Лапидус открыл глаза. Дед все так же шагал вдаль по узкоколейке, которой, как и деда, давно уже не было на свете. Зачем они тогда шли? Лапидус этого не помнил, помнил лишь, что было очень жарко и путь был долгим, дед нес ведро с совком, а Лапидус перепрыгивал через шпалы вслед за ним, по одну сторону была — как и во сне — ограда из колючей проволоки, а по другую — большая холмистая пустошь, которая впоследствии превратилась в болото. В этом болоте водились ондатры, это Лапидус тоже вспомнил.
— Проснулся? — спросила Эвелина.
Лапидус молча смотрел на стену.
Надписи на ней изменились, теперь вместо «ХОЧУ ЕБАТЬСЯ!» было написано «ВХОД В АД!», а вместо «ДВЕ БЛИЗНЯШКИ ПО УТРУ ТРАХАЛИСЬ КАК КЕНГУРУ!» и «ДВЕ БЛИЗНЯШКИ ОДИН ЧЛЕН ОТСОСАЛИ НАСОВСЕМ!» можно было прочитать всего два слова: «ОН ИДЕТ!»
— Кто идет? — спросил у Эвелины Лапидус.
— Тут же ясно написано, — раздраженно ответила Эвелина: — Он идет!
— Вот я и спрашиваю: кто это — он!
— Не знаю, — сказала Эвелина, — но надо сматываться!
— А куда? — спросил Лапидус, — в Испанию?
— Если бы был пакет… — все так же раздраженно сказала Эвелина, — тогда можно было бы и в Испанию, а сейчас… Пошли!
Лапидус послушно пошел вслед за Эвелиной, вот только еще раз обернувшись, чтобы посмотреть на стену. Она была бетонная и без всяких надписей, возле стены сидела довольная крыса и потирала лапки.
— Они нас ждут? — спросил Лапидус.
— Не знаю, — не поворачиваясь, ответила Эвелина, — будем надеяться, что нет.
— А на чем мы поедем?
— На машине, — сказала Эвелина.
— А если они ее заминировали?
— Тогда взорвемся! — огрызнулась Эвелина и добавила: — Ты много смотришь телевизор!
— Много! — согласился Лапидус.
— Вот я и говорю, — сказала Эвелина, заворачивая за какой–то угол, где, по всей видимости, должен был быть выход с чердака, — ты слишком много смотришь телевизор, а потому тебе и мерещится всякая чушь…
— Но ведь они могут заминировать машину!
— Могут, — согласилась Эвелина.
— И тогда мы взорвемся!
— Взорвемся, — опять согласилась Эвелина, подходя к выходу.
— Тогда при чем здесь телевизор? — спросил Лапидус.
— Господи, — сказала Эвелина, — как ты меня достал за сегодняшний день, ты бы знал!
— А он еще не кончился? — спросил Лапидус.
— Кто — он? — переспросила Эвелина.
— Сегодняшний день, — уточнил Лапидус.
Эвелина посмотрела на запястье. До полуночи оставалось две минуты, так как ее маленькие наручные часы показывали двадцать три пятьдесят восемь.
— Через две минуты наступит завтра, — сказала Эвелина, выбираясь с чердака на захламленную лестничную площадку то ли соседнего, то ли еще более дальнего подъезда.
— Ты в этом уверена? — спросил Лапидус.
— Уже наступил, — сказала Эвелина, поджидая, пока Лапидус не проделает тот же самый путь, что и она минуту назад.
— Кто наступил? — поинтересовался Лапидус, выбираясь с чердака на захламленную лестничную площадку то ли соседнего, то ли еще более дальнего подъезда.
— Следующий день, — сказала Эвелина. — Третье июня.
— И мы еще живы, — удивленно сказал сам себе Лапидус.
Эвелина нажала кнопку лифта.
Кнопка не зажглась.
— Блядство! — выругалась Эвелина. — Пешком придется!
— Мы еще живы! — опять повторил Лапидус, быстренько сбегая вслед за Эвелиной вниз по лестнице.
— Не топочи так, — приказала она, — а то пока жив, а потом — нет!
