– Знаешь, Бэлка, даже песенка такая есть. Что-то там про слезы в подушку. И про первые уроки любви. Вот этот первый урок жизнь тебе и дала. Заметь: бесплатно и без всяких последствий.
И подколола:
– Пора бы уже какой-никакой опыт приобрести. В двадцать семь-то лет! Забудь ты про этого Костю. У него ж на лбу написано: ловелас, ни одной юбки не пропустит. Представь: если бы тебе его захомутать удалось? Вот он – твой муж. Ты ему ужин жаришь, носки стираешь, сортир за ним чистишь. И то и дело узнаешь – от соседок, от подруг, от кого угодно: Костичек твой за одной приударил, с другой переспал. Оно тебе надо?
Катя выжидательно уставилась на меня.
Я покорно пробормотала:
– Да не надо, конечно.
И вздохнула:
– Я сама, конечно, дура. За журавлем в небе погналась. Лучше бы со Старцевым осталась...Он, хоть и не красавец, но мужчина надежный.
Катя непонятно усмехнулась:
– Со Старцевым, говоришь?
– Ах, ну да! – не осталась я в долгу. – Ты ж его подобрала. Ну, как? Научил он тебя танцевать?
– Не успел, – вздохнула Катерина, – послала я его. В грубой форме.
– Почему? – опешила я.
– Да видишь ли, в чем штука... Я ведь сначала его просто безобидным стариканом считала. Ну, поужинаешь с ним, потанцуешь, дашь, чтоб сиськи пощупал. Но он оказался пройдоха еще тот. Перед мужем меня едва не подставил... Спасибо, мир не без добрых людей. Предупредили.
– Вообще ничего не понимаю.
– Сейчас расскажу тебе. Муж мой, Васька, большой человек. Ну, как все они там, на Рублевке: особняк, бибики дорогущие, часы золотущие. И, опять же, как положено: врагов изрядно, поэтому служба охраны своя. А начальник охраны, Рубен, мой земляк, тоже с Краснодарского края. Ну, и выручает меня, шепчет, когда надо, чтоб осторожней была. Однажды у меня амурчик небольшой приключился, муж заподозрил. Мне ни слова – сразу частных детективов нанял, чтоб все доказательства получить. А Рубенчик, земной ему поклон, мне свистнул – я в авральном порядке любовь свернула, чиста перед муженьком оказалась, аки слеза, он мне колье подарил, типа извинения, что посмел усомниться. Ну, и сейчас Рубенушка, спаситель мой, позвонил, шепнул: про меня, оказывается, справки наводили. Отсюда, из «Ариадны».
– Что-о? – Я в изумлении уставилась на Катю.
Катя, конечно, и понятия не имевшая о природе моего изумления, надменно фыркнула:
– Обычное, между прочим, дело. Тут, в провинции, халявщиков полно. Только и мечтают, как бы за чужой счет в Москву перебраться. Вот и сейчас, Рубенчик предупредил: какую-то местную сволочь сильно интересует, сколько у меня денег. И могу ли я ими сама, без ведома мужа, распоряжаться.
Ничего себе! Ровно те же вопросы, что привели в такую ярость моего отца!
Но Кате я, конечно, ничего не сказала. Лишь пробормотала:
– Ты сказала, что «кого-то интересовало». А почему ты решила, что именно Старцева?
– Да выяснила я, – пожала она плечами. – Хоть и узнавали, как всегда в таких случаях, через третьи руки, и следы путали, но я умолила Рубенчика: умереть, но выяснить, кто тут под меня копает. Даже обещала, что ему денег дам, если узнает точно. А денежку он любит, вот и нарыл, и сегодня как раз сообщил: состояние мое, оказывается, Старцеву понадобилось! Представляешь, каков гад!
Катя плеснула нам по очередной, уже неизвестно какой по счету рюмке и меланхолично заявила:
– Поэтому, Бэльчонок, мы сегодня не только твою первую любовь хороним, но и мое, так сказать, чувство... Не первое, конечно, но все же. Мы ведь с тобой когда встретились, я как раз от Старцева шла. Высказала ему все, что о нем думаю. Велела, чтоб не подходил больше. И на рецепшен зашла – к другому врачу переписалась. Ну, так чего? – Она приподняла рюмку. – Махнем? За помин старцевской души?
Обычно я абсолютно не выношу столь кощунственных шуток.
Но сейчас, когда пазл нашей со Старцевым ссоры наконец сложился в моей голове (его якобы любовь... он узнает, что я бедна... и резко обрывает наши отношения – под смехотворным предлогом, будто я изменила ему с Костей), я чокнулась с Катей и с чувством произнесла:
– Ты права. Чтоб он сдох!
И еще меня теребило чувство вины – не всепоглощающей, конечно, но все же...
Костя, конечно, негодяй и предатель – но, называя его альфонсом, я явно погорячилась.
Лиля
Еще только светало, когда в дверь моей комнаты забарабанили. Я спала, как убитая, и снился мне Константин. Абсолютно ВНЕ всех интриг и проблем, мы с ним рука об руку брели по красивому, только что после дождя, лугу. На полевых цветах блестели капельки росы, и Костя срывал их и протягивал мне, а я вдыхала нежный аромат васильков и ромашек и чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете.
Когда раздался стук в дверь, я еще была на грани сна и яви, потому и решила: это опять он, Костя! Ночью почувствовал, уловил, насколько мне без него плохо, – и пришел.
Я накинула тот самый коротенький халатик, что вчера вспоминал Константин, и широко распахнула дверь.
Какое же меня ждало разочарование! На пороге стоял амбал Кирюха – мрачный, крошечные глазки смотрят с угрозой.
– Я пройду, – с утвердительной интонацией произнес он.
Легко отодвинул меня и ввалился в комнату.
– Что? Что случилось? – Я тщетно пыталась запахнуть на груди тесный халат.
Кирюха оглядел меня всю – от босых пяток до встрепанных со сна волос. Не самый, конечно, презентабельный вид, но многим мужчинам нравится. Мой бывший, Юрик, обожал, когда я только что из постели, тепленькая и, как он говорил, беззащитная. Да и Костя, помнится, тем памятным утром еле удержал себя в руках. Однако в лице Кирилла не мелькнуло ни капельки вожделения, и это показалось мне плохим признаком.
– Я сяду. – Сообщил он все в той же хамской манере.
И без приглашения плюхнулся на единственный стул.
Это уже хорошо. Что хотя бы разрешения спрашивает, а не волочет с ходу в кабинет карлика или в подвал палача Воробьева.
– Чего ты хотел, Кирилл? – повторила я.
Он бухнул:
– Я по поводу Машки.
И отвел глаза.
Сердце обмерло. Неужели с ней беда?
– А что с Машкой? – спросила я, чувствуя, как в груди разрастается противный ледяной комок.
Кирилл же вскинул на меня свои еле видные на жирном лице глазки и чуть ли не с робостью спросил:
– Ну, она ведь твоя подруга?
И смолк. А меня просто трясти стало, и я на всю комнату заорала:
– Да скажи ты толком, что случилось!
– Говорю ж тебе: я по поводу Машки. Хотел узнать, раз вы подруги: куда она ходить любит, какие цветы, ну, и всякое такое.
– Ф-фу! – выдохнула я, не скрывая облегчения. И без обиняков спросила: – Ты в нее втрескался, что ли?
– Ты выражения подбирай, – в привычной своей манере рявкнул амбал.