— Куда мы сейчас? — спросил Лапидус, когда они уже оказались во дворе, и Эвелина торопливо, отчего–то пригибаясь, как при обстреле, направилась к своей машине.
— Мне надо тебя спрятать, — сказала Эвелина, садясь в машину, — хотя бы до утра. До восьми утра…
— А почему до восьми? — спросил Лапидус.
— Когда все это у тебя началось? В восемь?
— Да, — сказал Лапидус, вчера, второго июня, в восемь утра я сел не в тот троллейбус, там еще…
— Давай быстрее, — оборвала его Эвелина, — а то сегодня никаких восьми утра уже не будет!
— Ну и где ты меня спрячешь? — спросил Лапидус, когда Эвелина уже выехала со двора на улицу.
— Я хочу тебя спрятать у себя на работе, — сказала Эвелина, — больше мне ничего пока не приходит в голову!
— А где у тебя работа? — поинтересовался Лапидус.
— Я работаю на телевидении! — ответила Эвелина, увеличивая скорость.
— Не могу вспомнить, — задумчиво проговорил Лапидус, — никак не могу вспомнить…
— Чего? — недовольно спросила Эвелина.
— Куда мы тогда шли с дедом по узкоколейке…
— Меченый, — сказала Эвелина голосом Манго — Манго, — все же ты, Лапидус, меченый!
Лапидус 12
Лапидус принюхался — из окна машины пахло надвигающейся грозой.
Лапидус посмотрел на Эвелину — она была без очков. Видимо, забыла. Или в квартире, или на чердаке. Лапидус подумал, когда видел ее в последний раз в очках и вспомнил, что это было уже очень давно, еще утром, когда шла гроза и она остановила машину у обочины.
— Дождь пойдет, — сказал Лапидус, мрачно уставясь в лобовое стекло.
— Бензин заканчивается, — ответила ему Эвелина.
— Это плохо… — тем же тоном сказал Лапидус.
— Надо заправиться, — пробормотала Эвелина и повернула машину куда–то влево.
Лапидус опять посмотрел в приоткрытое боковое стекло. Они ехали по ночной молчаливой улице, из окна все так же пахло надвигающейся грозой. Над улицей нависали дома, ровной, утомительной шеренгой, девяти и двенадцатиэтажные однотипные дома, в редких окнах горел свет — три–четыре окна на весь дом.
По некоторым из домов отчетливо пробегали хорошо заметные голубые искры.
Эвелина повернула машину вправо, шеренга домов тоже повернула вправо.
Голубых искр стало больше, они собирались в гроздья и нависали над балконами.
— Какие славные пчелки, — подумал Лапидус, повернул голову в сторону Эвелины и ему опять захотелось кричать: за рулем, сосредоточенно глядя на дорогу, сидела крашеная блондинка с пухлыми, чуть подкрашенными губами. Его бывшая начальница.
Лапидус посмотрел в сторону домов: пчелок становилось все больше и больше, голубые искрящиеся гирлянды, висящие гроздьями над балконами, как мидии или устрицы, ракушки и раковины, собирающие, втягивающие в себя все, что окружало Лапидуса.
— Ненавижу! — сказал Лапидус, глядя на начальницу.
— Успокойся, — ответила Эвелина, делая очередной дежурный поворот.
— Ненавижу, — повторил Лапидус и осклабился.
— У тебя что, крыша поехала? — спокойно сказала Эвелина.
— Это все из–за тебя! — прорычал Лапидус, думая, как бы ему сделать так, чтобы крашеная блондинка навсегда убралась из его жизни.
Искрящиеся голубые гроздья начали спускаться к земле.
— Тебя надо привязать к дереву, — сказал Лапидус, — к большой сосне…
— И что дальше? — так же спокойно спросила Эвелина, глядя на дорогу.
— Тебя когда–нибудь привязывали к сосне? — не унимался Лапидус.
— Можно подумать, — промурлыкала Эвелина, — что тебя привязывали.
— Ненавижу! — закричал Лапидус и попытался вырваться.
Его держали двое, тот, что был постарше, быстренько зажал ему рот рукой.
Лапидус попытался крикнуть снова, но получилось какое–то мерзкое, хриплое бульканье.
— Чего молчишь? — спросила Эвелина.
Лапидус, сидящий рядом с Эвелиной, смотрел на того Лапидуса, которого держали двое. На совсем еще юного Лапидуса, Лапидуса, которому было двенадцать лет. А может, что и десять — точно Лапидус не помнил.
Его держали двое и один из них зажал ему рот рукой.
Машина вновь повернула, искрящиеся голубые гроздья достигли уже самой земли, вот–вот, как должна была начаться гроза.
— Он меня достал, — сказал тот, что постарше, — он меня достает каждый день, ходит за нами, ходит…
— Его надо привязать к дереву, — сказал второй, не такой тощий и со светлыми волосами, — давай, привяжем его к дереву и оставим до вечера.
Лапидус посмотрел на солнце, оно было в зените.
Лапидус посмотрел на начальницу. Начальница кривовато улыбнулась Лапидусу и сказала: — Что, допрыгался?
Голубые искрящиеся гроздья внезапно начали бешено вращаться, сливаясь в один гигантский шар. Прозвучал первый раскат грома.
— Этого еще не хватало, — сказала Эвелина.
Лапидус вновь попытался еще раз прокричать «Ненавижу!», но вместо слов опять получилось хрипловатое бульканье. Можно было, конечно, укусить зажавшую рот руку, но тогда стало бы еще хуже — это Лапидус знал, как знал и то, что эти двое действительно привяжут его к дереву.
Начальница осклабилась и Лапидусу показалось, что изо рта у нее растут клыки — два белых, длинных и очень острых клыка торчали по уголкам рта. Один — в левом углу, другой — в правом, сейчас она наклонится к Лапидусу, нежно обнимет его за шею и прикоснется клыками к горлу.
Из гигантского искрящегося шара ударила молния, вслед за ней прозвучал второй удар грома.
— Влипли, — сказала Эвелина.
— У меня есть идея, — засмеялся тот, что зажимал Лапидусу рот рукой.
Второй ничего не ответил, только хмыкнул.
— Он все хочет, чтобы мы поиграли с ним в индейцев, а что делают индейцы со своими пленниками?
— Что делают индейцы со своими пленниками? — переспросила начальница.
— Ты несешь полный бред, — сказала Эвелина, закрывая окно: на улице начинался дождь.
— Индейцы привязывают пленников к дереву, это первое, — как–то очень торжественно проговорил тот, что зажимал Лапидусу рот рукой.
— Понял? — спросила начальница.
— Странно, — сказала Эвелина, — это уже просто какая–то мистика: мы с тобой второй раз за день попадаем вместе под дождь!
— Вы не индейцы! — хотелось крикнуть Лапидусу. — На вас нет боевой раскраски, вы не носите на голове перья, да и потом: где ваши луки со стрелами?
Белобрысый посмотрел на Лапидуса, хмыкнул и начал ногами распинывать кучу валежника. По спине Лапидуса пробежали мурашки: под кучей были зарыты лук и стрелы, а так же два боевых томагавка, сделанные из маленьких плотницких топориков.
— Я бы с тебя тоже скальп сняла, — почти пропела начальница и внезапно сильно ударила Лапидуса в промежность.
Лапидус попытался закричать, но и в этот раз получилось только все то же хриплое бульканье — рука еще сильнее сжала Лапидусу рот.
— Бензин кончается, — вновь сказала Эвелина, — и дождь, как назло…
— Давайте, давайте, — вновь пропела начальница, — привязывайте его, я помогу!
— У тебя есть тряпка? — спросил Рука Белобрысого. — А то мне держать надоело!
— Есть платок, — ответил Белобрысый и протянул Руке платок.
Лапидуса подтащили к большой, стоявшей чуть на особицу сосне и рука впихнула Лапидусу в рот грязный носовой платок Белобрысого.
— Ремень давай! — скомандовал Рука.
— Нет ремня, — ответил Белобрысый.
Эвелина еще раз повернула машину и вновь мрачно заметила, что бензин кончается.
— Возьмите колготки, — сказала начальница, — они прочные, дорогие…
— Снимай! — сказал Белобрысый.
Лапидус уже ничего не понимал и только смотрел то в окно, за которым вместо пофыркивающих и искрящихся голубых гирлянд мрачно голосила многотонная масса дождя, то на того себя, которого держали у стоящей на особицу сосны Рука и Белобрысый, ожидая, пока начальница не даст им колготки.
Начальница приподняла юбку, но потом — будто передумав — вновь опустила ее.
— Мы его привяжем и уйдем, — сказал Белобрысый, — и он будет стоять у дерева, а по нему поползут муравьи…
— Маленькие и черненькие, — добавил Рука, — а потом к ним присоединятся большие и рыжие. Они будут ползти по нему и покусывать, покусывать, покусывать…
Начальница вдруг резким движением сняла с себя юбку и осталась лишь в блузке и колготках, под которыми просвечивали черные трусики.
— Ты невменяем, Лапидус, — сказала ему Эвелина, — тебе сейчас надо думать о другом…
«Я вообще не думаю!» — подумал Лапидус, чувствуя, как его все сильнее прижимают к дереву.
Начальница стянула с себя колготки и протянула их Белобрысому.
— Вяжи покрепче! — сказал Рука.
— Муравьи, муравьи, — запела вдруг начальница, — не тревожьте вы нас!
— Все, — сказала Эвелина, — встали. И из машины пока не выйти!
— Ну что? — спросил Белобрысый отходя поодаль и любуясь своей работой. — Как думаете, крепко?
Рука поднял с земли лук и выбрал одну из стрел.
— Да, — сказала начальница, — хорошо тебе сейчас будет, Лапидус!
Лапидус чувствовал, как у него на глазах опять навернулись слезы. Он хотел только одного: чтобы старшие его приняли в игру. И они его приняли. Вот только совсем не так, как об этом мечтал Лапидус. Они уже сделали ему больно и скоро сделают еще больнее, его уже привязали к сосне, а в рот засунули вонючий носовой платок. И вот–вот, как в него будут целиться из лука.
— Я что–то придумала, мальчики! — ухмыльнулась и вновь показала клыки начальница. — Расстегните ему штаны!
Белобрысый расстегнул Лапидусу штаны и посмотрел на начальницу.
— Стяни их пониже! — приказала та.
Рука наложил стрелу на тетиву и примерился.
— Надо идти, — сказала Эвелина, — нам нельзя оставаться в машине, они нас догонят!
Белобрысый начал стягивать с Лапидуса трусы, Лапидус брыкался и мычал сквозь заткнутый платком рот.
— Стягивай, стягивай! — командовала начальница. — Сейчас ему станет совсем хорошо!
Белобрысый стянул с Лапидуса трусы и отскочил в сторону.
— Дай их сюда! — проговорила начальница.
— Эй, — сказала Эвелина, — ты что, заснул? Нам пора…
— Мне это понравилось, — проговорила начальница, — про муравейник, только вот где он тут?
— Вот, — подобострастно сказал Рука.
Начальница подошла к муравейнику и положила на него трусы Лапидуса. — Пусть полежат.
— Мы промокнем, — сказал Эвелине Лапидус.
— Если мы не промокнем, — ответила Эвелина, — то мы умрем, ты этого хочешь?
— Не знаю, — сказал Лапидус, — я уже давно ничего не знаю, у меня такое ощущение, что меня привязали к дереву, в меня целятся из лука, а в паху у меня разгуливают и кусаются муравьи! А ведь я хотел только одного — чтобы меня приняли в игру.
— Вот тебя и приняли, — ответила Эвелина, — только игры бывают разные, так что давай, вылазь из машины!
— Ну, — сказала начальница, — беря палку и цепляя ей лапидусовские трусы, — а теперь вот ты это наденешь. Ты это наденешь и они начнут по тебе ползать. Они начнут по тебе ползать и будут тебя нежно–нежно кусать. Тебе это очень понравится…
— Я ее ненавижу, — сказал Лапидус Эвелине.
— Кого — ее? — переспросила она.
— Ее! — ответил Лапидус, — Тебя когда–нибудь кусали муравьи в пах?
— Стрелять–то будем? — спросил уставший натягивать лук Рука.
— Стреляй! — скомандовала начальница.
Тетива дзинькнула и стрела воткнулась в дерево рядом с левым ухом Лапидуса.
Муравьи больно жрали его между ног.
Начальница ухмылялась и показывала клыки.
Дождь лил стеной, дождь шел стеной, стена дождя придавливала к земле Лапидуса и Эвелину, стена дождя смывала с Лапидуса муравьев, стена дождя гнала прочь от дерева Руку и Белобрысого, — Боже! — шептал Лапидус, пробираясь вслед за Эвелиной по колено в воде, — неужели это все происходит со мною в действительности, чем я провинился перед тобой, Боже, что ты устроил мне всю эту веселуху, ведь я просто Лапидус, простой, нормальный Лапидус, я хочу одного — жить, мне не нужны эти приключения, оставь меня в покое, я хочу домой, на диван, в тепло, к своему телевизору, мне больше ничего не надо, Боже, пусть меня все оставят в покое, — бормотал Лапидус, все так же пробираясь вслед за Эвелиной по колено в воде.
Лапидус попытался выплюнуть изо рта вонючий платок и ему это удалось.
Рука и Белобрысый уже скрылись из вида — дождь был сильный и они промокли.
Лапидус тоже промок, но ему от этого стало хорошо, очень хорошо, просто очень хорошо.
Он пошевелил руками — веревка, которой они были связаны, поддалась.
Лапидус начал вращать кистями рук и, наконец, веревка сама развязалась — Лапидус был свободен.
— Сюда, — сказала Эвелина, — давай в этот двор!
Лапидус нырнул вслед за ней, двор был проходным, большим и абсолютно пустым, не считая, правда, понурой помойки да развесистого тополя посредине.
— Я устал, — сказал Лапидус, догоняя Эвелину, — мне надоело все куда–то бежать и бежать, мы что, не можем остановиться?
— Не можем, — ответила Эвелина, — ты разве еще ничего не понял?
— Я хочу лечь, — сказал Лапидус, — мне хочется лечь и лежать, я опять промок до нитки, я бегу куда–то с самого утра, меня все время преследуют кошмары!
— Бедненький, — проговорила Эвелина, — вот подожди, если они нас поймают, то ты ляжешь уже навсегда!
Внезапно дождь начал стихать.
Под козырьком крайнего подъезда сидела одинокая и мокрая дворовая собака, которая беззлобно тявкнула на пробегающих Лапидуса и Эвелину.
— Уже пятнадцать минут первого, — грустно сказала Эвелина, поджидая Лапидуса у выхода из двора, — а нам еще идти и идти!
Лапидус отошел от дерева и огляделся по сторонам. Лук и стрелы лежали там же, где их бросил Рука. Лапидус поднял лук с мокрой земли, поднял одну из стрел, наложил ее на тетиву и прицелился в ту сторону, где исчезли его мучители.
— Я только хотел поиграть! — сказал он, ловя ртом капли дождя, — Я ведь больше ничего не хотел, только чтобы вы взяли меня в игру, а вы!.. — и он отпустил тетиву, стрела со свистом исчезла где–то в дождевой пелене, а Лапидус, натянув мокрые штаны, легкой трусцой побежал в противоположную сторону — подальше от этого перелеска и этого позора, от муравьиной кучи и на особицу стоявшей сосны, грубоватую кору которой он на всю жизнь запомнил своей собственной спиной, там еще был сучок, который впивался ему между лопаток, и чем туже привязывали его к стволу, тем больнее было, хотя все это уже осталось в прошлом, как в прошлом осталось и вчерашнее утро, и уха из пираний, и мерзкое ощущение беспомощности, пережитое им в окружении малолетних придурков, этой злобной, дикой, агрессивной стаи, готовой порвать его на части, такое же мерзкое, как запах фекалий в том канализационном колодце, куда он был вынужден нырнуть, скрываясь от терпкого предвечернего света и где большая бревенчатая тень осклабила зубы так же, как начальница в тот самый момент, когда его трусы были брошены в муравейник, и муравьи, маленькие и черненькие, а так же большие и рыжие, целые полчища муравьев, приготовились десантировать на его еще безволосый — значит, не больше одиннадцати ему было — пах, стройные армейские колонны муравьев, смытые внезапно пошедшим дождем…